Нет повести прекраснее на свете...

— Кто тебя… Превратил в вампира? — Плисецкий вздохнул, заглядывая в темно-синие, совсем не как у Виктора глаза, глубокие, полные какой-то жуткой силы, уверенности в своих поступках и в себе самом. А ведь Латышев упорно скрывает эту жёсткую, прекрасную черту, которая ему так пригодилась бы при работе детективом. — Случайный прохожий, ставший хорошим другом, мы общаемся по сей день… — он задумался, решая, стоит ли продолжать, переживая о том, чтобы Юрий не воспринял это, как жалобу и не отреагировал с издёвкой. — Я плакал и не хотел умирать, няньки дома не было, а родители тогда были мертвы лет восемь, он попросил открыть дверь… — Саша сглотнул. — Мы долго разговаривали, он сначала решил, что я девочка, тогда, знаешь, одежда у маленьких мальчиков и девочек не отличалась, особенно спальные костюмы, кружевная ночнушка… Да и волосы кудрявыми, по плечи были… Спрашивал не боюсь ли я жить тогда, когда все мои друзья уже умрут, а друзей у меня и не было, поэтому я ответил, что не боюсь. Он сказал, что будет больно и я обрадовался, потому что потерял чувствительность, я умирал, до конца недели не дожил бы… Почему-то совершенно не боялся, даже сознания не терял, просто ощущал, что слабею и все, а потом, в какой-то момент, я осознал, что сижу на кровати и покорно пью кровь, впившись в его руку, а он гладит меня по голове, за меня считает глотки и на двадцать девятом, легонько ударил по шее, я должен был прекратить пить на двадцать пятом… 1862 год, тринадцатое мая — мой новый день рождения. — Вот как… интересно, — Юрий лёг на спину, посмотрел в потолок, на самом деле рассказ был достаточно зауряден, местами скучен, но он же вежливый мальчик. — Можешь не врать, банальная история, — лег рядом, рассматривая вены на смуглых, тонких кистях рук. — Хорошо… правда, банальная. Похожая на дешёвый фильм, — Юра сморщил носик, не очень-то жалея, что Латышев хорошо читает его эмоции и чувства. — Вся моя жизнь похожа на банальный фильм, особенно сейчас, сам посуди… Они были по разные стороны, — трагический голос, дрожащие руки, которые он заламывал. — Убийца и детектив, но… Они полюбили друг друга! Чем не история Ромео и Джульетты? Идеально же! Только мы не умрем, — Саша нахмурился, зная, как Юрий любит рассуждать о суициде. — Как жаль… а так хотелось. Впрочем, детектив оказался убийцей тоже, — скучающая, даже тоскливая интонация, Плисецкий перевернулся на бок, подперев щеку рукой, устремляя взгляд на длинные пальцы Александра, чуть сбитые когда-то, ныне покрытые еле заметными шрамами костяшки, как же ему нравились его руки. — Он, просто искал пропитания и тепла в этом жестоком мире, — сел, приложил ладонь внешней стороной ко лбу, упал на спину, горестно вздыхая. — И трупы служили и едой, и обогревателем? — усмехнулся Юрий. — Нет не так… Не будь занудой… И юные, прекрасные, но увы не интересные ему, девичьи тела служили ему едой, а энергия, которая преобразовывалась из пищи согревала его, — все ещё мрачно-помпезный, наполненный драмой голос, за которым Саша тщательно скрывает прорывающийся смех. — Прекрати. Мне смешно. Я умру от смеха! — Латышев и не думал останавливать «трагедию». — Но! Спустя сто пятьдесят четыре года скитаний… — он сел на Юрия верхом, посмотрев в глаза. Плисецкий рассмеялся, прикрыв лицо руками. — И что дальше? — Спустя сто пятьдесят четыре года скитаний он познакомился со своей Джульеттой, которая оказалась мальчишкой с премерзким характером, но таким восхитительным, что детектив оставил после себя самую страшную улику, — Юрий приподнял бровь, посмотрел на Александра сквозь пальцы. — Какую? — Сердце. Детектив сначала испугался, ведь Джульетта была замужем, за седовласым зельеваром, который готовил лучшие в мире яды, но оказалось, что она так же потеряла своё сердечко в скучном учебном кабинете… — Юра перебил его монолог, когда тот уже встал на колени и, отчаянно жестикулируя, был близок к эффектной развязке. — Не пробовал стать писателем? — Тот, кто отбирает людские жизни не может быть писателем… — Саша неожиданно погрустнел, отводя взгляд, стараясь смотреть куда угодно, но не на Юрия. — Почему же, — искреннее, ничем не завуалированное непонимание. — Так сказал мой друг, — прикусил губу, потянул, сдирая кожицу, слизывая мгновенно выступившую, яркую, отливающую в свете ламп накаливания, золотом, кровь. — Никогда ещё такого бреда не слышал, — Юрий поморщился. — А я вот услышал, — звонко рассмеялся, почему-то облегчённо вздохнув, но по-прежнему не смотря на Плисецкого. — А хочешь продолжение? - Латышев широко, открыто улыбнулся. — Хочу, — Юра был гораздо больше заинтересован, чем десять минут до этого. — На сто пятьдесят пятом году новой жизни, Ромео сделал Джульетту подобной себе, чтобы не страдать, когда она умрет… — внимательно наблюдает за Плисецким. — Как трогательно… — едва сдержался, чтобы не закатить глаза, ситуация вновь обретала оттенки русских сериалов. — Это ещё не все, — Латышев хмыкнул, сел, выпрямившись, наклонив голову к плечу. — Дальше? — Когда Ромео рассказал Джульетте историю своего обращения… — выжидающая пауза, скользит взглядом по нежным чертам, которые теперь изменятся очень и очень не скоро. — А продолжение? — Юрий не любил тянуть кота за хвост, он хотел все и сразу, без лишней драматичности. — Счастливый конец: Джульетта поцеловала его, и жили они долго и счастливо, и умерли в один день, когда Иисус пришел на землю, крепко держась за руки, — встал, утопая в мягком, даже чересчур матрасе, кое-как утвердившись, поклонился. — Бред какой, — скептически скривился. — Целуй-целуй, не порть историю, — Юрий послушно чмокнул его в лоб, — А теперь пора умирать? — Нет, Юра, долго и счастливо, — улыбается, укладываясь головой Плисецкому на живот — Какая милая, глупая история… — Именно так, — повозился, устраиваясь поудобнее и в конечном итоге задремал.