Парадигма

Заебало. Бакуго тихо рычит, скалится, сверкает в темноте комнаты алыми глазами. Резко берет нечто кричащего Деку за шкирку, прижимая своим весом к кровати. Будто дикий зверь, загнанный в ловушку, начинает нападать, пытаясь таким образом защититься. И, да, Бакуго тошнит. От самого себя, от Деку, от всего. Хочется биться головой о стену, пока вся эта хуйня не разнесется к ебеням матерям в адову пропасть. Убейте. Чертов Мидория вновь начал читать ему морали. Снова. — Каччан, ты идиот! Ты же угробишь себя! — как-то слишком отчаянно. Не так, как сейчас нужно. Изуку, как пробитое дно. Бакуго кто угодно, но не идиот, да и таким себя не считал, — и без подсказок со стороны знает, что это уже опасно. Знает, но ничего не может с этим поделать. Адреналин — как игла с героином. Однажды введешь дозу в вену и все, пиздец, давай, вспоминай бабушек, дедушек, всех ближайших родственников и пиши завещание. Ведь когда твои внутренности словно выворачивает наизнанку, а кожу, будто скальпелем, срезает с плоти, держать ручку довольно проблематично. А выводить буквы, составляя их в слова — еще более. И после: шарь, не шарь рукой по полу в надежде найти хотя бы одну желанную ампулу с незаменимым в своем убийственном содержании веществом — все тщетно. Потому что бабочки перед глазами — эффект временный. Бакуго всегда думал, что сможет остановиться. Но, нет, все не так просто. Жизнь снова харкнула ему прямо в лицо, заставив подавиться собственной уверенностью и посинеть от хронического недостатка кислорода. Катсуки без байка, что Мидория без вечного нытья — неразлучны, близки и, да, срослись вместе, медленно обвивая гниющими корнями живую плоть с металлической красной поверхностью. Кто бы знал, что смотреть на лица неудачников, которые в тысячный раз проигрывают ему в гонке, настолько приятно — не оргазм, конечно, но что-то очень близкое по значению. А после прекращения действий одной порции настолько крышесносного чувства, тело, словно проткнутое тысячью шипами, требует большего — гонки становятся опаснее, расстояние больше, соперники профессиональнее. Глаза привыкают к сумраку мучительно медленно. Мидория, возмутившись, что-то тихо шипит, пытаясь оттолкнуть взбешенного до предела Катсуки, но тот лишь еще больше скалится, затыкая грубым соприкосновением губ сдавленно мычащего сквозь поцелуй ругательства Изуку. Шарит руками по его телу, нетерпеливо стаскивая домашнюю футболку, бросает кусок ткани куда-то в угол, грубо стискивая столь податливое тело в объятьях. И до сих пор целует. Жестко, мокро, с покусыванием губ до металлического привкуса — все, как любит Деку. Студент, отличник, спортсмен, примерный мальчик — никто никогда бы не подумал, что ночью Мидория чуть ли не ползает на коленях, умоляя взять его; что Изуку может так стонать, от чего элитные шлюхи из-за порыва зависти ходят вешаться на нарощенных в парикмахерских космах; а после настолько бесстыдно подмахивает бедрами, глубже насаживаясь на член, что зубы сводит от эйфории, которая жгучим свинцом распространяется по венам. Никто никогда бы не подумал, что он свяжется с Бакуго Катсуки — профессиональным гонщиком, который нередко участвует в незаконных тест-драйвах; ночью гоняет на байке, ради получения желанной новой дозы адреналина в свернувшуюся от нетерпения кровь; и, иногда заезжая на пары к идеальному в своей непоколебимой целомудренности Изуку, отсасывает ему в грязном туалете, позволяя цепким пальчикам зарыться в блондинистой шевелюре и задавать нужный для разрядки темп. И Бакуго специально глотает сперму, слизывает ее с губ, чтобы Мидорию вновь передернуло от немого возбуждения. До искр перед глазами охуенно засасывать его где-нибудь в подворотне, прижимая спиной к грязной стене, чтобы после слушать несдержанные, ласкающие стоны. И то, как Изуку прячет свою пылающую физиономию у него на плече — до побеления костяшек превосходно. Катсуки прижимает уже несопротивляющегося Деку к кровати, который вновь отвечает на тягучие поцелуи, бессознательно потираясь о тело блондина. Мидория признается редко, но Бакуго и так знает, что этого двуличного бляденыша начинает колбасить лишь от грубого прикосновения к пояснице. Бакуго хочется провести ладонями по выступающим костям, сжимать бедра сквозь ткань спортивных штанов до посинения на коже, а после кусать чужую шею, оставляя алеющие засосы в настолько чувствительном и видном месте. Изуку каждый раз после жалуется, что не может надеть кофту без высокого горла. А Бакуго с урчащим чувством гордости в печенках только фыркает — да, блядь, знайте все — этот милый мальчик с веснушками на пол ебала принадлежит только ему. Покушаться на чужое нельзя по правилам морали, но даже глазеть на собственность Бакуго — для здоровья вредно. Правда, один шрамомордый половинчатый ублюдок это не понимает — но не суть. Бакуго как-нибудь потом поговорит с ним. Наедине. — Каччан, м, хва… — Деку шепчет тихо, запинаясь, словно пытаясь вдохнуть в саднящие легкие хоть немного воздуха. Бакуго всегда целует жестко, не давая выдохнуть, подчиняя и раскрывая, скользит языком по кромке ровных зубов, и стоны Мидории тают где-то в районе глотки — в глазах плескается новый огонек желчи неудолетворенного желания. — Заткнись, — промурлыкал Бакуго на ухо парню под ним, не желая выслушивать новые порции упреков. Голос Деку, конечно, вещь крышесносная, словно доводящая до искр из тела, но иногда этот ботан своей правильностью до черных точек перед глазами бесит. Словно просит: «Давай же, убей меня нежно». А Бакуго убивает. Как пес подчиняется металлическому, натянутому к своему пределу поводку, что сдавливает горло до кровавых подтеков. И убивает. Только немного по-другому. Кажется, что осознание происходящего улетает куда-то далеко-далеко, в чертову пустоту, что сжимается до невероятно маленького шарика, после взрываясь. Бакуго оглаживает руками подтянутый живот, спускается и ведет языком от соска ниже, к груди, а после к впадинке пупка, агрессивно вырывая из чужой глотки сдавленные стоны, словно паразитические сорняки. Если бы раньше кто-нибудь сказал Катсуки, что он будет трястись и возбуждаться от вылизывания чужого тела — Бакуго посмеялся, а потом и в морду бы прописал. Так, на всякий случай, чтобы больше ерунду не нес. Катсуки сквозь ткань штанов сжимает чужую задницу, ощущая, как Мидория подается на встречу, сдавливая его блондинистые волосы в кулаках. Провоцирует, хитрый ублюдок. А Деку теряет последний стыд от этого хриплого, подчиняющего в свои владения тона, который резко срывает последние тормоза здравого смысла. Ему кажется, что он ебанулся, но жгучее желание обхватить Каччана руками и ногами, отдаваться этому взрывному блондину без остатка, завладело рассудком полностью. Изуку трется пахом о бедро возбужденного Катсуки, пока тот руками шарит по его телу, уже вновь тягуче-медленно покусывая шею, после превращая непонятную помесь контакта зубов с кожей в глубокие поцелуи. И Деку уже конкретно ведет от этих грубых прикосновений. Мидория нагло упирается коленом в чужой пах, чуть двинув им, сразу же ощутив напряженное естество. И это чертовски лестно — знать, что у Бакуго Катсуки на тебя стоит. С Катсуки вообще все кажется нереальным. И уже как-то поебать, что пару минут назад Мидория был готов распотрошить тело Бакуго до атомов, чтобы тот наконец-то перестал гонять по вечерним улицам на столь большой скорости, обгоняя всех и вся. «Каччан, что угодно, только трахни меня уже». И Бакуго готов исполнить любую, сука, его просьбу. На парковке? — пожалуйста. В примерочной огромного торгового центра? — всегда «за». На его же байке перед входом в клуб? — только попроси. Адреналин подскакивает в крови до красной отметки столба невменяемости. Бакуго нарочито медленно проникает ладонью под резинку штанов, дерзко ухмыляется, именно так, по-Бакуговски, от чего вдоль позвоночника Изуку пробегает разряд электрического тока, а новые звуки вновь непроизвольно начали вырываться из глотки. Он, блядь, задыхается от того, как Бакуго терзает его жадные до ласк губы, как выдыхает в поцелуе, заставляя проглотить чужой кислород, и как двигает бедрами, нарочито медленно проходясь вдоль ноги от скрытой за тканью штанов головки члена, до напряженных яиц — всей длинной. И Каччан шипит от наслаждения, кусает собственные обветренные губы, сквозь влажную ткань трусов слегка сжимает член Деку, который отдается лишь острой пульсацией, заставляя самого Катсуки задохнуться жалобным вздохом нетерпения. Он резко стаскивает спортивные штаны Деку с трусами, остервенело откидывая их в сторону. До поджимающихся на ногах пальцев наслаждается открывшимся видом: стоящий колом чужой член, по-блядски приоткрытые пухлые губы и томное резкое дыхание, что опаляет его собственную, мало открытую кожу не хуже огня. Мидория покорно подчиняется властным рукам и, не сдерживаясь, отчаянно стонет, что больше похоже на скулеж. Приподнимается и расстегивает дрожащими руками металлическую пряжку ремня Катсуки, — это что, блядь, тест на смекалку, и Изуку что-то пропустил? — а после тихо шипит сквозь зубы невнятные ругательства на вещь, что не хочет поддаваться. С кем поведешься, как говорится. «Давай же, Каччан». Бакуго, смотря на столь забавные потуги, лишь усмехается, вновь одним рывком опрокидывая Деку животом на кровать. Сам быстро расстегивает штаны, спуская их до колен, наконец-то освобождая напряженный от неудовлетворения член, снимает собственную кофту и кладет руки на чужую задницу, почти физически чувствуя ответную дрожь. Сознание заплывает черной нефтью роющихся мыслей, перед глазами багровые круги, а тело — вата. Катсуки подхватывает бедра Мидории, тянет вверх, ставит раком и, ладонью сжимая волосы, заставляет положить голову на подушку. После сплевывает себе на руку, размазывая слюну по члену, чтобы не на сухую. Кровь, конечно, тоже смазка, но Деку потом ныть будет — хоть вешайся. А после одним резким толчком входит. Звуки — как через тысячу шерстяных покрывал, слышутся слабо, отдаленно, поэтому и пронзительный крик до ушей доносится не сразу. — Катсуки, твою мать, — пищит Деку, рвано выдыхая, стискивая зубы. Колени уже готовы расползтись в разных направлениях, а тело дрожит, как в лихорадке, заставляя выгибаться еще больше, дабы немного поменять угол входа. Мидорию, конечно, подготавливать не нужно, ведь трахались они с Бакуго утром этого же дня, прямо в душе, остервенело друг другу надрачивая. Катсуки сносит крышу от узости и гладкости чужого тела, от того, как стенки ануса плотно обхватывают его член. Он тихо шипит, еще сильнее впивается короткими ногтями в чужие бедра, насаживая стонущего под ним парня до упора. Держит его, чтобы Деку не расстелился на кровати, как амеба по стеклу, а после начинает толкаться, почти выходя и вновь загоняя член в задницу на всю длину. И Деку стонет в такт толчкам, извиваясь, как чертова змея, ловко пойманная в капкан, комкает простыни руками, поддаваясь на встречу доводящим до посинения перед глазами движениям. Возбуждение бьет током по оголенным нервам, и Мидория плавится, захлебываясь восторгом. И Катсуки. И кажется, что все чувства мира скопились в одной точке, той, что ниже живота, заставляя эйфорию расползтись по венам чернеющим пеплом. Волна тупой боли медленно растворялась, оставляя ноющее послевкусие, и стало до запредельного охуенно. Деку насаживается на член, соскальзывает с него, трется своим пахом о белую простыню, а после вновь подается назад, подчиняясь рукам, что крепко и надежно держат его бедра. И, да, блядь, Изуку чертовски хорошо, когда Катсуки берет его именно так. Мидория вновь громко гортанно стонет, когда член Бакуго задевает простату, и выгибается до хруста в позвоночнике, тихо скуля от наслаждения. Внутри все выло, царапало, скручивалось, а чувство заполненности ударило в мозг, как тысяча иголок, поэтому Мидория не знал, сколько еще сможет выдержать столь грязное удовольствие. Руки Катсуки были везде: на его животе, пояснице, заднице и бедрах, что вызывало невероятный контраст ощущений — тело горело. «Прошу». И Бакуго утробно рычит, размашисто вдалбливается в податливую, принимающую его полностью задницу, с громким шлепком ударяясь гудящими яйцами о великолепные ягодицы, а тикающая в его помутненой голове бомба не давала замедлиться. Перехватывает пальцы Мидории, сплетая их со своими. Этого ублюдка Деку было просто мало. Всегда. И хотелось забирать его еще и еще, полностью, окунуться в эту эйфорию с головой, тая в омуте грязных мыслей, от которых в районе солнечного сплетения все начинало скручиваться в тугой узел. И, поглощенный чувством своего мнимого превосходства, упивающийся охрененным удовольствием, что тысячами вольт вмиг ударила по телу, Катсуки, больше не выдержав, кончил первый, хватая почти кричащего Мидорию за загривок и сдавливая его в своих руках. Лучше, чем старое виски. Сильнее, чем не так давно выкуренный косяк. Мидория же, ощутив нечто теплое в своей заднице, зажмурился и протяжно застонал. Его пробило отчаянной судорогой в чужих руках, а перед глазами пронесся атомный взрыв, после чего Изуку вновь резко дернул рукой по стоящему как кол члену, с тихим воплем кончая себе на живот и пачкая спермой белую простынь. Деку тихо выдыхал, прекрасно понимая, что в ближайший час конечности ему даже не приподнять. Устало прикрыл глаза и, ощущая на себе теплые руки и тяжесть тела Каччана, судорожно пытался отдышаться, рвано вбивая кислород в саднящие легкие. Но этого было мало. — Ты охуенен, — тихо проговорил Катсуки, прикрывая свои закрытые от пережитого оргазма глаза рукой. Обнимать кончающего Деку — как поочередно втыкать острые ножи в тело мазохиста. — Я люблю тебя, — в ответ пробормотал Изуку, недовольно нахмурившись, словно его давно мучала головная боль. Отголоски прерванного ранее разговора доносились отдаленно, но все же упорно, противной пульсацией в висках напоминали о себе. А после, вновь посмотрев на Бакуго своими огромными, сводящими с ума зелеными глазами, добавил: — что скажешь? — Мелкий бляденыш, — лениво рыкнул Катсуки, исподлобья глянув на тушующегося Изуку. Мидория чему-то резко счастливо приулыбнулся. Он облизнул пухшие от укусов губы, что отдавали металлическим привкусом. А после уткнулся носом в плечо своего Каччана, потираясь о него. И Бакуго фыркнул, тихо сжал кулак, второй рукой зарывая пальцы в чужой макушке, неторопливо оглаживая ее. И он не скажет Деку, что завтра вновь собирается на самую опасную гонку в последний раз. Ведь эта ебаная парадигма больше не отпустит.