***
Начиналось все, если сказать честно, довольно невинно. Виктор предложил съездить в дом его бабушки, поесть мяса, идею с энтузиазмом поддержали все, кроме Плисецкого – тот как-то резко побледнел и попытался скрыться в шкафу, откуда его достали вместе с полочкой. Это Юри не насторожило. Юра редко относился к чему-либо, кроме фигурного катания, с энтузиазмом. Несколько напрягся Кацуки в магазине, куда их с Виктором отправили за «напитками». Глядя, как Никифоров загружает в тележку тридцатую бутылку водки, Юри ясно представлял собственную смерть от алкогольного отравления, последующие похороны и плачущую мать. – Ne ssy, – сказал ему Виктор и подмигнул. – My i pivas vozmem. До «pivas» Юри не добрался.***
Как потом понял Кацуки, Юра был самым умным человеком в этой компании: на месте он мгновенно выскочил из машины, залез на яблоню и отказался слезать. Плисецкий в порыве неожиданного благородства позвал с собой и Юри, но тот лишь посмеялся, помогая Виктору нарезать огурцы.***
Кто-то очень добрый вытащил его из olivye. Юри был очень ему благодарен. Хотя мог бы и майонез с лица стереть. – Сам сотрешь, не маленький, – сурово отозвался Плисецкий, уничтожая невероятно тошнотворный кусок мяса. – Вставай давай, утро уже, – и голос у него был тоже тошнотворный. Как и мир в целом, господи, как Юри не замечал этого всю жизнь? – Где Виктор? – прохрипел Кацуки и понял: он и сам тошнотворный. – Дрова рубит, – Юра поставил перед ним трехлитровую банку, наполненную мутноватой жидкостью, в которой одиноко плавал помидор. – Пей, должно полегчать. Это наше национальное лекарство. От похмелья, – пояснил Плисецкий, глядя в серое лицо Юри. Национальным русским лекарствам Кацуки с недавних пор не доверял, но Юра был настойчив.***
Виктора Юри нашел во дворе: тот и правда рубил дрова и складывал их на Поповича. Попович не возражал. Попович воображал себя поленом и не желал шевелиться. Виктора это устраивало. Из кустов, кажется, смородины, торчала нога Милы. Установить, находится ли остальная Мила там или же именно ее они вчера и пустили на барбекю, возможным не представлялось: для этого пришлось бы наклоняться, а на такие подвиги Юри сейчас способен не был. – Юри! – заорал Никифоров. – Ты проснулся! Как голова, болит?! Вижу, что болит. Возьми-ка с Гоши дрова и отнеси их в banyu, – Виктор коротко махнул волосами в сторону некоего сооружения, возможно, заставшего еще восстание Спартака. – Сейчас растопим и попаримся! Я веники купил отличные, дубовые! Выяснить, что можно делать в этом сарае дубовыми вениками, Кацуки не успел: сзади затряслась яблоня, которую опять покорял Юра. А Юре стоило доверять, как догадался, пусть и не с первого раза, Кацуки. Юри кивнул Виктору и рванул к Плисецкому.***
Виктор, подобно сладкоголосому демону, кружил под яблоней и уговаривал Юри слезть. Юри внимательно слушал, затем поднимал глаза на Плисецкого, который шипел на него и просил не тупить, а Плисецкому Юри теперь верил, как себе, поэтому не тупил и продолжал обнимать ветку.***
В итоге Кацуки все равно повелся, когда глаза Виктора наполнились слезами. Никифоров сначала заявил, что Юри его не любит, не поддерживает и вообще, а потом сообщил, горестно стеная, о своем всамделишном уходе из спорта. Юри не поверил, но на всякий случай слез, мало ли что Виктору в голову придет. – Ой дура-а-к, – прокомментировал сверху Плисецкий. И, лежа голой задницей на раскаленной лавке, Юри мысленно с ним согласился, потому что Виктор явно задумал его прикончить. Никифоров тем временем отряхивал веник, поправляя шапку на голове. Такую же он напялил на Кацуки. На кой черт она ему здесь нужна, Юри понятия не имел, но решил, что лучше не спрашивать. А потом Виктор начал его бить. Этим самым веником. Дубовым. А потом сказал, что надо «поддать парку» и плеснул пивом из ковша на печку. А потом снова вмазал Юри веником. Кацуки взвизгнул, затем заорал и ударил Никифорова ковшом по голове.***
– Pizdets, – прокомментировал сложившуюся ситуацию Плисецкий. – Prosto pizdets. Виктор угрюмо прикладывал к лицу кусок замороженного мяса. Вокруг него кружила, горестно вздыхая, Бабичева и бесконечно спрашивала у Юри, за что он так с Никифоровым. Попович потрясенно моргал и благоразумно помалкивал. – Da poshli vy vse na khui, – от души пожелал им голый Юри и влил в себя вторую бутылку водки. – Ya trebuyu razvoda.