Луч солнца золотого

Рассвет уже вызолотил острые шпили башен старого замка, но еще не добрался до узких окон-бойниц, оставляя их в тени. Брок с замахом отправил крюк «кошки» в окно третьего этажа, несколько раз дернув, проверил надежность крепления троса и удобно уперся в скат контрфорса подошвами мягких сапог. У него оставалось не больше часа до того момента, как в спальню заглянет Рената — глаза и уши папаши, а потому нужно было поторопиться. Быстро и бесшумно взобравшись по почти отвесной стене, он проскользнул в окно, ставшее в последнее время чуть узковатым для его раздавшихся плеч, и спрыгнул на пол. — Слава богу, что-то ты поздно в этот раз, — Барнс поднял лохматую голову с бархатного тюфяка, обшитого бахромой с кисточками, и зевнул, как огромный кот. Брок смотал веревку, закинул ее вместе с крюком в самый нижний ящик резного бюро и принялся стаскивать с себя одежду. Барнс, зевая, поднялся, прошлепал по каменному полу босыми ногами и ловко расшнуровал высокие сапоги. — Несет от тебя, как от взвода солдатни, — заметил он безо всякого осуждения. — Пришлось побегать, — отозвался Брок, стаскивая простую холщовую рубаху. — Тащи таз. Хоть обтереться. Барнс метнулся в угол, принес кувшин с водой, таз и большой отрез ткани. Наскоро обтершись влажной тряпкой, Брок позволил облить себя холодной водой и, фыркая, вытерся и натянул длинную батистовую рубашку, обшитую по подолу кружевом. — Иди сюда, — позвал он, устраиваясь под толстым одеялом. Барнс распихал по сундукам его вещи и нырнул к нему, запихнув свой тюфяк под кровать. Брок опустил полог и прижался к горячему телу своего верного слуги. — Давай. Трахни меня. — Рената явится через полчаса, — хрипло ответил Барнс, тут же принимаясь задирать на нем чертову рубашку. От быстрых, привычных прикосновений Брока тут же повело, и, проклиная собственную ебливость, он жадно выгнулся навстречу, прижимаясь вставшим членом к не менее твердому члену Барнса. — Быстрее, вставь мне. Трахаться хочу — умираю. А мне еще целый день на всех этих мудаков смотреть. — Выбрал бы одного и не смотрел бы. — Мне на потрахаться и тебя хватает, — Брок со стоном принял сразу два пальца и обхватил Барнса ногами, понукая, как любимого коня. — А подставляться какому-то мудаку только потому, что моему папеньке приспичило продать мою задницу подороже… Ч-черт… Чего нельзя за тебя выйти? Барнс со стоном прикусил его шею, стараясь не оставлять следов, и вогнал сразу на всю длину. Брок едва не заскулил от удовольствия — драл Барнс самозабвенно и со знанием дела. Куда до него изнеженным сыновьям соседних королишек, сплошь и рядом порченых вырождением от многочисленных династических браков. — Потому что я Барнс, — просто ответил его умница-слуга и шут по совместительству. — Не тебе объяснять, что это значит. Брок притянул его за шею и жадно, глубоко поцеловал, подстраиваясь под быстрые, сильные толчки, раз за разом выбивавшие из него усталость, голод и неприятные мысли. До чего же он любил трахаться с Барнсом — кто бы знал. Наверняка Рената была в курсе, но отчего-то не спешила доносить папаше, а потому можно было позволить себе немного грубого чувственного удовольствия, которое мог подарить только член в заднице. И то только потому, что единственному сыну короля не повезло родиться омегой — вечным рабом собственной задницы. Барнс идеально двигался внутри, с оттяжкой, быстро загоняя в него член, и Броку иногда хотелось вот так остаться с ним в темноте собственной кровати хоть на сутки. Целоваться, пить вино, жрать жареное мясо и трахаться. До одурения, до полной отключки, чтобы выгнать, наконец, из нутра жадное голодное чудовище, вскидывающееся на каждого самца, как волк на зайца. — Моя красота, — выдохнул Барнс, перед тем, как кончить, он становился почти поэтом. — Обожаю твою задницу. Сожми меня… можно… можно мне? Ну пожалуйста… Брок сильнее сжал его бедрами, ухватил за загривок и уже через три вышибающих дух толчка почувствовал, как в задницу протискивается огромный узел, как он правильно распирает изнутри, и Барнс, рыча, загоняет его еще глубже, в самое розовое жадное нутро, охочее до таких штук. Ебаная природа, ебаные инстинкты и охуенный Барнс, всегда готовый потрахаться и ничего при этом не требовать взамен. — Да-да-да, — простонал Барнс сквозь сжатые зубы, и Брок кончил, заляпывая ненавистные кружева и оборки, вцепившись ему в спину до кровавых синяков. В этот момент он Барнса любил. Искренне и преданно, как омега альфу. Ебаные гормоны. — Ваше высочество, — Рената постучала в дверь спальни, но заходить не спешила — наверняка их случкой несло даже из-за двери. — Король ждет вас в тронном зале через два часа. Помочь вам одеться? Задремавший под Барнсом Брок тихо выматерился сквозь зубы, пытаясь определить, получится ли у них расцепиться, и крикнул: — Я сам. Много мудаков прибыло? Он буквально видел, как Рената за дверью поправила оборки на своей пышной юбке и неодобрительно поджала губы, осуждая манеру «высочества» выражаться. — Узнаете, — отрезала она, ничуть не удивив этим Брока. — Завтрак через сорок минут, советую вам не злить Его Величество прямо с утра, Ваше Высочество. — Давала бы ты ему чаще, — проворчал себе под нос Брок, сталкивая с себя тяжеленного, но такого приятного Барнса на соседнюю подушку, — глядишь, и у меня было бы меньше проблем. — И громче, специально для Ренаты пообещал: — Разве что с утра. Убедившись, что та, фыркнув, гордо удалилась, он растолкал разомлевшего Барнса, а потом и вовсе спихнул его с кровати. — Давай, тащи воду и специальное мыло, от меня за милю несет тобой. Барнс зевнул, тряхнул длинными волосами и, поднявшись, потянулся всем телом. Голый, идеально сложенный, со снова наливающимся темным членом, он вызывал желание остаться в кровати до самого вечера. Но, к сожалению, это было невозможно: если Брок проебет прием в собственную честь, с отца станется запереть его в башне, лишить общества Барнса и выдать замуж за тупого, как тролль, Таузига, которого ничего, кроме жрачки, не интересовало. Тщательно отмывшись, Брок натянул на себя полупрозрачную рубашку тончайшего батиста, отороченную все теми же кружевами, бархатные панталоны и вышитую жилетку. Страстно хотелось явиться пред светлы очи родителя и женихов, выставив напоказ свои волосатые ноги, но, подумав, что произведенный эффект не будет стоить возможного наказания, он все же натянул чулки и мягкие длинноносые туфли. Споро одевшийся в пестрый камзол Барнс подал ему накидку и кое-как уложил волосы, чтобы они хоть сегодня не напоминали разоренное гнездо. — План помнишь? — на всякий случай спросил Брок у Барнса, наносившего последние мазки грима на лицо. — Помню. — Отлично, — Брок с оттяжкой огрел его по заду, мысленно жалея о том, что это он омега, тащащийся от члена в заднице, а не Барнс. Они пробовали наоборот, но это ни в какое сравнение не шло с задуманным природой раскладом. — Давай разгоним всех мудаков. Глядишь, еще на год отъебутся. — Все равно придется выбрать кого-то, — справедливо заметил Барнс, и от этой истины, глаголемой практически устами младенца — беспамятство Барнса никуда не делось — Броку на мгновение захотелось сигануть в окно и сбежать из настоебенившего замка куда глаза глядят. Но было нельзя. Он сам признал власть отца над собой. Теперь, после года в замке, скованный по рукам и ногам чертовыми правилами, он уже об этом жалел. — Кого-то когда-то — да, — согласился Брок. — Но не одного из тех, кто собрался внизу и не сегодня, усек? — Усек, — вздохнул Барнс, натягивая колпак и на пробу помотав головой, проверяя, все ли бубенчики звенят как надо. — Не сучился бы ты, выбрал бы какого-то простака и вил бы из него веревки. — А ебался бы с ним ты, — огрызнулся Брок, с содроганием представляя исполнение супружеского долга с кем-то вроде Таузига. Барнс притянул его к себе за задницу, старательно отворачиваясь, чтобы не испачкать краской, ободряюще (в его понимании) потискал. — Я буду спать с тобой. Но, мне кажется, надо просто выбрать кого-то, кто понравится. — Я ненавижу альф, и тебе, Барнс, это известно. Брок на мгновение зажмурился, отгоняя воспоминания о десятках рук на теле, о запахе пота и перегара, и о своем бесстыдном, жадном желании подставиться, принять глубже, больше, только бы перестало выкручивать сводящее с ума желание, только бы получить, наконец, узел, позволить себя повязать, как сучку, вынырнуть из красного марева похоти, снова стать собой. Широкая ладонь Барнса в волосах вернула из отвратительных воспоминаний о первой течке. — Известно, — Барнс спародировал улыбку, дернув уголком ярко накрашенных губ, и Брок хмыкнул. — Глупо было надеяться, что бета может родить от омеги что-то путное, — низким голосом произнес Брок, и Барнс перестал даже пытаться улыбнуться. — Пусть омега — хоть трижды король, а бета — преданная ему горничная, теперь вообразившая о себе невесть что. И пора бы моему престарелому папаше это уяснить. — Брок, — вздохнул Барнс, который крайне редко позволял себе спорить с ним. — Ты больше не живешь в Нижнем Городе. Ты — признанный сын короля. Выбери достойного и… — Хуй там, — рыкнул Брок, освобождаясь. — Никаких достойных. Нахуй всех. — Как прикажет принцесса, — Барнс взлохматил ему волосы и, опомнившись, снова начал их приглаживать. — Подавишься своими же зубами, — предупредил Брок, освобождаясь. — Давай без глупостей. Барнс кивнул, заставляя бубенцы на колпаке мелодично звякнуть, и натянул на лицо выражение легкой придурочности, больше присущей придворному шуту, чем привычная наедине мина одухотворенной грусти. Король Пирс был не в духе. Брок понял это вбитым в Нижнем Городе чутьем на неприятности. По тому, как Его Величество отбросил обглоданную кость, тут же подхваченную собаками, по чуть более резко отодвинутой тарелке и скомканной салфетке, Брок мог предсказать приход пиздеца с точностью до секунды. — Сын мой, — начал Пирс, и Брок мысленно выматерился. — Последнее время я терпеливо сносил ваши выходки и нежелание оправдывать мои скромные надежды. Но сегодня, — он царственно поднял руку, не давая себя перебить, — сегодня я намерен положить конец вашему беспутству и полной бесполезности для короны. Броку было, что сказать о полезности такого папаши в его жизни, но Пирс, по сути, не был виноват в том, что первые тридцать лет своего существования Брок прожил на самом дне — скрыть его рождение было решением матери. И, если уж начистоту, если бы Его Величество мог сам выносить хоть сколько-нибудь здорового ребенка, о Броке бы никто и не вспомнил. Но принц-консорт, супруг монарха, умер пять лет назад, да и сам король был уже не первой свежести, а других детей у него не оказалось. Уже то, что омега сподобился трахнуть женщину-бету, да еще так «удачно», само по себе было почти чудом. Плод этого чуда маялся сейчас в тесном белье от желания оказаться где-нибудь не здесь. — Так вот. На сегодняшнем приеме ты, наконец, ответишь согласием одному из кандидатов. Мне уже даже все равно, кто это будет, — король пригубил вина, и Брок, давя бешенство, принялся пересчитывать пигментные пятна на его морщинистой руке — обычно помогало не наговорить гадостей дорогому родителю. — Лишь бы, наконец, сбыть с рук настолько порченый товар, — он отсалютовал Броку кубком, будто сделал ему комплимент. — Советую не огорчать меня, сын. С этими словами он поднялся и, чуть прихрамывая, вышел из трапезного зала. Собаки сворой потянулись за ним. — Что скажешь, Баки? — сквозь зубы спросил Брок, и Барнс послушно скорчил дурашливую рожу. — Терлим-бом-бом, терлим-бом-бом, принцесса ищет новый дом. Несчастен будет тот сосед, кому принцесса даст обет. — Вот уж точно, — оскалился Брок. — Что ж, боюсь, папаша опять будет не позабавлен нашим выбором. Идем, Баки. Нас ждут великие дела. *** Барнс виртуозно валял дурака. Когда Брок впервые увидел его в Нижнем Городе — искалеченного, с покрытой язвами рукой, в лохмотьях, беспамятного, то никогда бы не подумал, что из него выйдет такой потрясающий шут. Он в этой роли был идеален: не переходя границ, мог донести мнение Его Высочества, не подставляя при этом хозяина. Вроде и не Брок сказал, а шут — что с него взять. Так что Барнс стоил каждого золотого, отданного знахарям, выходившим его. Брок тогда клял себя на чем свет стоит. Свою блядскую породу, то, что запал на эти голубые глаза в пол-лица, на тонкие черты лица, на потерянную бесприютность, так знакомую самому Броку по отрочеству. К тому же при проблемах Брока с доверием иметь преданного ему одному альфу было выгодно. И ебаться с тем, кто никогда не сделает тебе больно, не подомнет под себя, не обрюхатит и еще много всяких «не», было хорошо. И пусть Брок действительно был «порченым товаром», тут папаша был прав, но, несмотря на бочки зелий, выпитых в юности, чтобы избавиться от течек и способности зачать, он оставался омегой. Оставался, несмотря на говорящую в определенных кругах кличку Кроссбоунз, дурную славу и далеко не ангельскую внешность. С последними проявлениями природы — желанием подставлять задницу под крепкий ствол — Барнс успешно помогал справиться. И Броку нахуй не нужен был кто-то еще. Наверняка со своими заморочками, желаниями и условиями. В большом тронном зале в этот раз было не так много народа — на прошлых «смотринах» они с Барнсом разогнали всех самых знатных, богатых и обидчивых, и Брок ухмыльнулся, вспоминая выволочку, полученную от разгневанного родителя, погрязшего после его выходки в путанице дипломатических скандалов. Пирса Броку жалко не было — он был его сыном по крови, но в «принцессы», как за глаза называли принцев-омег, не рвался. И давно бы рванул из душного замка, если бы не Барнс. Он и тут, в относительной безопасности замка, старался называть его Баки, дурацкой кличкой из детства, потому что выяснил, что стало с остальными, носившими эту фамилию. Барнсу повезло, что он отделался беспамятством и увечьями левой руки, да еще такими, с которыми справились целители. И с Броком Барнсу тоже повезло, чего уж. Сдох бы там, в помойке Нижнего Города, прервав тем самым древний, но обедневший род, и так вырезанный подчистую. Брок осмотрелся. В зале было десять претендентов. Троих из них Брок знал по прошлым смотринам: Таузига, который был слишком тупым, чтобы обидеться на эпиграмму Баки; Хилл, женщину-альфу, герцогиню северных земель, суровых и неплодородных, этой нужна была поддержка монарха, нужна настолько, что она готова была выйти и за черта лысого; и Батрока, мелкого барона, сколотившего состояние на войне и грабежах (как поговаривали в Нижнем Городе, а там зачастую лучше знали, откуда у кого ноги растут), этот хотел подняться за счет женитьбы и, может, выпросить у короля титул и земли. Были и новые. Невзрачный человечек средних лет, представленный глашатаем как граф Коулсон. Брок пообещал себе навести о нем справки, потому что при внешней безобидности от него так и веяло властностью. К тому же он был бетой, единственным из всех, кто приехал в этом году попытать счастья. В пестрой веселой толпе слуг, знати, разряженных женщин глаз Брока невольно зацепился за высокого широкоплечего альфу в голубом, стоявшего у самой дальней стены. Манера ровно держать спину, породистость, заметность выдавали в нем дворянина, большую часть времени проводящего в походах. Броку он на глаза попадался впервые, а, значит, прибыл издалека. Громила был хорош. Голубоглазый, светловолосый, красивый — Брок невольно прикинул, как было бы с таким. Он был вряд ли мельче Барнса, а в плечах, наверное, и пошире. Его большой чувственный рот вызывал определенные желания, и Брок мысленно одернул себя — не время было думать задницей. Наверняка красавчик прибыл в чьей-нибудь свите, просто чтобы побывать при дворе. И для быстрого траха на сеновале явно не подходил. Каково же было его удивление, когда герольд, протрубив длинное приветствие, объявил: — Роджерс Сильный, король Ирландии. Что ж, многое становилось понятно — у Ирландии были трудные времена. Войны за земли только закончились. Женитьба сильно помогла бы красавчику Роджерсу укрепить позиции — с Пирсом многие предпочитали не связываться. Несмотря на то, что тот был омегой, военачальники у него были что надо. И голова на плечах имелась, Брок это признавал при всей своей неприязни к родителю. Роджерс, оказавшись у трона, поклонился, глядя прямо на Брока. Немного удивленно, восхищенно и даже чуть застенчиво. Будто не ожидал узреть столь неземную красоту, но узрел. Брок вышел из того возраста, когда ведутся на красивые глаза и длинный хуй, а потому он лишь многообещающе оскалился в ответ, планируя дать Барнсу наводку на эту цель. Пусть разнесет этого красивого породистого мудака в пух и прах своими памфлетами, будет знать, как так смотреть. Надо было лишь дождаться малого приема, запланированного королем, где были бы только претенденты на его руку и задницу, «принцесса» и король. Вот тогда он и спустит на них на всех Барнса. Единственного, кто его никогда не подводил. *** «Только вперед!» — девиз, так сказать, жизненное кредо, выгравированное на большом ярком щите Роджерса, очень ему шло. Этот гигант завалил на турнире всех, кто рискнул против него выйти, и пришел к балкону, на котором скучал Брок, поглаживая Барнса, сидевшего у его ног на вышитой подушке, по шее, не прикрытой высоким воротником. Следовало ожидать. — Ваше Высочество, — Роджерс снял шлем и поклонился, хотя Брок был ниже его как по происхождению, так и по титулу. — Ваше Величество, — отозвался тот. — Зрелище было незабываемым. — Благодарю, — Роджерс смотрел прямо, скользил взглядом по всему телу, почти раздевая, и от этого Броку становилось душно. А когда Броку становилось душно под чужим взглядом, он начинал злиться. Сначала на себя, потом на виновника своего состояния. — Разрешите выразить вам свое восхищение, Ваше Высочество. — Разрешаю, — ухмыльнулся Брок. — Чем же? — Вашей красотой, — ничуть, похоже, не сомневаясь в своих словах, ответил Роджерс. — Умом, грацией. — И что же вас убедило в наличии у меня ума, сир? — Брок чувствовал, что заводится все больше, но вот от чего — от комплиментов или от злости, он сказать затруднялся. Роджерс, похоже, смутился, Брок сжал загривок Барнса, давая понять, чего хочет, и Барнс не подвел: — Нет ни в чем вам благодати; с счастием у вас разлад; и прекрасны вы некстати, и умны вы невпопад.* Роджерс порозовел, а Брок, хмыкнув, участливо поинтересовался: — Вы же не восприняли это на свой счет, сир? Что взять с шута. — Что вы, — отозвался Роджерс, играя желваками, — это останется полностью на вашем счету, Ваше Высочество. Пирс, оказавшийся рядом, взглядом пообещал Броку все мыслимые и немыслимые кары, и попытался увлечь Роджерса беседой о политике, увести от Брока, но тот вроде и слушал внимательно, а все равно нет-нет да оглядывался. И взгляды эти Броку не нравились — слишком много в них было от того самого девиза «Только вперед». Вот уж точно. — Я знал его, — вдруг хрипло произнес Барнс. — Откуда я знал его? — Только не сейчас, — сквозь зубы попросил Брок. — Соберись, тебе еще остальных отшивать. Барнс заторможено кивнул, глядя перед собой в пространство, а потом встряхнулся, снова напуская дурашливый вид, и отбрил Батрока, которого в финале турнира вздул Роджерс: — Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец.* Батрока не так просто было смутить, а потому он, наговорив комплиментов, попытался отпихнуть ногой подушку, на которой сидел Барнс, но тот вдруг поднялся во весь свой немаленький рост, и полу-милорду ничего не оставалось, как откланяться. Барнс сел обратно, глядя куда-то вдаль. И в этой дали Броку отчего-то постоянно мерещилась широкая спина Роджерса. Они раскидали всех остальных довольно быстро, но, глядя на Баки, Брок все больше беспокоился. Тот отработал как надо, плел свои стишата и дурачился, но глаза его были тревожными. Он все время оглядывался, искал взглядом Роджерса. Брок ревновал бы даже, будь один из них омегой. К концу вечера король был в тихой, едва сдерживаемой ярости. За себя Брок не боялся: отец признал его передо всеми, и, чтобы казнить единственного принца, нужны были веские основания. А вот за Баки он начинал опасаться. Пирс не мог не знать, что тот действует по указке Брока, и мог причинить ему вред просто для того, чтобы сорвать злость и сделать неприятно строптивому сыну. Извинившись (в который раз!) перед высокими гостями, Его Величество рявкнул страже: «В башню его!» и ушел утрясать возникшую ситуацию со своими советниками. Барнс, звеня бубенцами, увязался за ним, и охрана пропустила его в роскошную комнату-камеру — указаний не пускать шута у них не было. Брок, едва за ними закрылась дверь, завалился на узкую, но мягкую кровать — ему было не привыкать коротать тут дни. В прошлом году король запер его тут на целый месяц, надеясь на раскаяние, и Брок раскаялся. Правда, только на словах. Но тогда он на стенку лез без Барнса, протрахивая дыры в многовековой кладке, а теперь тот был с ним. Во всяком случае, до утра, пока король не обнаружит, что его наказание имеет обратный эффект, и не выгонит стабилизирующий фактор вон. — Так что там с Роджерсом? — спросил Брок, позволяя Барнсу стянуть с него обувь. — Я знал его, — нахмурившись, повторил тот. — Давно. Откуда? — Не знаю, Баки. Земли, принадлежавшие твоему отцу, не граничат с Ирландией. — Я… узнавал, да, — Барнс отошел в угол и принялся умываться холодной водой из кувшина. Грим, отлично державшийся целый день, стекал по его лицу некрасивыми разводами, и Брок вдруг подумал, как сильно тот рисковал ради него. По сути, он давно мог уйти, оставив его в этом каменном мешке. Он ничего не был должен Броку, потому что жалование первоклассного шута было немаленьким и давно покрыло те монеты, что Брок когда-то отдал целителям. — Чего ты со мной, Баки? — спросил вдруг Брок, потому что ему действительно было интересно. — Глаза принцессы горячи, как угли, уста как мед, а в сердце — лед. И под шутом она побудет, хоть шут не шут, а так — урод, — Барнс усмехнулся горько и нежно. — Прости, заносит меня иногда. У Брока внутри будто сжалось что-то. — Ты серьезно? — тихо спросил он. — Какой спрос с шута, — вернул его слова Барнс и отбросил свой колпак. — Но я умею быть благодарным. Ты подобрал меня, когда был нужен мне. Все шли мимо, брезгливо кривя губы, а ты… Теперь я нужен тебе. Хоть немного. Пусть так. — А в сердце — лед, — хмыкнул Брок. — Барнс, ты в зеркало себя видел? Да на такого «урода» омеги вешались бы, как… как мухи на дерьмо слетались бы. Если бы от тебя не пахло мной. Я девочка злопамятная, отравить могу. Но от тебя никогда никем не пахло. — Мне больше никто не нужен. Если у меня и был кто-то важнее тебя, то я об этом не помню. — Иди сюда, страдалец. Попытаюсь отплатить тебе за холод своего сердца теснотой задницы. ___________________ * — А.С. Пушкин. Эпиграммы. Барнс был охуенным. До него Брок мучился от недотраха, загибался просто — альфу к себе подпустить не мог, беты его раздражали своей амебистостью, а от омег тошнило. Он мучился ровно до того момента, пока Барнс не пришел в себя, и, унюхав его запах, осторожно потянулся к нему, не проявляя агрессии, ничего не требуя, ни на что не надеясь. Просто предлагая. Броку тогда чуток сорвало резьбу, потому что как иначе объяснить то, что после всего того, что с ним произошло, он доверил свою многострадальную задницу незнакомому альфе, подобранному на улице? После того, как тяжело отходил от первой течки, блюя желчью и помирая от отвращения к себе. От презрения, от ненависти к своей природе, несколько раз в год превращавшей его в дырку, готовую принять любой грязный хуй, лишь бы заткнуть голодную пустоту. Он не хотел так. Он бы вскрыл себе горло, если бы это повторилось, а потому, едва появились первые признаки нежелательных последствий, он пошел к знахарке с самой темной и отвратительной репутацией, заранее соглашаясь на все. Через неделю он выполз от нее едва живой и пустой. Свободный. Старуха Мегана обещала, что течек и последствий больше не будет. И пока ее обещание было в силе. Даже при постоянной многолетней ебле с Барнсом он все еще был свободен от «особых периодов» и связанных с ними последствий. И его — видит Бог — это устраивало. Барнс уже стянул с него верхние бархатные панталоны и с намеком мял задницу через облегавшие, как вторая кожа, кюлоты**, когда с улицы, со стороны сада, в которое выходило единственное узкое окно, раздались звуки музыки. Кто-то вполне мелодично играл на виоле, и Барнс тихо фыркнул Броку в поясницу. — Серенады для принцессы, — тихо сказал он. — Будешь в окно выглядывать? Тут можно. Решетку я еще в прошлый раз расшатал. — Только, если ты продолжишь начатое, — хмыкнул в подушку Брок. — Я, так и быть, лягу вместо теплой перины на холодный камень и погляжу, кто там такой талантливый. Барнс молча поднялся, сдернул решетку, затащив ее внутрь, свернул пополам меховое одеяло и кинул его на узкий подоконник. — Зачем же на камень, — невозмутимо спросил он. — Вашему Высочеству надо себя беречь. Брок вытянулся на подоконнике и выглянул в сад. Там, окруженный факелами, среди розовых кустов возвышался Роджерс. Виола буквально пела в его огромных лапищах: жалостливо и томно, будто была живой. — Его глаза на звезды не похожи, — низким голосом запел Роджерс, и в его голосе было столько чувственной хрипотцы, что у Брока яйца поджались. — Нельзя уста кораллами назвать. Не белоснежна плеч открытых кожа. И жесткой проволокой вьется прядь*. — Барнс сдернул, наконец, с Брока штаны, и лизнул около самого входа, заставив шумно вздохнуть. Роджерс внизу приободрился, приняв, видимо, томный вздох на свой счет. Брок не счел нужным его разубеждать. — С дамасской розой, алой или белой. Нельзя сравнить оттенок этих щек, — Барнс особенно удачно толкнулся языком, раскрывая его пальцами, и Брок снова подавил стон. — А тело пахнет так, как пахнет тело, не как фиалки нежный лепесток. — Будто ты нюхал, — проворчал Брок, пытаясь отвлечься. Он уже жалел, что повелся на провокацию Барнса. — У альф отличный слух, — шепотом поведал Барнс его заднице, обдавая ее теплым дыханием, а потом вогнал сразу два пальца, поглаживая его изнутри — верно до последнего движения. Брок прикусил губу, сжался на пальцах, и прошептал: — Еще. Добавь, — потом взглянул на Роджерса и продолжил: — Строфу. Продолжай, в общем. И Роджерс продолжил: — Ты не найдешь в нем совершенных линий, особенного света на челе, — Барнс выбрал именно этот момент, чтобы заменить пальцы членом, подразнить одной головкой, не спеша вставлять, Броку в этот момент хотелось его убить. Он простонал «Да», и толкнулся ему навстречу, надеясь, что зрение у альф хуже, чем слух. Потому что видок наверняка у него был еще тот. — Не знаю я, как шествуют богини, но милый мой ступает по земле. — Да, ч-черт, — Брок сдавленно выдохнул, насаживаясь до упора, и едва не заорал от ощущений. Барнс всегда знал, как сделать ему не просто хорошо, а охуенно. — Какие… стихи. Бл… естящее исполнение. — Я рад, что вам нравится, — тихо сказал снизу Роджерс. — Скажите, могу я… хотя бы надеяться? — Да, — ничего не соображая, выдохнул Брок, желая только одного — кончить. Кончить на прекрасном, твердом, горячем члене лучшего в мире альфы. Его собственного. Его Баки. — Еще. Пожалуйста. Роджерс что-то радостно ответил и вскоре из сада полилась какая-то уж совсем незнакомая мелодия: — Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена,*** И между нами снова вдруг выросла стена. Брок приподнялся на руках, и Барнс сжал его соски, всегда такие чувствительные, будто их терзали день и ночь, будто предназначением Брока действительно было быть чьим-то. Греться в заботливых руках. Принимать заботу, не опасаясь, что за нее придется платить дороже, чем он может себе позволить. От глубокого, чувственного голоса Роджерса, манившего несбыточным счастьем, хотелось выть. — Ночь пройдёт, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждёт, Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, Солнце взойдёт. Будто для Брока возможно оно, это самое счастье. Да если бы Роджерс знал, что его «принцессу» поимел десяток альф, что после снадобий старой Меганы он не может понести, продолжить славный королевский род, — бежал бы без оглядки. А не пел о возможности счастья. Барнс толкнулся, заполняя собой, и Брок беспомощно заскреб пальцами по каменной кладке, кончая под обещания невозможного: — Петь птицы перестали, свет звёзд коснулся крыш, В час грусти и печали ты голос мой услышь. Барнс сжал его бедра, проталкивая узел, — боже, как Брок любил его узел, единственный источник незамутненной, яркой радости, — и прикусил загривок. Метку он поставить не смел, конечно, но Брока все равно перетряхнуло от острого удовольствия, от чувства принадлежности, нужности, важности. — Ночь пройдёт, наступит утро ясное. Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная. Солнце взойдёт. Рукав тонкой рубашки задрался, и раньше, чем Брок успел как-то отреагировать, обшитый кружевами платок, который он носил там, спланировал в сад. Роджерс тут же оказался рядом, поднял чертову тряпку (Брок надеялся, что та хотя бы чистая), приложил к губам и поклонился, глядя снизу вверх. Узел распирал просто нестерпимо, давил на чувствительные стенки, и стоило Барнсу шевельнуться, как Брок снова затрясся от удовольствия, выкручивавшего все тело. — Я так счастлив, Ваше Высочество, — тихо, прочувствованно сказал Роджерс из сада. — Завтра же буду просить вашей руки. Барнс толкнулся снова, и Брок беспомощно ахнул, кусая губы. Отнимать платок и оправдываться было глупо. Да и не мог он сейчас сказать что-нибудь хоть отчасти вразумительное. К концу третьей серенады Барнс выскользнул из него. Нежно погладил пальцами растянутый вход, размазывая свою сперму, а Брок, наконец, обрел дар речи: — Вы пожалеете, сир, — безо всякой угрозы сказал он, просто констатируя факт. — Посмотрим, — упрямо ответил Роджерс и, достав из-за пазухи платок, снова поднес его к лицу, вдыхая запах. — До завтра, Ваше Высочество. Брок обессилено сполз с подоконника, оказавшись в ласковых объятиях Барнса, и обреченно заметил: — Кажется, я влип. — Король был очень зол сего… Кто-то идет, — Барнс вздернул его на ноги, метнулся в угол, быстро обтер губкой, натянул штаны и помог улечься на кровати. После чего вытащил из тщательно замаскированной ниши «кошку» и, закрепив ее, протиснулся в узкое окно-бойницу и вернул на место решетку, оставшись снаружи. Загремели ключи, тяжелая, обитая металлом дверь распахнулась, и на пороге появился сначала стражник с факелом, а потом Рената. То, что пришла Рената, а не король, было плохо — ее он обычно посылал, когда был зол настолько, что боялся не сдержаться и придушить проблемного отпрыска. — Оставьте нас, — царственно приказала бывшая горничная, и стражник, низко поклонившись, вставил факел в крепление на стене и вышел. — А вы извольте встать, когда… — Когда что? — лениво спросил Брок, к которому она обращалась. — Мое Высочество может лежать в присутствии всех придворных. Ну, кроме Его Величества, конечно. Кстати, вам, в качестве особой милости, я дарую право в моем присутствии сидеть. Так что не стесняйтесь. Рената опустилась на простой деревянный стул без спинки и расправила подол тяжелого бархатного платья, расшитого жемчугом. — Брок, — начала она, но тот ее перебил: — Что, позвольте? Вам этикет напомнить? — Прекрати валять дурака, — устало попросила Рената после паузы. — Ты не в том положении, чтобы выделываться. — Я всю жизнь не в самом удобном положении, мадам. Вам ли не знать. — Послушай, — Рената вдруг взглянула прямо на него, так, как не смотрела, с тех самых пор, как он появился при дворе. — Ты губишь себя. Король очень зол. Я пришла, чтобы… — Казнит? — Нет. Нет, я… — Тогда не о чем беспокоиться, верно? Ты всю жизнь не беспокоилась, хотя я сотни раз мог сдохнуть на улице, как бродяга, чего теперь-то? Или без меня, бастарда, которого ты по молодости чудом прижила от нашего венценосного омежки, ты уже не будешь тут в королеву играть? — Брок! — она впервые повысила на него голос, впрочем, что он знал о женщине, тридцать лет назад давшей ему жизнь и тут же отдавшей его на бедную ферму в глухой провинции, где он гнул спину на «дорогую тетю Энн» вплоть до тринадцати, пока не решился бежать? Ничего. Чужой ему человек. — То, что вы мне дали жизнь, мадам, ни к чему меня не обязывает. Я мог сотни раз потерять ее, пока вы… — Я не думала, что ты сбежишь, — Рената не отводила взгляда, и в ее глазах, таких же темных и беспокойных, как у самого Брока, была печаль. — Думала, лет до шестнадцати посидишь в безопасности. Никто при дворе тебя не отравит. А потом я как-нибудь скажу Александру… Его Величеству. Уже понятно было, что рожденных им наследников стране не видать. А ты… — Как всегда, все испортил. И продолжаю. Это все? Рената посмотрела на него, как смотрят на дурачков на рыночной площади, а потом вдруг сказала: — По крайней мере, ты жив. Принц-консорт был мстительной гадиной, да упокоит Господь его душу. Тебе же король велел передать, что завтра закроет замок и на всех площадях объявит, что выдаст тебя за первого нищего, который постучит в ворота. Спокойной ночи, Ваше Высочество, — она плавно поднялась, присев в глубоком реверансе, но уже от двери обернулась и добавила: — А ведь ты любого мог выбрать. Даже королем стать. — Чтобы меня казнили через год за бесплодие? Спасибо, мадам, но я как-нибудь по-простому. Нищий так нищий. Выпущу ему кишки, мне не впервой. Будьте здоровы, берегите себя, всех благ. Моя душа в вашем спасении не нуждается. Тело тоже. — Ох, Брок, — Рената хотела добавить что-то еще, но передумала, сказав лишь: — С вашего позволения, — и вышла. — Будто тебе оно нужно, позволение, — огрызнулся Брок, обращаясь к закрывшейся за ней двери. — Эй, Барнс, залезай, — позвал он, когда ее шаги стихли. — Мне срочно нужно утешение. Ответа не было. Поднявшись, Брок прошлепал босыми ногами к окну и, выглянув, убедился, что снаружи никого нет. — Охуенная ночка, просто на всю сотню. Мамаша, папаша, нищий, Роджерс и теперь ты. Ну вас всех нахуй. Сплюнув вниз, Брок стянул с подоконника одеяло и завалился на постель. Проблемы он будет решать по мере их возникновения. С Барнсом или без. ____________________________ ** — В. Шекспир, Сонет 130. *** — Юрий Энтин, «Серенада Трубадура» Барнс не вернулся. Брок проснулся один, замерзший и злой. Еще и трахаться хотелось зверски. Откинув одеяло, он спустил ноги на холодный каменный пол, подумав, что рано разнежился в замке, не стоило привыкать. Год прошел в относительном спокойствии, пора и честь знать. Наскоро умывшись, он справил свои утренние нужды прямо в таз для грязной воды и принялся натягивать на себя помятую одежду. Привыкать к тому, что никто заботливо не разложил — и уже не разложит — чистое белье на низкой скамеечке в изножье кровати, оказалось неожиданно неприятно, но Брок одернул себя: он из низов. Он оказался в замке по странному, не сказать, что счастливому, стечению обстоятельств. Нечего корчить из себя принца крови — не боги горшки обжигают. За ним пришли около восьми — стражники во главе с капитаном, шесть вооруженных до зубов альф против него одного. Будто он собирался бросаться на них с голыми руками. То, что король верно оценивает уровень его опасности, конечно, льстило, но как выкручиваться из ситуации, было по-прежнему неясно, особенно если учесть исчезновение Барнса. Еще одно неприятное открытие сегодняшнего утра — он привык к Барнсу, прирос к нему, перестав замечать то, что тот делал для него, как здоровый человек не замечает руку или ногу, пока не потеряет ее. Барнс для Брока был лучшим, но отчего-то они никогда об этом не говорили. Барнс не заводил разговоров на скользкие темы, Брок вообще не умел говорить о таком. Личном. Выходящим за любые, даже самые широкие рамки отношений хозяин — слуга, друг — брат, принц — шут. Вот так он и вляпался, хотя всю жизнь старался этого избегать. А потом вспомнились все те годы, что они с Барнсом провели бок о бок, то в каменных кишках Нижнего Города, иногда ночуя просто на грязной соломе, крытой не менее грязными тряпками, то вовсе под открытым небом, то в небольших комнатках дешевых таверн, и Брок понял, что влип, по сути, давно. Оставалось надеяться, что деятельная натура Барнса просто нашла лучшее применение их последней ночи в замке, чем ублажение вечно недотраханного омеги. Его Величество изволили принять блудного сына в малом тронном зале. Брок почти ожидал увидеть там же Роджерса, томно вздыхавшего ночью у него под окном, но король был один. Что ж, лишнее подтверждение тому, что никому на этом свете нельзя верить. — Полагаю, — не утруждая себя приветствиями, начал король, — что до вас донесли мою волю. Не стану от вас скрывать, что я надеялся на ваше благоразумие, на понимание ситуации, готов был мириться с вашими… пристрастиями, дурным вкусом и состоянием здоровья. Но ссориться из-за всего перечисленного с влиятельными соседями в столь непростое время я отказываюсь. Вы признали меня отцом, Брок, и вот вам моя отцовская воля: вы выйдете за первого нищего альфу, который постучит в ворота. Я не позволю вам взять с собой больше, чем на вас есть. Зная вашу нелюбовь к украшениям, думаю, это будет достаточным наказанием. Церемония состоится сразу, как счастливчик, — он выделил это слово интонацией, давая понять Броку, что это сарказм, — окажется внутри этих стен. До заката вы должны покинуть мой замок. И да, вашего шута я оставляю себе. Во избежание дальнейших непотребств с вашей стороны. — Баки тебе не принадлежит, — хрипло ответил Брок, наплевав на этикет и вежливость. Терять ему, по сути, было нечего. — В этом замке все принадлежит мне, — осадил его король. — Но ладно. Усложним тебе задачу. Эй, стража! В зал втолкнули Барнса. Тот был потрепан, но вполне здоров, если не считать распухших губ и синяка под глазом. Поймав взгляд Брока, тот нахально ему подмигнул. Или Броку так показалось — глаз сильно заплыл и напоминал скорее щель. — Вот мой шут, — сказал Пирс, усаживаясь на укрытый мехами трон. — Даю вам выбор. Любой конь из моих конюшен со всей сбруей, парадной. Под седлом. И, скажем, сто золотых. Или этот Баки, который не умеет ничего, кроме как кривляться и исполнять часть функций альфы при твоей капризной заднице. Коня, если взять, например, Макбета, можно было продать монет за пятьсот. Плюс парадная сбруя вся в камнях, и не в каких-нибудь, а в изумрудах. И сто монет. Выбор, на взгляд Брока, был очевиден. Он попытался поймать взгляд Барнса, но тот смотрел под ноги, неловко пытаясь пристроить вывернутые назад руки, закованные в колодки, будто заранее зная, что выберет Брок. — Я все же возьму Баки, — ухмыльнулся Брок. — Хороший крепкий член не так просто найти, а на дорогого будущего супруга надежды никакой. Голод, болезни, сам понимаешь. Баки, иди сюда. Я заплатил за тебя… почти тысячу золотых. Негоже с такой дорогой собственностью так неаккуратно обращаться. Он разбил колодки на его руках и растер запястья. — Это все? — спросил он у короля, который был удивлен его выбором и не скрывал этого. — Возвращайтесь в башню, — приказал король, но тут дверь открылась и стража втащила в зал упирающегося бродягу. Тот хрипло ругался с ужасным акцентом, хромал, казалось, на обе ноги и вонял, как рыночная площадь в летнюю жару. Роста он был огромного, но все портил горб, лица было не рассмотреть за длинной спутанной бородой и волосами. Скрюченные пальцы рук были покрыты струпьями. Красавец, в общем. Броку, по сути, было все равно, кому выпускать кишки, но то ли папаша расстарался специально для него, добыв самого отвратительного нищего, какого мог породить город, то ли судьба перестала благоволить к Броку, но конкретно этот экземпляр рода человеческого был ужасен. Полностью. Без единого проблеска. — Статус, — прижав к носу надушенный платок, спросил король, и эта гора тряпья прохрипела: — Дык, альфа я… Мне бы медяков… того, здоровье поправить. — Тебе повезло, — в голосе короля прозвучало почти сожаление, но он был не из тех, кто меняет однажды принятое решение. — Тебе достанется кое-что получше пары медяков. — Да неужто серебряную монету подадите?! — хрипло заорал нищий, падая на колени. — Век о здоровьечке вашем буду молиться! — и попытался рассадить себе голову об пол. Это было бы забавно даже, если бы не вонь, которую он источал. — Я отдам за тебя своего сына, — обрадовал его король. — Приданого не обещаю… — Да за каким рожном мне твое избалованное отродье? — удивился нищий. — Мне бы себя того… прокормить. Мне бы того… здоровье поправить. — Священника зовите, — приказал король, а нищий взвыл неожиданно сильным голосом: — Дык на кой хрен мне принцесска твоя?! Чего я с ней делать буду? На завтрак сожру? — Отрублю голову, — ласково пообещал король, — а перед этим вырву на площади язык и гениталии. Нищий злобно рыкнул, но покорно потупился. Броку даже стало его немного жаль. Сходил за лекарством, нечего сказать. Церемонию Брок не запомнил. Он смотрел только на Барнса, стоявшего чуть поодаль, и старался не думать о том, что струпья на руке «жениха», сжимавшей его запястье, могут запросто оказаться проказой. Барнс едва заметно ухмылялся уголком рта и многообещающе дергал бровью. Броку становилось легче. Ровно до того момента, как ему на палец надели кольцо и объявили супругом этого Гранта без фамилии. Хоть целоваться не заставили. И требовать подтверждения брака при свидетелях. Попросту выставили за ворота всех троих, сразу подняв главный мост, будто хоть кто-то из них мог броситься обратно, прося пощады и прощения. Оружие и прочие дорогие сердцу вещи забрать не дали. Действительно выставили за ворота, в чем был: в мягких «домашних» туфлях, бархатных панталонах, едва прикрывавших задницу, богато расшитом жилете и тонкой рубашке. Хорошо, лето на дворе, потому что даже плащ ему не был положен. Барнс молчал, муж, — господи у него есть муж, вот это вот больное отродье — его муж! — хмуро ковылял рядом, с присвистом выдыхая и покряхтывая на каждом шагу. Барнс странно на него поглядывал, и Броку сложно было идентифицировать выражение его лица: мешали синяки и разбитые губы, но больше всего было похоже, что верный шут бывшего Высочества изо всех сил старается не заржать. Будто в их положении есть что-то смешное. Брок огляделся по сторонам. Вдали виднелись первые стога сена, и он решил, что за теми стогами и положит своего супруга. Самый короткий брак в истории. Полчаса — и он вдовец. Стоило им отойти от замка на пять десятков шагов, как Барнс начал хихикать. Кусал губы, краснел теми участками лица, на которых не было синяков, но все равно нет-нет да издавал приглушенные веселые звуки, за которые Брок был готов его убить. Положить рядом с супругом. Еще через пять десятков шагов (в тонких туфлях Брок считал каждый из них), Барнс наконец заржал в голос, то ли решив не сдерживаться, то ли повредившись остатками ума, то ли посчитав, что они уже достаточно отошли от стен замка, чтобы не вызвать подозрений своим весельем. — Чего ты ржешь? — процедил Брок. — Весело тебе, да?! — Ой, погоди, — Барнс задохнулся, сложился пополам, придерживая наверняка ушибленные ребра, и снова зашелся конским ржанием. — Я не над тобой. Погоди. Он подвывал, смеялся, хлопал рукой по бедру, смотрел на этого «Гранта» и снова заходился в истерике. — По зубам дать? — почти ласково спросил Брок. Стога были уже совсем близко, а чертов Барнс сбивал ему весь кровожадный настрой. — Почти все, — заверил его Барнс, но, едва взглянув на «дорогого супруга» Брока, снова рассмеялся. Потом зашел за стог и буквально повалился на землю. — Барнс! — рявкнул Брок. — Да что за нахуй?! Меня как худую корову отдали, чтобы глаза не мозолил, а ты ржешь! Ни оружия, ни денег, ни коня, только этот урод, в язвах весь! Вдруг у него проказа? — Нет у него ничего, — заверил его Барнс. — Я его, так сказать, сам выбирал. Для моей принцессы все самое лучшее. Не жалеешь? — вдруг серьезно спросил он. — Что не выбрал кого-то приличнее, пока возможность была? Брок, хмыкнув, плюхнулся рядом с ним и, стянув туфлю, принялся осматривать свою ступню. — Я думал, ты дернул отсюда, — признался Брок, убедившись, что мозоли и сбитые пальцы ему обеспечены. — Даже порадоваться за тебя успел. Недолго. Барнс вдруг сел перед ним и, обхватив ладонями его ступню, принялся поглаживать. — Да ну что ты такое говоришь, Брок? Разве я бы оставил свою принцессу в беде? — Бывшую принцессу. — Принцессы бывшими не бывают. Вон в той роще есть озеро. Поднимайся, твое высочество, тут недалеко. Выкупаю тебя, как обычно. Жизнь наладится, вот увидишь. — Нам в Нижний Город надо бы вернуться. Хоть какие-то вещи забрать. — Нас изгнали, — напомнил Барнс. — Хочешь на плахе закончить? Твою рожу каждая собака знает. Брок почесал небритую щеку и, натянув назад туфлю, поднялся. — Идем. Не пропадем как-то. Не в первый раз. Эй, ты, чучело, — позвал он «дорогого супруга», — ты не при делах, я все понимаю. Хотел прирезать тебя и прикопать тут, но, может, ты уберешься подобру-поздорову? — Нет, — четко, безо всякого акцента произнес вдруг нищий. — Давай к озеру. Воняет — сил нет. Барнс снова заржал, схватил Брока за руку и зашагал вперед, к роще. — Что происходит? — спросил Брок, изо всех сил удерживаясь от желания дать выход накопившемуся раздражению. — Барнс? — Все хорошо, Брок, — Барнс снова рассмеялся. — Все даже лучше, чем было позавчера. Мы оба свободны… — Я в браке с нищим, — напомнил ему Брок. — У нас ни гроша, кроме тех, что можно выручить, продав мои бархатные штаны и жемчуг с них. Это если нас не наебали и жемчуг настоящий. У тебя рожа разбита. У меня ноги вот-вот разобьются так, что я ходить не смогу — изнежился за год. Конец лета. Скоро зарядят дожди. Барнс остановился и поцеловал его, притянув к себе, крепко обняв, и Брок вдруг почувствовал, как успокаивается. — При живом-то супруге, — бархатно заметил он, стискивая задницу Барнса ладонями. — Убил бы его для начала. Я бы заделался веселой вдовой. — Он нам еще пригодится, — Барнс взглянул на мелькающий среди зарослей горб и снова улыбнулся. — Знаешь, давно хотел спросить… — Самое подходящее время, — перебил его Брок, отлично понимая, о чем будет вопрос. — Но я, по-моему, все уже сказал, выбрав тебя, а не коня в парадной сбруе. За тысячу монет я мог купить себе крепкий дом с садом, до конца дней гнать яблочный сидр и плевать в потолок, подгоняя какую-нибудь забитую бету-жену и десяток чумазых детишек. — Не знал, что у тебя такие пасторальные мечты, — с чувственной хрипотцой в голосе заметил Барнс, с намеком поглаживая его по спине и бедрам. — Мне казалось, ты сторонник более… традиционного уклада. — Не нашелся еще тот альфа… — Т-ш-ш, ну какие твои годы. Пойдем. Я так соскучился по тебе. — И когда успел? — проворчал Брок, чувствуя знакомый жар внизу живота. — Барнс, я женат. — Я знаю. С каких пор ты такой порядочный? — Предпочитаю быть вдовцом. Ты слышал этого… августейшего. — Слышал, — усмехнулся Барнс. — На редкость упрямый тип. Пойдем. — Кто он? — Увидишь. Но прирезать его не получится. Брока бесила эта загадочность, но за год во дворце он усвоил кое-какие принципы. Например, что иногда проще выждать удобного момента, промолчать, а потом вывернуть по-своему. Так что он молча пошел за Барнсом по едва заметной тропе. Озеро было небольшим, но чистым, кое-где заросшим кувшинками, с песчаным берегом. У дальней кромки росло несколько деревьев с гибкими длинными ветвями, спускавшимися до самой воды, и, судя по довольному фырканью, именно там, в укрытии, и плескался «августейший супруг», хотя по его виду можно было сказать, что не мылся он с рождения. Брок забыл о ненавистном довеске к свободе сразу же, как Барнс принялся его целовать, одновременно расстегивая ряд мелких пуговиц на жилете. Все-таки против природы не попрешь — уверенность близкого альфы успокаивала, еще час назад безнадежное, казалось бы, положение перестало казаться таковым. Они выбирались и из большего дерьма. Они справятся. Пока можно подставлять шею под крепкие поцелуи и плавиться, мечтая стечь на влажную траву и принять в себя, туго сплестись с тем, кому доверяешь. С единственным, кому доверяешь. Вода в озере была по-утреннему прохладной, но и она не остужала. Голый Барнс, его крепкое тело, вкусный запах, плотная кожа, руки, которые были, казалось, везде, душистый запах цветочного мыла, — все это било по натянутым нервам, заставляя отпускать вожжи контроля. — Откуда… мыло? — только и смог спросить Брок, на что Барнс усмехнулся и продолжил его отмывать. — Из замка, — после вразумляющего щипка за задницу все же ответил тот. — Не думал же ты, что я всю ночь луной любовался? — Что? — немного придя в себя, переспросил Брок. — Мыло?! Ты сбежал в ночь, чтобы стащить в замке мыло?! — Не только его, — Барнс лукаво подмигнул неподбитым глазом, развернул его к себе задницей, и, прижавшись сзади, принялся мылить грудь. — Пару лошадей свел. Оружие. Не все, конечно, но на первое время хватит. Наш небольшой золотой запас из тайника. Твою «рабочую» одежду. Бриллиантовое колье. — Колье-то у кого? — У Ренаты. Она сама отдала. И серьги, что ей король на именины подарил. — Зря взял, — буркнул Брок. — Она мне угрожала, — фыркнул Барнс. — Что стражу позовет. И позвала, но только когда поздно было. То есть вовремя. Так что ты с приданым, Твое Высочество. — То-то супруг обрадуется, — в тон ему ответил Брок. — Пришел на хлебушек попросить, а тут… — Думаю, он не за хлебушком шел, — Барнс прикусил ему шею, и Брок тихо застонал, не в силах сдержаться. Из воды, буквально в двух футах от него, кто-то вынырнул, и Брок инстинктивно потянулся к бедру, где обычно носил кинжал. — Позволь представить, Твое Высочество, — мурлыкнул Барнс. — Твой супруг. Стивен Грант Роджерс по прозвищу Сильный. Дури у него и правда немеряно, и не скажешь, что в детстве был задохликом, которого соборовали едва ли не каждое воскресенье после исповеди. Броку очень мешал сейчас его стояк. Возбуждение — голодное, жадное, умело разбуженное Барнсом, — мешало трезво мыслить. Над ним возвышался Роджерс. В одних нижних штанах, мокрых, так плотно облепивших тело, что простора для воображения просто не оставалось. Брок редко встречал настолько идеально сложенных альф, тем более благородного происхождения. Род занятий Его Величества короля Ирландии был налицо: тонкие шрамы на мощных мышцах плеч и груди, мозоли от меча на ладонях, неаристократично широких, как крестьянские лопаты, рельефные бугры на животе, выдававшие немалую силу и привычку много физически работать. Король-воин. Квинтэссенция альфа-сути. Его, Брока, супруг. — Ваше Высочество? — тихо позвал Роджерс. — Хорошее высочество, — буркнул Брок. — Четвертый раз меня видишь, а я уже с членом наперевес и чуть ли не под другим мужиком. Повезло тебе с мужем, а, Роджерс Сильный? — Просто Стив. И да, повезло, — он очень осторожно, будто боясь спугнуть, коснулся его скулы загрубевшими пальцами, погладил, убрал с лица прядь волос. — Я обещал просить вашей руки, а своих обещаний я не нарушаю никогда. Но вы все же простите за маскарад. Его Величество рассыпался в извинениях, но за короля Ирландии отдать сына отказался. Пришлось прикинуться тем, кто придется ему по вкусу. — Барнс? — позвал Брок. — Ты ничего не хочешь объяснить? Тот за его спиной пошевелился, а потом протянул руку и дернул Роджерса на себя, целуя его. Брок оказался зажатым между двумя огромными альфами, которые, похоже, были совсем не прочь разделить ложе друг с другом, во всяком случае, члены, которыми они в него тыкали с обеих сторон, говорили о намерениях лучше всяких слов. Броку было странно. С одной стороны, каких только извращений не насмотрелся он, живя в Нижнем Городе. Спаривание альф с альфами было не самым экзотическим из них. С другой стороны, он так привык считать Барнса своим, хотя никогда не говорил ему об этом, что знать, что он не единственный такой охрененно интересный для него, оказалось неприятно. Но сам Роджерс был хорош. И пахло от него очень правильно (когда тот не обливался помоями, конечно). И он был законным мужем (Брок знал, что считается, что священник соединяет души, а не имена и звания, так что все законно). Член Барнса, вжимавшийся в задницу, здравомыслия не прибавлял, а уж когда Роджерс принялся целовать его в шею, каким-то загадочным образом оторвавшись от Барнса (сам Брок никогда не мог от него оторваться), то и вовсе стало тесно в собственной шкуре. Это до того напомнило ощущения перед течкой, что Брока будто кипятком окатило с головы до ног. Быстро вывернувшись из двойного объятия (его никто не пытался удержать силой), он нырнул в прохладную воду, к самому дну, в глубину, и плыл, пока легкие не начало жечь от нехватки кислорода. На поверхности он показался уже за занавесью из тонких веток тех самых деревьев, жадно вдохнул и снова окунулся с головой, пытаясь прийти в себя. Ситуация складывалась патовая. Роджерс, конечно, был лучше бездомного бродяги, больного проказой. Но его просто так под ближайшим кустом не закопаешь. Во-первых, он целый король, во-вторых, невероятно силен физически, а в-третьих, что-то подсказывало, что Барнс будет против. Брок не любил, когда Барнс был против, это обычно не заканчивалось ничем хорошим. Ни для кого. Барнс бывал против редко, но метко. Член стоял, как каменный. Хотелось оказаться под Барнсом и забыть весь пиздец хоть ненадолго, но теперь у них был еще и Роджерс, который вообще неясно, чего хочет и как видит дальнейшие «отношения», если подобное извращение вообще можно было так назвать. Брок не был истово верующим — в его жизни было мало места для Бога, брезговавшего, похоже, заглядывать в трущобы Нижнего Города, а потому в святость брака он не верил. Нужно было все выяснить, понять, чего хочет Роджерс, с кем в случае чего останется Барнс, что связывает этих двоих, что вспомнил Барнс, раз так вцепился в этого короля, и еще много всего. Нужно было определиться, что-то решить, осмотреть то, что Барнсу удалось увести из замка, выяснить, на каком свете он находится, на что может рассчитывать. Но хотелось другого. Избалованное постоянным присутствием и безотказностью Барнса тело бунтовало. «Внизу твердо — сердце мягкое, внизу мягко — сердце твердое», — так говорила одна из дорогих шлюх-омег, и была права. Уж что-что, а делать «внизу твердо» она умела. Даже не падкий на женские и тем более омежьи прелести Брок пару раз едва не впечатлился, что уж говорить о богатых альфах, которыми эта сучка вертела, как хотела. И вот теперь он хотел трахаться, а не разгребать целый стог нажитых проблем. Покопавшись в себе, он даже с удивлением обнаружил глубоко упрятанное желание ничего не решать, пусть альфы трудятся. Скинуть на их широкие плечи весь навороченный пиздец, а самому свернуться в теплом безопасном месте и укрыться с головой. Совершенно дурацкое, инстинктивное желание. Брок ненавидел свою природу за вот такие выверты подсознания. А еще за физиологию. За желание трахаться с тем, кто сильнее, метаться под ним в жарком бреду, расставив ноги, наслаждаться чужой силой, своей властью над ней, подставлять чувствительную шею под укусы. Сплюнув сквозь зубы, Брок вспомнил нестерпимую вонь Нижнего Города. Язвы на лицах и сиськах старых шлюх, цеплявшихся за сапоги. Запах разложения, тучи мух над трупами несчастных, сдохших в очередной ночной резне, их вываленные кишки вперемешку с помоями. Об искалеченных детях думать не пришлось — возбуждение сошло на нет, но Брок понимал, что это временная мера — стоит Барнсу реально захотеть, и он тут же поплывет. Потому что это Барнс, и Барнс, черт подери, принадлежит ему. Выбравшись из-за густой завесы ветвей, Брок почти готов был увидеть ебущихся на песке Роджерса и Барнса. Но ничего такого, как ни странно, не наблюдалось. Барнс перетряхивал содержимое какого-то мешка, доставая оттуда одежду, а Роджерс, стянув мокрые штаны, прыгал на одной ноге, пытаясь вытрясти воду из ушей. Задница у него была что надо: приятно выпуклая, гладкая, мускулистая. Под стать всему остальному, впрочем. Барнс, смеясь, кинул в Роджерса какими-то тряпками, и тот принялся натягивать их прямо на мокрое тело. Брока дернуло что-то изнутри: Барнс не смеялся почти никогда. Редко улыбался, так, чтобы искренне, не скалясь, как того требовала его роль при дворе. А с Роджерсом вот хохотал. Второй раз за день. Подплыв к берегу, Брок выбрался на песок, позволил Барнсу завернуть себя в отрез ткани, и молча принял сухую смену самой простой одежды: холщовую рубаху до середины бедра и простые штаны из домотканой ткани. Наверное, в этом было все дело: он принимал заботу, верность, теплую чувственность Барнса, как должное. Зажрался за столько лет. Когда он в последний раз говорил ему что-нибудь приятное? Да и было ли такое вообще когда-нибудь? — Чего ты? — чутко спросил Барнс, вытирая ему волосы. — Сердишься? — Да не особо, — честно ответил Брок, наблюдая за одевающимся Роджерсом. Тот, в отличие от него, справлялся без посторонней помощи и делал это привычно. — Но все еще надеюсь на толковые объяснения словами и через рот. — Обязательно. Давай только подальше от твоего папаши уберемся. А то мало ли, что ему в голову взбредет. Решит тебя осчастливить вдовством, вернуть в замок и отдать за Таузига. — Таузигу я сам глотку в первую же ночь перережу. — А мне нет? — улыбаясь, спросил Роджерс. Вернее, «просто Стив». — А у нас будет первая ночь? — делано удивился Брок. — Я думал, ты по альфам. Он надеялся, что Роджерс смутится или рассердится, но тот, сияя, взглянул на Барнса, как на солнце. — Нет. Я… просто люблю Баки. С детства. Брок с удивлением смотрел на Барнса. Как тот опускает глаза, хотя вообще никогда не смущался. Как улыбается — невинно, нежно, как, наверное, улыбался до всего этого дерьма. До Нижнего Города, беспамятства и грязи, в которую ему пришлось окунуться по самую макушку. Брок в грязи родился. Ему было не привыкать. А вот Барнс, принадлежавший к богатому рыцарскому роду, был рожден есть на золоте и спать на тончайшем хлопке. И любить кого-то такого же — чистого, благородного, не трахнутого десятком грязных альф сомнительного происхождения и состояния здоровья. — А я люблю Брока, — сказал вдруг Барнс и посмотрел прямо на него. — Так странно. За столько лет в первый раз говорю. Брока будто по голове лопатой ударили. Он и рта не мог раскрыть, чтобы сказать хоть что-то приличествующее случаю. Не умел он о таком. Наизнанку готов был вывернуться, но словами сказать — нет. Не менестрелем родился, потому и жил с твердым убеждением, что пиздеть — не мешки ворочать, и никогда не верил болтунам. Роджерс по законам жанра должен был расстроиться, сурово свести брови и выкинуть еще что-то такое же в духе «гнев монарха». Но тот лишь ласково фыркнул и снова потянулся за поцелуем, погладив мимоходом Брока по плечу. — Э… давайте считать период откровений законченным, — предложил Брок, у которого возникла закономерная, но нежелательная реакция при взгляде на этих двоих. — Замок все еще близко, и я все еще не знаю, что вы двое задумали, когда сговорились, и что собираетесь делать. — У меня лошади в нескольких часах пути, — сообщил Роджерс. — Доберемся до порта и к концу недели будем в Ирландии. — Кто сказал, что я вообще хочу в Ирландию? — спросил Брок, уже зная, что согласится. — А кто сказал, что у тебя есть выбор? — под внешней мягкостью Роджерса почувствовался стальной хребет, и Брок в этот момент понял, что все те победы, о которых слагались баллады, им полностью заслужены. И брал он не просто силой и доблестью, да и яйца у него были из того же металла, что щит. Он был очень непрост. Мягок только до определенного предела. И от осознания этого у Брока по спине побежали мурашки. От предвкушения. От желания затеять драку. Спровоцировать. Заставить очиститься от шелухи, показать нутро. И потом — подчиниться, но сильно потом, измотав, давшись с кровью. Дорого обошедшись. Совершенно омежье желание быть завоеванным. Оно бесило его до темноты перед глазами, и, наверное, еще поэтому он ответил: — Меня все равно изгнали. Поеду только чтобы посмотреть на рожи твоих придворных, когда ты объявишь о нашем союзе официально. И вообще, «Просто Стив», подумай хорошенько. — Не о чем думать, — оборвал его Роджерс, — я все для себя решил. — Не пожалей потом. — «Только вперед», — напомнил Барнс, улыбаясь, и поправил на нем колпак. — Пойдем, Ваше Величество. Одарим подданных сиянием своей… — Заткнись, — попросил Брок, но отталкивать потянувшегося за поцелуем Барнса не стал. — Где твои лошади-то? — Там же, где и Стива, — ответил Барнс. — Мы ночью это все впопыхах планировали, так что не обессудь, придется прогуляться. — Кстати, о ночи, — Брок натянул сапоги и принялся засовывать в опустевший мешок снятую «парадную» одежду. — Что происходит вообще? Откуда ты знаешь Роджерса? — Мы выросли вместе, — просто ответил Баки. — Месяцами гостили друг у друга. — А потом стали трахаться. По-дружески, — закончил за него Брок, и Роджерс усмехнулся, ничуть, похоже, не смущенный. — По любви, — поправил он. — И до полноценного соития дело так и не дошло. — Мы мечтали когда-нибудь… если не пожениться, то хотя бы не расставаться надолго. Жить под одной крышей. — Трахать одну омегу, — продолжил за него Брок, и Роджерс, наконец, едва заметно порозовел. — Красиво разрешил ситуацию, Баки, — похвалил он, вполне искренне, но Барнс отчего-то нахмурился и опустил взгляд. Может, потому, что он никогда не называл Барнса по имени, потому что имени тот не помнил, а дурацкая кличка Броку не нравилась, — так звали шута, а не любовника. — Сосватал меня своему дружку и теперь мы все — одна большая дружная семья. Молодец, хвалю. Роджерсу, правда, сомнительное счастье привалило, но он же пока не в курсе, да? Моих… особенностей. Темного прошлого, неясного будущего и говеного характера? Или я буду королевой-в-башне? Ширмой, придатком к… — Брок, — обронил Барнс, даже голос не повысил, а прозвучало это так, что Брок смог только открыть рот, и тут же закрыть его, не издав ни звука. Он и не знал, что Барнс так может. Мог. Память-то, наверное, о том, что он когда-то мог, вернулась. Вместе с замашками. Вместе со странными пристрастиями. Вместе с любовью к альфе Роджерсу. Взаимной. — Не говори ерунды. Выбор был невелик. И времени мало. Объясни мне, чем ты недоволен? Тем, что оказался в браке с королем, а не с каким-то безродным, нищим и больным… — Которого я мог прирезать и стать вдовцом. — И опять жить в трущобах, в дерьме по колено. Выгрызая каждый вздох и рискуя не дожить до сорока. — Свободным. И никто не посмел бы мне сказать, с кем трахаться, во что одеваться и как себя вести. — Тебе и так никто не будет этого говорить, — впервые подал голос Роджерс, до этого сосредоточенно выжимавший тряпку, когда-то бывшую его штанами. Мышцы на сильных руках играли под кожей, мягко перекатывались, и от этого у Брока против воли теплело в паху, хотелось перестать сучиться, но он не мог. — Не хочешь под меня ложиться — не ложись. Но отдельной постели у тебя не будет. Хочешь быть только с Баки — будь. Но тебе придется короноваться. Я не нарушаю обетов и клятв, не беру назад однажды данное слово и совершенно не умею отступать. Ты станешь вторым королем Ирландии, даже если мне придется волоком тащить тебя в собор. Хочешь вести себя как отребье — я не могу тебе запретить. Среди моих придворных мало идиотов, которые посмеют что-то сказать по этому поводу тебе или мне, а соседям я найду, что ответить, — он посмотрел на Барнса и суровое лицо его чуть смягчилось. — В конце концов, мне дела нет до того, кто и что обо мне подумает, а твою честь я сумею отстоять. Идемте, неплохо бы до темноты покинуть личные земли короля и найти приличный ночлег. Официально я отбыл еще вчера, так что на что-то серьезнее обычной придорожной таверны нам вряд ли стоит рассчитывать. Не дожидаясь ответа, он подхватил тяжелый мешок одной рукой и двинулся к зарослям. Барнс еще раз осмотрел Брока с ног до головы, будто убеждаясь, что с тем все в порядке, и двинулся за ним. *** До лошадей они добрались за час с небольшим — быстрее, чем планировали, потому что Брок в удобно разношенных по ноге сапогах легко поддерживал заданный длинноногим Роджерсом темп. Он вообще был выносливым, и то, как с ним иногда носился Барнс, движимый инстинктами и ощущением собственной силы, раздражало. Иногда. Но чаще будило внутри что-то глубинное, темное, заставляющее едва ли не ластиться к нему ночами, подсознательно надеясь на безопасность, ласку, и от этого хотелось выть. Он совершенно разучился быть один, он не хотел быть один, но и чертов стальной Роджерс ему мешал, воспринимался как чужак, угроза. И, в то же время, зная свою натуру, Брок знал, что неизбежно потянется к нему. Он уже и раздражался как будто по многолетней привычке, от досады на собственную беспомощность, зависимость. Хотя, конечно, и беспомощность была мнимой, и зависимость относительной. Ничего, с чем бы он не справился. Беда была в том, что он устал справляться. Он только этим и занимался последние полтора десятка лет: справлялся. Пытался доказать самому себе, что ничем не хуже альфы, что может за себя постоять, выбраться из любого дерьма, превозмочь, преодолеть, переломить хребет кому угодно. До Барнса ему было откровенно хреново: купировав течки отравой, он будто размазал их по всем остальным дням в году. Их томление, жар, желание быть не одному. Любиться, подставляя горло, быть под кем-то, натянутым на крепкий член. Чтобы между ним и остальным миром маячила чья-то крепкая спина, закрывая. Позволяя хоть немного ослабить неустанный вечный контроль. Не спать в полглаза. Он и на предложение Пирса-то согласился, надеясь выиграть небольшую передышку. Пожить за крепкими стенами, не опасаясь, что ночью кто-нибудь перережет ему глотку. Он не отходил от дел полностью. Нижний Город никогда не отпускал до конца. Он продолжал проворачивать темные делишки, но по мелочи, просто чтобы не выпадать из жизни и окончательно не расслабляться. Любой другой на его месте давно заключил бы брак с каким-то богатым простофилей, променяв задницу на материальные блага. Но при мысли, что ему придется лечь с кем-то, кроме Барнса, у него от отвращения кишки сводило. Руки тряслись. Он знал, что убьет. Просто убьет. Его, конечно, потом заточат. Может, казнят. Но он не сможет снова оказаться под кем-то, да еще в сознании, без блаженного забытья течки. И от Барнса пришлось бы отказаться. Оторвать от себя, как присохшую к ране тряпицу. Как ни глянь, как ни прикидывай, а Роджерс был идеальным вариантом: он не был против Барнса. Он ни на что не претендовал. Был достаточно сильным и влиятельным. Если его не злить… Вот не злить, наверное, не получится. Не только из-за Барнса. Не только из-за говнистого характера. Он мог найти тысячу причин для ссоры, а нужно было искать причины, по которым следовало попытаться ужиться. Как с Барнсом. Хотя король, пусть небольшой, но хорошо вооруженной страны — не безродный альфа, подобранный им на улице. Наконец они выбрались на небольшую круглую поляну. Там была разбита палатка, мирно паслись четыре лошади. Брок с удовольствием узнал в одном из скакунов Карата, своего любимца. Король подарил его Броку на тридцатилетие, так что, по сути, это даже не было кражей — конь принадлежал ему. Вместе со сбруей, самой обычной, правда. Без камушков и прочей мишуры, но отлично сработанной. И сделанным на заказ седлом. С дерева гибко спрыгнула не то девушка, не то очень тонкий юноша. Одежда больше походила на дорожный костюм мужского кроя, да и арбалет в руке ясно говорил о том, что перед ними юноша. Но манера идти от бедра, покачивая задницей, намекала, что все же это дама. — Наконец-то, — почти промурлыкала она, и под взглядом ее больших зеленоватых глаз Брок почувствовал себя голым. Альфа. Женщина-альфа — несусветная редкость по нынешним временам. — Думала, вас там повязали всех. Роджерс приобнял Брока за талию и улыбнулся. — Брок, Баки, знакомьтесь, это миледи Натали. Мой советник. Натали, это Его Высочество принц Брок и Джеймс Барнс, пока баронет, но мы это исправим. — Из тех самых Барнсов? — тонкая бровь этой «Натали» вздернулась, но продолжать она не стала. Оглядев и Барнса с головы до ног, она только хмыкнула и наконец поклонилась. — Для меня честь, — произнесла она таким тоном, что становилось понятно, что это нифига не так, — быть представленной столь высокому собранию. Давайте поторапливаться, господа. До ближайшего приличного трактира пять часов пути по тракту. А нам на этот самый тракт еще нужно выбраться. Она поправила на голове охотничью шляпку с пером, тряхнула стриженными «под пажа» волосами и, дернув за какой-то шнур, споро сложила палатку, установленную, видимо, для отвода глаз. — Ваши вещи там, — она указала куда-то в сторону кустов, и Барнс тут же направился туда. Там, в неглубокой яме, закиданной ветками, нашлись три объемистых мешка. Барнс легко оседлал своего коня, зная, что Брок никому никогда не доверял Карата, и приторочил к седлу самый тяжелый груз. Брок молча занялся тем же. Натали ему не понравилась. Слишком цепким был у нее взгляд и слишком вольным обращение с Роджерсом. Он пока решил не лезть, не разобравшись, в эти странные отношения, у него было полно своих проблем, включать в них еще и противостояние с доверенным лицом новоиспеченного супруга было пока невыгодно. Пока. Роджерс, как ни странно, тоже обошелся без посторонней помощи, выдавая изрядную сноровку в обращении со сбруей. Да, этот монарх — явно не белоручка, в отличие от того же папаши Брока, который, наверное, даже пуговицы сам не застегивал. Натали первой взлетела в седло, Роджерс хотел подсадить Брока, уже даже ладони ковшиком сложил, но Брок и сам прекрасно справился, проигнорировав насмешливый взгляд Барнса. На тракт они выбрались довольно быстро, видимо, та самая Натали хорошо знала местность. По хорошо укатанному тракту они припустили галопом, и Брок порадовался, что, в отличие от отца, предпочитавшего перемещаться в карете, много ездил верхом. Да и конь был хорош: английский иноходец, выезженный и привычный к одному наезднику. Роджерс старался ехать рядом, будто прикрывая от возможной опасности. В седле он держался так, будто родился в нем, очень естественно, будто срастаясь с лошадью в один идеальный организм. Таверна оказалась настоящим постоялым двором, с конюшнями, добротным основным зданием и потрясающими запахами с кухни. Брок был голоден, как зверь. Если разобраться, то нормально он ел вчера вечером. Перехваченные по дороге ломти хлеба, припасенные предусмотрительным Барнсом, куски козьего сыра и разбавленное вино давно проскочили, будто ничего и не было. Натали пошла договариваться о ночлеге и ужине, а их троих оставила у вещей и лошадей. Броку даже интересно стало, кто тут король и лидер, потому что Роджерс спокойно отвел своего коня и кобылку Натали в свободные стойла и принялся помогать конюхам их расседлывать. — Я слишком заметный, и у меня будто на лице написано, что я готов платить любые деньги, — Брок не задал ни единого вопроса, но Роджерс откуда-то знал, о чем он думает. — Стоит мне завести разговор о цене, как все товары дорожают просто на глазах. Натали справится лучше. Барнс тихо рассмеялся, приобнял Брока и подтвердил: — Всегда так было. На рынок с ним хоть не приходи. Притом, в какое рубище его ни одень, эффект не меняется. — Ты все вспомнил? — задал Брок вопрос, который, по-хорошему, надо было задать сразу. Потому что именно это было важно. В первую очередь для Барнса, который годами мучился, натыкаясь на что-то знакомое, и не мог понять, откуда он это знает. И просыпался от кошмаров, которые тут же забывал. — Да, — Барнс посерьезнел, но обнимать не перестал. — Как только к Стиву в окно залез, и тот меня узнал, так, будто, знаешь, под водопадом встал. Воспоминания лавиной хлынули. Стив меня обнимает, а я слова сказать не могу — захлебываюсь. Как мы маленькими в башню старую лазили, Стив считал, что там стоит та самая прялка, с заколдованным веретеном, уколовшись которым, его пра-пра-пра-бабка проспала сто лет. — Два раза «пра», — поправил его Роджерс, улыбаясь. — Я чуть не скончался, когда его увидел. Думал, все — призрак за мной явился. И обрадовался даже. А потом рассмотрел наряд шута и понял вдруг все. Удивлялся потом, как голос не узнал, — он подошел вплотную и неловко, нежно погладил Барнса по щеке. — А от него тобой пахло, — тише сказал он и посмотрел на Брока, совсем как тогда, на приеме, будто не видел никого лучше. — Так нестерпимо терпко, тепло. И мне в голову дало все разом, сильнее, чем вино, — он сгреб их обоих, прижал к себе, и Брок вдруг остро, как благодать божью, ощутил это: его запах, силу, свою ему принадлежность — инстинктивную, жадную тягу, жажду. После дня в седле злиться сил не было. — Жрать охота, — сказал умница Барнс, и они расцепились, Роджерс поцеловал Барнса в висок, и ухватил сразу два тяжелых мешка. — Я, наверное, могу съесть целую корову, — пожаловался он. — Или быка. Брок смотрел, как он улыбается, закидывая оба нелегких мешка на одно плечо, и думал о том, что, наверное, недостаточно хлебнул в жизни дерьма, раз так и не вытравил из себя желание быть чьим-то. *** — Нам надо нагнать кортеж, — едва они расположились за чисто выскобленным столом в самом дальнем углу харчевни, сказал Роджерс. — Верхом это быстро, завтра к полудню, думаю, перехватим их. В порту слишком много любопытных глаз. — Завтра ранний подъем, — постановила Натали. — Сегодня ляжем раньше, потому что до ночи все равно не успеем добраться до приличной таверны. Лучше раньше выехать. Брок ел густую мясную похлебку и молчал. В мешках, прихваченных Барнсом из замка, было достаточно добра, чтобы обосноваться в любом городе. Сейчас начиналась лихорадка странствий и завоеваний, Старый Свет рвал остальной мир на части, провозгласив себя едва ли не колыбелью цивилизации. С умениями Брока можно было наняться на любой корабль и попытать счастья в сказочных далях за океаном. Он так и собирался. Они собирались. И даже почти преуспели: приняв предложение короля и его власть над собой, Брок не собирался становиться принцем, чью задницу продадут подороже во благо родного королевства. Ему нужна была передышка и плацдарм для перегруппировки. Наверное, он слишком затянул, позволил себе расслабиться, разнежиться в тепле и относительном комфорте. Упустил момент. Все еще можно было бы поправить, если бы Роджерс действительно оказался нищим и больным. Смерть для такого была бы едва ли не милосердием. Но случилось то, чего он всячески старался избегать: он оказался связан с человеком, от которого просто так не отмахнешься. Если бы он был уверен, что Барнс останется с ним, он бы рванул, не раздумывая. Пока не прикипел, не превратился в комнатную собачку, подставляющую брюхо под хозяйскую ласку. Не стал одной из тех балованных сучек, которых полно при любом дворе. Барнс с Роджерсом смотрели друг на друга и едва за руки не держались. Говорили без слов о чем-то своем, и от этой их близости — запредельной, живой, такой, которой никогда не было у самого Брока с тем же Барнсом — хотелось сесть на первый корабль и убраться подальше. — В Ла Рошели будем послезавтра к вечеру, — продолжил Роджерс. — Погрузимся и к утру снимемся с рейда. Ветер должен быть попутным, в это время года нет особых проблем… Дальше Брок не слушал. Ла Рошель — это хорошо. Большой порт, есть, где затеряться. Много кораблей, отправляющихся на поиски дикарских сокровищ. Большой выбор различных способов причинить себе боль. Себе и, может, Барнсу. Хотя Барнса есть кому утешить. А он сам как-нибудь не пропадет. Комната была небольшой, но с такой огромной кроватью, что Брок заподозрил, что Натали знает больше, чем хочет показать. В углу стояло корыто, от которого поднимался пар, и при мысли о том, что можно вымыться горячей водой впервые за несколько дней, настроение из препаршивого стало почти нормальным. Он разделся, радуясь, что Барнс остался внизу с Роджерсом, наверное, собирались вспоминать молодость за кружкой пива, или что там кроме кислого вина подавали в этой забегаловке. Натали поднялась с ним, показала комнату, спросила, не надо ли чего, но за этой будто нарочитой вежливой услужливостью Броку виделись подозрительность и расчет. Она будто наблюдала за ним, следила краем глаза, подспудно ожидая от него подлости. Умная девчонка, ушлая. Явно не родившаяся с золотой ложкой во рту, а поднявшаяся из грязи, как он сам. Вымывшись до скрипа, он натянул тонкую чистую рубашку и нижние штаны и закопался в постель. Таверна действительно была хорошей, потому что простыни хоть и были из домотканого, достаточно грубого полотна, но от них пахло чистотой и лавандой. Он уже успел задремать, когда дверь открылась, на пол упала полоска неяркого света из коридора, и в комнату прокрался Барнс. Брок безошибочно определил его по практически неслышным шагам и манере прикрывать пламя ладонью, чтобы не разбудить. Убедившись, что это свои, Брок снова накрылся с головой, уже не прислушиваясь к тихому плеску остывшей воды в углу, и с недовольным ворчанием пустил его под одеяло: теплого, привычного, идеально совпадающего. Чувственный голод проснулся тут же, стоило почувствовать знакомый запах: не такой яркий, как у других альф, а чуть приглушенный, мягкий. Они с Барнсом были идеально неправильными омегой и альфой. С ровным фоном без течек и гона, накрепко привязанные, подогнанные друг под друга. — Хочу тебя, — в шею ему прошептал Барнс. — Так скучал. Не могу без тебя, не могу вообще. Ты же не… Брок молча перевернул его, оказываясь снизу, и поцеловал, не давая задать вопрос, на который ему не хотелось отвечать. Так было проще — короткое, жаркое беспамятство, почти схватка, тихо, просяще стонущий Барнс, его приятный жар и тяжесть, собственное возбуждение, позволяющее забыть о планах побега хотя бы ненадолго. Барнс раздел его полностью, нежно гладил всего, игнорируя нетерпеливые понукания, покусывал шею, доводя до невменяемости. Они редко вот так ласкались, терлись друг о друга, продлевая удовольствие. То грязь и опасность Нижнего Города не позволяла, то стены дворца, имеющие, как известно, уши. Брок уже и не помнил, когда у них было время только друг на друга, и теперь, в свете принятого решения, происходящее было почти насмешкой. Над самим Броком, над его мнимой независимостью, над природой, заставлявшей тянуться к Барнсу, выгибаться под его ладонями. С ним он не чувствовал себя голодной дыркой, жадной до члена с узлом. Податливой блядью, неспособной отказать. С Барнсом ему было хорошо. Поэтому к тому, что кровать вдруг прогнется в самый неподходящий момент, когда он оказался особенно беззащитным, разомлевшим, тонко, просяще стонущим под Барнсом, он был не готов. Ощущая, как правильно его член растягивает, распирает изнутри, и так хорошо, что мозг отключается, Брок попытался отстраниться, и Барнс накрыл его собой, закрывая его от остального мира широкой спиной. — Т-ш-ш, — прошептал ему Барнс. — Все хорошо. Это Стив. Брок не считал, что Стив — это «хорошо», но остановиться уже не мог. Слишком сильно ушел в удовольствие, отдался ему. Даже то, как эти двое целовались над ним, сладко выдыхая друг другу в губы, не раздражало. А потом Роджерс и вовсе склонился к нему, лизнул в шею, провел подушечками загрубевших пальцев по соскам, заменил их губами. От него пахло мылом, лавандой и еще чем-то правильным, и Брок не находил в себе сил оттолкнуть. Ему было хорошо. Барнс над ним застонал с оттяжкой в рык, как делал очень редко, плывущим взглядом прикипел к лицу Брока, будто в этот момент ему было очень важно видеть его глаза, и заполнил собой до предела, сладко до боли, до дрожащих рук, соски горели огнем, и от того, как правильно загрубевшие пальцы ощущались на них, Брока вело едва ли не больше, чем от ощущения узла в до предела растянутой заднице. Он кончал с долгим, мучительным стоном, выгибаясь, вплавляя Барнса в себя, несколько капель собственной спермы попало ему на подбородок, и чужой язык мягко слизал их, посылая в пах новую жаркую волну. Барнс протиснулся еще глубже, сел на пятки, бессовестно обнажая, натягивая на себя, и Брока накрыло заново, захотелось коснуться себя, минуя член, внизу, там, где все было предельно растянуто, почувствовать кончиками пальцев, какой Барнс огромный в нем, как ему хорошо. Барнс снова накрыл его собой, сложив пополам, задрожал, поцеловал в шею, прикусывая зубами, и Броку вдруг захотелось носить его метку. Впервые за много лет он захотел быть чьим-то не просто на словах, а вот так, почти официально. Носить метку. Признать власть над собой. Второй оргазм будто расплавил его, заставив принять новую форму, отпечатать в себе Барнса, сладко, благодарно целовавшего его сейчас. Роджерс был где-то рядом, на периферии. Но, как ни странно, не мешал ни чувству расслабленности, сытости, разливавшемуся по телу вместе с догнавшей усталостью, ни желанию закрыть глаза, медленно погружаясь в сон, зная, что Барнс позаботится обо всем остальном. Он просто был, а Брок давным-давно перестал стесняться трахаться при ком-то третьем. Не с его прошлым было вспоминать о мнимой скромности. Мешало только чувство беззащитности, но сейчас и оно отчего-то растворилось между ними троими, исчезло. Будто, признав Роджерса супругом, Брок одновременно признал его безопасным для себя лично. Истома, сладкое, блаженное оцепенение разлились по венам, и он, будто сквозь толстый слой воды, слышал, как Барнс обтирает его, заворачивает в одеяло, взбивает подушку. Как целует в губы — нежно, боясь разбудить, и от этого было так уютно и правильно, что все невеселые мысли хотелось оставить до утра. Которое, конечно, неизбежно настанет. Проснулся он от того, что кровать странно дрожала, неритмично прогибалась, будто кто-то… Брок проснулся рывком, заозирался в темноте, пытаясь понять, что происходит, и наткнулся взглядом на широкую спину Роджерса. Голую спину. Та матово блестела в свете единственной свечи, стоявшей с противоположной стороны кровати. Не менее идеальная, чем спина, задница совершала характерные ритмичные движения — медленно, чувственно сжималась, подавая вперед, и с такой же сводящей с ума неторопливостью приподнималась. Брок протер глаза, спросонья не понимая, как ему реагировать, и тут услышал хриплый стон, от которого у него, казалось, встало все, даже волоски на руках, не говоря уже о члене. Барнс, его Баки, его альфа, отдавался чужому мужику, впускал в себя, как омега в течке. Брок мог рассмотреть его прикрытые от удовольствия глаза, изуродованную шрамами руку, которой он обнимал захватчика за шею, длинные сильные ноги, безвольно раскинутые в стороны на сбившихся простынях. Брок понял, что никогда не видел Барнса таким: мягким, доверившимся, отдавшим контроль. С Броком он все время был будто на острие. Будто в узде. Не причинить боли, не поставить метку, не прижать слишком сильно. Ни в коем случае не напомнить, что он, фактически, прирученный Броком хищник, один из тех, что когда-то… — Люблю тебя, — прошептал Роджерс с закрытыми глазами. — Господи, Бак, как же я тебя… Я никому… Больше никогда. Барнс притянул его ближе, выгнулся и снова застонал: нежно и призывно, как омега, подзывающий альфу. Для Роджерса, он, похоже, был не против побыть… в голове крутились всякие неприличные названия для таких, как он сам и вот теперь Барнс, но все они отчего-то не ложились на происходящее. Не шли. Будто сказать это можно было о ком угодно, но не о Барнсе. — Баки, — застонал Роджерс, вздрагивая, а Брока будто кипятком окатило. Если этот придурок сейчас покалечит Барнса... Брок сам не заметил, как оказался рядом, за волосы оттянул голову Роджерса и, глядя прямо в расфокусированные синие глаза, процедил сквозь зубы: — Сунешь в моего Барнса узел — перегрызу горло. Понял? Порвешь его — он завтра не то что в седло, он стоять не сможет. — Нет, — Роджерс не попытался вырваться, хотя любой другой альфа бы уже проломил Броком стену. — Я не причиню ему боль, обещаю. — Иди сюда, принцесса, — позвал Барнс, обхватил за запястье, потянул на себя. — Все хорошо. — Если ты считаешь, что совать огромный хрен в не предназначенную для этого задницу — это хорошо, то у тебя странные понятия о… — Барнс имел наглость рассмеяться и притянуть его к себе. Поцеловать в нос, так, что Брок почувствовал себя вдруг малышом, заставшим родителей за еблей и решившим, что «маму» обижают. Острое чувство стыда за собственный идиотизм вдруг опалило изнутри, но Барнс запустил руки ему в волосы, поцеловал и снова со стоном выгнулся на члене Роджерса. Как одалиска какая-то. Брок вдруг подумал, что за Барнса сам бы подставился, только бы ему не пришлось переживать все это. Унизительную растянутость, беззащитность. Боль от узла. Не пришлось покорно ложиться на спину только потому, что Роджерсу захотелось ебаться. Барнс прикусывал его губы, со стоном выдыхая тихо, едва слышно то «Стиви», то «Брок». А потом напрягся весь, коротко, отчаянно вскрикнул, прижимая Брока к себе одной рукой, а вторую протянул Роджерсу. Тот что-то делал там с Барнсом невероятное, отчего тот кричал и бесстыдно всхлипывал целую минуту, кончая. Обернувшись, Брок понял, что никогда больше не хочет видеть Роджерса таким: напряженным, как корабельный канат, со вздувшимися от усилий мышцами, покрасневшими щеками. Будто его сейчас хватит удар. Хмыкнув, Брок чуть сместился и обхватил ладонью его узел, который тот изо всех сил старался не сунуть в Барнса. Тот был огромным. Брок даже посочувствовал тем, с кем до этого трахался Роджерс, потому что… — Да, — простонал Роджерс. — Спаси… бо… Господи, — он отпустил бедра Барнса, на которых тут же, как причудливые цветы, распустились синяки, сгреб Брока, ткнулся мокрыми губами ему в шею, стиснул до хруста и зарычал. Низко, по-звериному, так, что, наверняка, у всех, кто слышал (а это сложно было не услышать даже в конюшнях, наверное), возникло желание упасть на брюхо и ползти, прижав несуществующие уши и хвост, просить прощения за все, в чем были и не были виноваты. Роджерс был сильным альфой. Настолько, что даже Брока проняло, а уж у него-то был врожденный иммунитет к вот таким вот атавизмам, волчьим фокусам и прочим проявлениям второй сути. У Роджерса полезли клыки. Огромные, в мизинец толщиной. Он царапнул ими шею Брока, но кусать не стал. Выдохнув, лизнул его в шею, в плечо, будто, кончив, превратился из волка в лизучего щенка, готового подставить брюхо. У Брока что-то сжалось внутри от этих прикосновений языка, мягких губ, скрывающих клыки, которые запросто могли вырвать ему кадык, от того, как сонно вздохнул Барнс, совсем как он сам недавно, и Роджерс, очнувшись, аккуратно вышел из него, вытер влажной тканью, целуя в бедро — благодарно, нежно, будто его одарили несметными сокровищами, ничего не потребовав взамен. Они были странными, оба. И на эту странность у Брока извращенно, до боли стояло, так, что от живота не отогнуть. Барнс, сонно хлопнув ресницами, притянул его к себе за бедра. Лизнул головку, мягко обхватил губами, и от этой заботы, когда ты сам готов отключиться, но знаешь, что нужно позаботиться о другом, Брока выгибало больше, чем от ощущения горячей, влажной тесноты вокруг члена. Роджерс не спешил упасть мордой в подушку, а смотрел на них, не отрываясь, поглаживал широкой ладонью Барнса по бедру, а потом сжал ягодицу Брока, четко подгадав момент, когда Броку будет не до отстаивания независимости. Барнс проглотил все без остатка, вылизал его, едва не мурлыча, и, уложив рядом, удобно устроил под боком. — Спи, — прошептал он. — Все хорошо. Спи. Стоило Броку подумать, что теперь-то, когда тяжелая рука Роджерса легла Барнсу на бедро, едва не задевая его самого, он точно не уснет, как в дверь постучали. — Утро, — раздался голос Натали. — Кони под седлом, завтрак на столе, я и так вас до последнего не будила. Роджерс зевнул во весь рот и поднялся тут же, будто и не дрых за мгновение до этого беспробудным сном хорошо потрахавшегося человека. — Спасибо, Нат, — сказал он. — Мы сейчас. — Стив, десять минут — ваш максимум. Потерпите до королевской каюты, а? И так никому спать не давали. Не дожидаясь ответа, она застучала сапожками вниз по лестнице, а Барнс, теплый, тяжелый со сна, прикусил Броку плечо. Его член с намеком упирался в поясницу, Роджерс тоже безуспешно пытался пристроить свое «копье» в слишком тесных для этого штанах, и Брок подумал вдруг, что давно ему не было настолько весело с утра. — Барнс, тебе сказано — десять минут, — Броку тоже не хотелось вставать, но он привык не обращать внимания на такие досадные мелочи, как ранний подъем. — Я успею, — мурлыкнул Барнс. — А я нет. Давай, поднимайся. И найди мои штаны там, куда ты их вчера закинул в порыве страсти. Барнс перекатился через него, на мгновение придавив всем весом, коснувшись губами губ, и, поднявшись, потянулся всем телом. Брок не мог припомнить, когда он в последний раз видел его руку. Ту самую, левую, которую чертовы знахари предлагали отпилить к чертям, чтобы не мучиться, но Брок не позволил. И те, скрипя зубами и кроя Брока по матери, все-таки достали из сундуков какие-то совсем уж редкие снадобья и выходили. Спасли. Барнс не любил свои шрамы. Даже в постели он редко снимал рубашку или специальный рукав, крепившийся длинными завязками к шее. Брок не спорил и не настаивал — у него у самого полно было своих тараканов. Не трахаться «раком», не подпускать со спины, не вставать на колени, не давать обхватывать горло, не фиксировать и не удерживать за запястья. Все это моментально портило ему настроение и вызывало агрессию. Барнс чувствовал его, как никто, знал его, как никто, прощая и слабости, и странности. И поэтому Брок уважал его. Но Роджерсу, похоже, было плевать на такие тонкости, как уважение к чужим душевным ранам. Он подошел вплотную, притянул Барнса к себе и прижался губами к исчерченному толстыми рубцами плечу. Барнс вздрогнул, будто только осознав, что выставил напоказ свое уродство, но Роджерс целовал и целовал каждый шрам, что-то проникновенно, нежно шепча. Гладил пальцами от плеча до локтя, и лицо у него при этом было такое, будто все эти шрамы он нанес собственноручно и теперь, как говорится, пришел «вложить персты». Барнс часто, загнанно дышал, будто хотел вырваться, а потом усмехнулся, приходя в себя, и поймал Роджерса за подбородок здоровой рукой. — Ты ни в чем не виноват, слышишь? — тихо произнес он. — Тебя даже в стране не было. И хорошо, что не было, уцелел вот. Это все в прошлом, Стив. Это все уже неважно. Брок мог бы поспорить о том, что важно, а что нет, но еще вчера решил, что не станет лезть в отношения этих двоих. Настолько, насколько вообще возможно не лезть в отношения тех, с кем спишь в одной постели. — Если вы закончили с соплями, — насмешливо произнес он, — то, может Его Величество почтит своим присутствием трапезную, дав своим покорным слугам спокойно одеться? Роджерс сначала остро взглянул на Брока, будто на мгновение забыл о его существовании и вдруг вспомнил, а потом улыбнулся, склонился над ним, будто собирался поцеловать, но вместо этого сказал в самое ухо: — Как прикажет моя королева. Брок не успел ему двинуть. Смеясь над собственной идиотской шуткой, Роджерс мгновенно оказался за дверью, в которую тут же воткнулся нож, запоздав на какие-то мгновения. — В одном я уверен, — философски заметил Барнс. — Скучать нам будет некогда. *** Они действительно нагнали кортеж ближе к полудню. Тот состоял из огромной кареты какой-то интересной конструкции, потому что ехала та быстро, почти не отставая от хода всадников, и, собственно, охраны — двадцати лучников и нескольких мечников. — Сир, — невысокий человек приподнял шляпу, приветствуя Роджерса, едва они поравнялись со сбавившей ход процессией. — Рад видеть. — Я же обещал, что успею до прибытия в порт, Клинт. Клинт был омегой. Брок едва удержал рык, когда тот слишком близко подъехал к Роджерсу, и тут же удивился своей реакции. Он никогда не ревновал. Барнс и так полностью принадлежал ему, а до других ему не было никакого дела. По всему выходило, что он уже причислил Роджерса к своим территориям и теперь готов убить каждого чужого омегу. Но от Клинта не пахло Роджерсом. И когда Натали, отдав какие-то распоряжения, подъехала вплотную и, сграбастав его за волосы, жадно поцеловала, стало понятно, почему. — Вам лучше пересесть в карету, — обратилась она к Броку. — Мы поедем очень быстро, а в карете вы сможете отдохнуть, даже поспать. «Силы пригодятся вам ночью», — не прозвучало, но подразумевалось, уж очень выразительно поползла вверх ее рыжая бровь. — Вам бы тоже отдохнуть, миледи, — не смолчал Брок, тут же, как говорил Барнс, «вставая на упор». — А я отдохну, пожалуй, — Барнс легко спешился, бросил поводья своего коня первому попавшемуся слуге и пошел к карете. Открыл дверцу, и, повернувшись, подмигнул Броку, подтвердив репутацию мудака. Но тихого. Такого неявного, Брок вот не сразу его раскусил, а Роджерс, похоже, знал отлично. — Поехали, — с усмешкой приказал он. — Время дорого. Брок знал за собой манеру делать назло, но сейчас решил не залупаться — ему нужно было поговорить с Барнсом с глазу на глаз, выяснить, наконец, некоторые вопросы, в том числе и касающиеся их дальнейших отношений. Выяснить словами, а не лапанием за жопу в общей койке. В карете было роскошно: два мягких дивана с подушками, небольшая печка, сейчас пустая, лето же, мягкая обивка изнутри. — Стив явно ехал жениться, — прокомментировал эту роскошь развалившийся на диванчике Барнс. — Сам он в жизни в карете не ездил, даже когда был худым доходягой. Выпадал из седла на руки груму, потому что стоять уже не мог, а с утра упрямо поднимался и снова. В замке есть его портрет, ему на нем лет тринадцать. Приедешь — глянешь. — Нам нужно поговорить, — перешел к главному Брок. — Никогда еще эта фраза не сулила ничего хорошего. Никому, — карета тронулась, и Барнс, заложив руки за голову, уставился в потолок. — Но давай поговорим. Мы давно не разговаривали вот так, чтобы не нужно было следить за амплуа. Не выпадать из роли. Я так вообще говорю, а в голове рифмую до сих пор. В жизни больше не надену туфли с бубенцами. Не говоря уже о четырехцветных панталонах и этом дурацком колпаке. Брок вдруг почувствовал угрызения совести. Слабые, конечно, но он и к таким не привык. Барнс за весь год ни разу не пожаловался на то, что ему приходится валять дурака. Брок был так увлечен собственными делами и попытками как-то это все раскрутить, вывернуть к своему и Барнса удовольствию, так привык, что Барнс — скала, всегда рядом, что даже не спрашивал, как он. Справляется ли. Как выносит бесконечные насмешки и сдержанное презрение придворных. Как ему сидится у его ног на расшитой золотом подушке? — Прости, — после долгой паузы произнес Брок, понимая, что больше не выдавит из себя ни слова, но упрямо продолжил: — Ты мог уйти в любой момент. — И оставить тебя в этом болоте? Да я бы скорее сам себе руку отгрыз. И, если ты вдруг начал извиняться, значит, дело труба, — Барнс имел наглость перевернуться на бок и уставиться прямо на него своими блядскими глазищами, на которые Брок запал еще там, в трущобах. Так запал, что отдал последние грязные деньги, непросто ему доставшиеся, чтобы вытащить. Но осознал, что влип, только теперь. — Это я должен просить прощения. За то, что устроил тебе лишние проблемы. — У тебя не было выхода. У меня не было выбора, а Роджерс удивительно удачно подвернулся. Я понимаю, Барнс. — Ты никогда не звал меня Баки, — вдруг сказал тот. — Только при посторонних. — Считал, что это кличка. Я не священник и не мать, чтобы давать тебе новое имя. — Ненавижу, когда меня называют Джеймсом. Это в честь деда, а он был редкостным мудаком. Звать меня Баки начал Стив. — Кто бы сомневался, — не удержался Брок. — Роджерс великолепный. Спаситель слабых и угнетенных. Барнс некоторое время разглядывал его, как в самые первые дни после того, как спала горячка, и стало понятно, что он выживет. Оценивающе. — Всегда было интересно, как выглядит твоя ревность, — наконец, сказал он. — Уже думал, тебе все равно. Тебе, по сути, всегда было все равно. — Ты никогда не давал мне повода, — сказать, что Брок был удивлен — не сказать ничего. — Да ты в упор не замечал никаких поводов. Ни когда все эти изнеженные омеги за задницу меня хватали, ни когда норовили в покои зазвать. А тут этого Клинта едва на ленты не распустил за то, что посмел к Стиву приблизиться. Так что да, давай поговорим, Брок. О том, как я лег под своего друга. И тебя едва ли не силой под него уложил. Брок никогда не слышал от Барнса столько слов сразу. Будто вместе с воспоминаниями и Роджерсом к нему вернулась и часть его самого. Такого, каким Брок его не знал. Или не хотел знать. — Я вообще не о том хотел, но посыл по известному адресу понял. — Если бы тут был посыл, тебе бы о нем и догадываться не пришлось. Так о чем хотел? Брок уже ни о чем не хотел. Хотелось привычно закрыть тему и понадеяться, что их привязанность друг к другу выдержит. Как выдерживала до этого. — Я тут понял кое-что, — неожиданно сам для себя произнес Брок. — Вернее, оно давно есть, просто я значения не придавал особого. Считал, что само собой как-то, да и случая не было. А Роджерс меня будто мордой ткнул. — Это он как никто может, — согласился Барнс, и взгляд у него стал тяжелым и тревожным одновременно. — Во что же он тебя ткнул? — В то, что я за тебя сам подставиться вчера готов был. Просто поймал себя на этой мысли. Ты мое отношение к ебле с теми, кто сильнее, знаешь. Что я терпеть не могу быть беспомощным. Что трахни меня вчера Роджерс, и я бы снова откатился к тому, с чего начал себя по кускам клеить, и все равно. Лишь бы тебе тоже не пришлось. Как мне когда-то. Глаза у Барнса стали просто огромными. Он раскрыл свой по-блядски красивый рот и закрыл его. А потом стек на пол, одним движением оказываясь рядом, сгреб, прижал к себе, как делал раньше, без дурацких слов, ничего не переспрашивая и — хвала всем известным богам — не уточняя. — Я давно хотел тебе сказать, но знал, что ты не поймешь. Может, теперь дойдет, — в волосы ему сказал Барнс. — По любви эта вся хренотень не стоит лишнего упоминания. Кто, кого, куда, сколько раз. Вот просто чушь и все. Гораздо важнее, с кем. Стив ко мне прикасается, и кровь будто в огонь превращается. И мне все равно, что мы оба альфы, что природа этого не предусматривала. Я хочу, чтобы он прикасался. Чтобы ему было охуенно со мной, а мне — с ним. Он когда стонет на мне, кажется — сдохну сейчас. Просто сдохну, потому что слишком хорошо. Не физически даже, а он будто в душу меня любит, понимаешь? — Что же он тебе свою жо… душу-то не подставил? — разозлился Брок. — Что же он, вот весь такой альфа, не лег на спину и ноги для тебя не раздвинул, как последняя портовая шлюха, а? — Не понимаешь, — грустно хмыкнул Барнс. — Ладно. Я столько лет тебя люблю и пытаюсь убедить, отогреть, что… Но я буду и дальше пытаться. Просто дай мне такую возможность, хорошо? Броку очень хотелось сейчас сказать ему, что в Ла Рошели он сядет на первый попавшийся корабль, и пусть они с Роджерсом и дальше в душу ебутся, а он как-нибудь обойдется без высоких материй и прочей мутотени, но не смог. «Я столько лет тебя люблю», — сказал Барнс, и Брок просто не мог вот так взять и забыть то, что услышал. — Ты же не сбежишь? — спросил Барнс, который действительно очень хорошо его знал, и Брок вынужден был признать хотя бы для себя — не сможет. Вдруг ебущийся в душу Роджерс все-таки сунет в этого идиота не только свой огромный хрен, но и узел? И тогда, если Барнс не помрет сразу, от передоза душевной благодати, то лечить и утешать его будет некому. Брок даже, может, удержится от «я тебя предупреждал» и прочих бесполезных замечаний. Как все это время удерживался Барнс. Пришло его время быть рядом, когда любовник будет нуждаться в нем. А если не будет, то всегда можно собрать нехитрые манатки и свалить. Мир большой. Мало ли в нем мест, где можно зализать раны? На ночлег они не останавливались. Во всяком случае, на постоялом дворе. Только на несколько часов ночью, давая отдых себе и лошадям. Роджерс в карету не пришел, только заглянул, чтобы убедиться, что у них все в порядке и исчез, Брок же, выспавшись за день, долго не мог найти себе места, покосился на уснувшего сразу после позднего ужина Барнса и выбрался из кареты размяться. Они остановились недалеко от какой-то деревеньки. В прохладном ночном воздухе далеко разносился лай собак — первый признак обжитого места. Роджерс бесшумно появился из темноты, как какой-то вампир, обитающий в тенях. — Брок, — позвал он, и Брок вдруг подумал, что не давал ему права звать себя по имени. И тут же усмехнулся — за член держал, а по имени вдруг нельзя? — Да, — откликнулся он. — Просто Стив, чего не спишь? — Тебя стерегу. Сбежишь — Баки мне голову оторвет. — О, это была бы потеря, — хмыкнул Брок. — Роджерс, скажи мне честно, какого хрена ты-то в это во все полез? Ну, забрал бы Барнса, а мне дал сбежать. И волки сыты, и овцы целы, и пастуху вечная память. — Зачем? — Роджерс будто действительно удивился. — Баки любит тебя. А я… — он подошел ближе, просто огромный в неярком свете далеких костров, у которых тихо переговаривались его солдаты и слуги, — а я ведь к вам ехал просто с королем встретиться. Карету вот для солидности взял. Услышал о приеме в честь смотрин, думаю, наверняка очередная изнеженная красавица или, того хуже, — красавец, которым и в замке за толстыми стенами то холодно, то жарко, то скучно. Но Его Величество пригласил, и отказаться неудобно было. А как тебя увидел, то понял, что женюсь. Во что бы то ни стало. И не только из-за политики, а потому что редкость среди принцев такое сочетание силы, красоты и незамутненной дерзости. Было в тебе что-то дикое, как в Баки в юности, — его зубы влажно блеснули в полумраке, и Броку было странно, что он улыбается. Вот странно и все. Будто они не о судьбе государства говорили, а о женитьбе зажиточного крестьянина на приглянувшейся девке. — Нравишься ты мне, — подытожил Роджерс. — Но силой я тебя в постель укладывать не буду. Не люблю это дело. — Будто у тебя мало желающих, — как мог нейтрально заметил Брок. — Не поверишь, как королем стал — отбоя нет, — шутливо признался Роджерс. — «Тебе не нужно быть королем, чтобы поставить меня на колени», — передразнил он кого-то довольно противным голосом. — Тьфу. — Могу распугать, — предложил Брок без задней мысли. — Желающих. Роджерс подошел вплотную, хорошо, не со спины, со спины Брок до сих пор не всегда подпускал даже Барнса, и обхватил теплыми чуть шершавыми пальцами его подбородок. — Все, что мне нужно, у меня уже есть, — тихо произнес он. — Ты и Баки. Это больше, чем я мог когда-либо мечтать. Желающим придется обойтись кем-то другим. — Я отвратительная кандидатура в консорты, Роджерс. Вот просто хуже ты и выбрать не мог, поверь. — Ты спас моего Баки. Он тебя любит. А ты его. И я вас обоих просто взял и закрыл бы где-нибудь, чтобы больше не пришлось терять. Все остальное — не заслуживающие моего внимания мелочи. — Пирс врал насчет моего воспитания в монастыре и обучения за границей. Я в таком дерьме… Роджерс надавил большим пальцем ему на губы, заставляя замолчать, и, едва не касаясь его кожи, признался: — Я знаю. Это не важно. В том, что ты не вырос при дворе, как редкий плод, с детства порченный гнильцой из-за неподходящего климата, не твоя вина. И уж тем более не моя беда. Я принимаю тебя со всем прошлым. — Это потому что ты ничерта не знаешь, — тихо, зло возразил Брок. — Чертов святой слепец! — Я не так глуп, как может показаться на первый взгляд, мой принц. И меня все в вас устраивает. Брок хотел возразить, огрызнуться, вывалить на этого идиота всю правду, растравить старые раны, вскрыть их, до сих пор гноящиеся, грязные, вывернуться наизнанку перед тем, кто считает, что знает, каково это — жить на дне много лет. Кто считает, что можно просто взять и отмыться от всего того дерьма, в котором варился, которое въелось не только в кожу, а, казалось, и в кости. Но Роджерс вдруг убрал палец и поцеловал его. Жадно, властно, сразу показывая, кто тут большой и страшный альфа, трахая языком до того умело и нагло, что у Брока на несколько мгновений буквально отключились мозги. Они почти трахались там, на постоялом дворе. Но целовались впервые здесь, среди безымянного для Брока леса. Брок давно не целовал никого, кроме Барнса. Да и до него не то чтобы очень уважал это занятие, считая его пустой тратой времени. Чем-то неприятным. Необязательным. Но теперь, губы, казалось, горели, а сам он будто перестал быть отдельно. Как только он дернулся, чтобы отстраниться, его отпустили. Похоже, он влип. Потому что ощутил глупую бабскую досаду на свою поспешность и на то, что Роджерс не удержал. Даже не попытался. И от этого идиотизма, над которым он сам первым всегда насмехался («Я бежала за вами три дня, чтобы сказать, что вы мне безразличны!»), от ощущения беспомощности, но теперь уже другого рода — перед собой, он произнес резче, чем собирался: — Спокойной ночи, Просто Стив. — Добрых снов, — со скрытой улыбкой отозвался тот, и Броку показалось, что тот обо всем знает. Или хотя бы догадывается. — М, — сонно пробормотал Барнс, стоило Броку влезть к нему под одеяло. — Стивом пахнет. Выматерившись про себя, Брок не заметил, как уснул. *** До порта они долетели после обеда, а не вечером, как планировали. Брок понятия не имел, как оформляются все эти разрешения и прочие бумаги, но на борт его пропустили беспрепятственно, ни о чем не спросив. Флагман оказался огромной каравеллой с высокими бортами. Брок не особо разбирался в корабельном деле, но даже ему становилось очевидно, что судно — высший сорт. Когда он в сопровождении той самой Натали и Барнса поднялся на палубу, в его честь подняли малый флаг и протрубили длинное приветствие, как законному супругу монарха. Это было до того странно, что Брок подавил в себе желание спуститься в шлюп и отправиться обратно. — Ваше Королевское Высочество, — поклонился ему седой капитан, и Брок едва сдержал раздражение, но не от непривычного обращения, а от своей на него реакции — ему стало неловко за не слишком презентабельную одежду, не стиранную несколько дней, небритость и еще один бог весть что. — Рады приветствовать вас на «Ревущем», флагмане королевского флота Ирландии. Это честь для нас, Ваше Королевское Высочество. Он говорил что-то еще, а Брок чувствовал себя не в своей тарелке еще больше, чем в замке отца. Там можно было быть мудаком, потому что король заслужил. Роджерс же был ни в чем не виноват. Ответив что-то вежливое и приличествующее случаю, Брок позволил сопроводить себя в королевскую каюту, состоявшую из спальни и кабинета, и наконец остался в обществе единственного человека, которого мог переносить — Барнса. — Так, — Барнс ориентировался просто отлично, явно не в первый раз на корабле, — сейчас осмотримся, позовем слугу, пусть воды притащит. Раздевайся, я схожу на камбуз, посмотрю, что там у них со жратвой хорошего, и вообще узнаю, что и как. Стив обещал быть через пару часов. — Я помню, что обещал Стив, Барнс. — Слушай, — Барнс оказался рядом. Удивительно подвижный, живой, с задорно блестевшими глазами, он будто упрекал Брока за упадничество и тоску. — Все будет хорошо. Ну чего ты? — Ничего. Все нормально, иди, куда хотел. — Пообещай мне, — сука Барнс знал, что Брок не нарушает обещаний, данных именно ему. — Что приду, а ты тут в одной тонкой рубашке на кровати меня ждешь. Ну же, Брок. Что не оставишь меня. Умел он в угол загонять и так ласково брать за яйца, что хоть вой. — Пришли слугу с водой, — вместо дурацких обещаний попросил Брок. — И пожрать раздобудь. — Брок. — Да куда я, нахрен, денусь с корабля, стоящего на рейде? Вплавь до берега, а там с голой жопой? Спасибо, я не настолько хочу быть свободным. Барнс поцеловал его и вышел, а Брок принялся осматриваться. Для корабля у Роджерса была огромная каюта. Стол в кабинете был завален картами, прижатыми к поверхности всякими тяжелыми приборами, использовавшимися, видимо, для навигации. По стенам было развешено оружие, явно боевое, бывшее там не только для красоты. Под водяной компас была отведена целая тумба, а под книги — стеллаж от пола до потолка, занимавший всю стену. Придя к выводу, что Роджерс либо жил на этом корабле, либо таскал с собой много лишнего, Брок отправился в спальню. Кровать была не меньше той, на которой они резвились на постоялом дворе, а остальная обстановка лаконичной и роскошной одновременно. Брок с минуту рассматривал серебряные таз с кувшином и два ларца с бритвенными и прочими туалетными принадлежностями, а потом принялся раздеваться. Он зверски устал от бесконечной дороги, но еще больше — от ощущения собственной чужеродности тут, на этом празднике жизни. Он не мог оставить Барнса одного, да и сам не горел желанием оставаться один, а потому в который раз решив, что уйдет в любой момент, попытавшись максимально оттянуть коронацию, умылся имевшейся в кувшине водой, обтерся влажной тканью и рухнул на постель. Наверное, он задремал, потому что момент, когда вернулся Барнс с подносом, уставленным всевозможной — наконец-то горячей — едой, он не отследил. — Вообще-то едят в кают-компании, у Стива тут по-простому, но Твое Высочество с дороги устало, поэтому, — он жестом фокусника снял с огромного подноса крышку и поставил его на столик возле кровати, — поедим здесь. Стив, кстати, еще не вернулся. Броку нечего было на это сказать. Разговаривать в последнее время ему хотелось все меньше. Вгрызаясь в совершенно потрясающее, еще шкварчащее сочное мясо, он вспоминал о том, что Барнс сказал ему как-то ночью. Было жарко, они лежали голые, вспотевшие, почти не касаясь друг друга после выжимающего все соки секса. В окно светила полная луна, и Брок, поддавшись странному желанию, встал и подошел к узкой стрельчатой прорези, через которую можно было рассмотреть темные деревья за крепостными стенами, услышать перекличку ночной стражи и вдохнуть полной грудью. — Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит, — сказал тогда Барнс, и Брок вынужден был с ним согласиться. В замке было безопаснее, чем в остальном огромном, часто жестоком мире. Умом он понимал все выгоды, но не мог не стоять иногда вот так у окна, вспоминая, как спал под открытым небом, подложив под голову седло. Вот и теперь он снова выкрутился и даже никого не убил. Все лучше, чем он мог пожелать, а все равно поганая цыганщина в крови, тревожная, как блуждающие болотные огни, не давала с наслаждением трахнуться с двумя охрененными мужиками, ни о чем не думая. Ни о том, что будет, когда Роджерс поймет, что детей от него не дождаться, ни о том, что у него опять нет ничего своего, кроме коня, сбруи и нескольких безделушек, ни о том, что Барнсу рано или поздно надоест с ним возиться, врачевать его никак не заживающие раны и целовать в ответ на почти открытые оскорбления, пусть Брок и жалел о каждом из них, мучительно пытаясь хоть как-то выразить это словами, и не мог. — Я все равно тебя люблю, — сказал вдруг Барнс. — Прекрати, а? Ну чего тебе не хватает? Опять поводок натирает? — Ошейник, — усмехнулся Брок. — Утыканный рубинами, но один фиг. — Ты сам-то не заебался? — Барнс смотрел внимательно, будто видя насквозь, да он и видел. — Столько лет вместе. — А ты, вижу, да. — Да не обо мне речь, — терпеливо ответил Барнс. — Ты будто вечно… ай, что с тобой говорить. — Да говори уже, — Брок дожевал кусок мяса и вытер руки о кусок ткани, служивший, видимо, импровизированной салфеткой. — Давай, выскажись. — Брок, я тебе не враг. И никогда им не был, — Барнс налил ему вина в тяжелый серебряный кубок и даже водой не стал разбавлять. — Но я не могу смотреть, как ты из года в год терзаешь себя по любому поводу и без. Ты родился омегой. Это не хорошо и не плохо. Это не значит, что ты обязан по первому требованию ложиться под кого-то или становиться женщиной. Посмотри на себя. Ты не намного мельче меня. Кому и что ты постоянно пытаешься доказать? — Себе, — после небольшой паузы ответил Брок. — Всю жизнь только себе, Барнс. Давай раздевайся лучше. Ебля тебе больше разговоров удается. Барнс на мгновение закатил глаза, как раньше делал крайне редко, и убрал с постели поднос. Броку стало легче. Он не хотел признаваться в этом даже себе, но после слов Барнса ему стало немного легче. Сказать, конечно, проще, чем сделать, но все же. Барнс еще плескался в притащенных откуда-то нескольких ведрах горячей воды, когда в каюту ввалился Роджерс. — Догрузимся и снимаемся, — радостно сообщил он, щурясь в сумраке — несмотря на ранний вечер, иллюминатор в спальне был один, да и тот задернут легкой шторой. И тут он заметил голого Барнса в углу. И Брока в одних нижних штанах на кровати. — О, я вовремя. Он на минуту вернулся в кабинет, выглянул оттуда на палубу и раздал какие-то указания, а потом вернулся, на ходу стягивая рубашку. — Жарко, — признал он, заглянув в одно из ведер, принесенных Баки. — Сейчас еще воды принесут. Брок, прикрой красоту, у меня прислуга ослепнет. — В прислуге альфы, что ли? — поинтересовался Брок, и не думая следовать совету. Он стянул с подноса кисть винограда и не спеша принялся её ощипывать, наблюдая, как Роджерс пожирает Барнса глазами. Он и сам его пожирал — голый Барнс действовал сильнее вина. Голову отключал только так. — А? — бездумно переспросил Роджерс. — Нет, беты. Какой дурак пустит альфу в личные комнаты? Особенно, если тут есть на кого посмотреть. Воду действительно притащил невысокий юнга-бета. Пряча глаза и старательно отворачиваясь, наполнил корыто, забрал грязную воду, белье, и выскочил с такой скоростью, будто за ним гнались. — Пугливый, — хмыкнул Баки, усаживая Стива в корыто-ванну. — Хотя от Брока и правда ослепнуть недолго. — Разве что буквально, — отбрил Брок. — Все еще неплохо владею ножом. Баки тихо рассмеялся и принялся обмывать Стива, как частенько мыл Брока — делая чистым и возбужденным одновременно. Даже интересно было смотреть со стороны на все эти медленные, почти гипнотизирующие движения рук, прикосновения — почти невинные, но заводившие так, что перед глазами темнело. Брок почти сочувствовал непривычному, похоже, к таким выкрутасам Роджерсу. К тому времени, как его окатили чистой водой и завернули в кусок ткани, тот уже мало что соображал. Как иначе объяснить то, что он толкнул Барнса на постель, заставив сесть на край, а сам опустился на колени и, глядя снизу вверх, провел ладонями от коленей к паху, обхватил член и все так же преданно глядя в глаза, поцеловал головку - как губы. Барнс тихо выдохнул, погладил его по щеке, а потом, схватив за волосы, почти грубо толкнулся снизу вверх. Брок даже есть перестал. Роджерс с блаженными стонами отсасывал, стоя на коленях, как самая последняя… И ему нравилось, это было видно по колом стоявшему члену и прикрытым глазам. Барнс никогда не вел себя с Броком так, как сейчас с Роджерсом. Как альфа: потребительски, на грани грубости. Роджерс же только стонал и сглатывал с огромным членом во рту, хотя мог свернуть Барнсу шею. У Брока в голове не укладывалось, как такой, как Роджерс, может вести себя так. Даже с Барнсом, которого знал с детства и которому, похоже, доверял. Пусть трахнуть другого альфу, в конце концов, каких только извращений не бывает. Пусть делить с ним одного омегу — так даже логичнее, в гон Барнс Роджерсу не сможет помочь ничем, потому что голые инстинкты не перешибешь. Но вот так стоять на коленях в унизительной позе подчинения — это было за гранью. — Хочу тебя, — хрипло простонал Барнс, и Роджерс взял его член до самого основания, сжал в ладони чувствительное место у корня, а потом выпустил, облизал сверху донизу, пососал головку, пошло, по-блядски причмокивая пухлыми губами. Барнс со стоном обхватил свой член и похлопал по этим приоткрытым губам, по подбородку, а потом потянул Роджерса на себя, целуя. И Роджерс податливо гнулся, приподнимаясь с колен, запрокинул голову, доверчиво выставив шею, будто и не было у него никаких инстинктов вообще, отродясь он о них даже не слышал. Когда он, голый, возбужденный, лег на живот рядом с Броком и, глядя ему в глаза поплывшим, пьяным взглядом, медленно приподнял ягодицы, выставляя себя напоказ, красуясь, у Брока будто на горле сжалась фантомная ладонь. От возбуждения. От неправильности происходящего. От чертовых воспоминаний, которые никак не вытравить было из темноты, в которую он затолкал их, не желая вспоминать. Барнс раздвинул руками его ягодицы и длинно лизнул между ними, заставляя Роджерса прикрыть глаза, распахнуть яркие губы. — Барнс, какого хуя ты творишь? — хрипло спросил Брок, с трудом сглотнув ледяной ком в горле. — Целую моего короля в задницу, — мурлыкнул Барнс. — Потом растяну ее и трахну. Буду загонять до основания. Стив наверняка тугой, девственно тесный. Он снова принялся вылизывать Роджерса, как вылизывал самого Брока, и от воспоминаний, какой нежный у него язык, как охрененно он касается зудящей от нетерпения задницы, как толкается внутрь, обводит по кругу готовую дырку, у него поджались яйца. Роджерс хрипло, нежно застонал, раздвинул ноги, окончательно поднимаясь на колени, и снова взглянул прямо на Брока, в глаза, в душу. В этом взгляде не было ни капли стыда, смущения и неуверенности, только горячее, как лава, ожидание. Он хотел этого. Хотел Барнса — так. В себе. Брок, не отводя взгляда от его жарких глаз, потянул завязки на штанах — невозможно было на это смотреть и не дрочить. Хоть и непривычно было видеть Роджерса таким: покорным, податливым, подчиненным, но на него такого стояло до боли. При этом он не выглядел ни сломанным, ни насилуемым. Он был королем, который мог позволить себе любую экзотику, даже член в заднице. Брок сжал в ладони яйца, надавливая за ними, и едва не задохнулся, увидев, как Роджерс облизал губы. Взгляд у него стал темным, шалым, и Брок всей кожей чувствовал, как тяжело ему смотреть в глаза, а не ниже. Очень хотелось стянуть штаны и, обхватив повлажневший член ладонью, сунуть хотя бы два пальца в пульсирующую от нетерпения дырку, подразнить чувствительные края, представляя, что то же самое Барнс сейчас делает с Роджерсом. С его тугой, сухой задницей. Как медленно разлизывает тугие мышцы, как сам Брок когда-то лизал его, чтобы трахнуть. И Барнс позволил ему. Как позволяет сейчас Роджерс. — Сними, — одними губами попросил Роджерс и выгнулся, еще выше поднимая бедра, потерся щекой о мягкую ткань простыни. Брок стянул штаны и широко расставил ноги, решив, что на фоне общего абсурда происходящего терять ему особо нечего. Роджерс со стоном сжал свой член, облизал и прикусил нижнюю губу — полную, сочно заблестевшую, и от этого всего Броку захотелось тонко, позорно заскулить, как сучка, которую не пускают к кобелю. Он сжал двумя пальцами головку, надавив на уздечку, потом сгреб мошонку и коснулся пальцами второй руки входа, едва удержав голодный стон. Задница пылала от желания, и этот голод пустоты, так непохожий, наверное, на голод альфы, теперь почти его не раздражал. Потому что ему было, кем его удовлетворить, было, с кем получить безопасное, жаркое, сладкое удовольствие, ощущение выебанности, от которого раньше хотелось выть, а теперь раскинуть руки-ноги на широкой кровати, позволяя Барнсу себя вылизать. В отличие от Роджерса, его задница была создана именно для этого. Ему не нужно было терпеть твердые, неудобные пальцы, а потом задыхаться от непривычного растяжения, чтобы потрахаться, дать себе и партнеру то, что хочется, не навредив при этом никому, прежде всего себе. — Больно? — тихо спросил Барнс, когда Роджерс крупно вздрогнул и зажмурился, стоило сунуть в него пальцы. — Стив? — Н-нет, — выдохнул тот, сам, похоже, не понимая, больно или нет. — Странно. И стыдно немного. И приятно. Но не больно. Брок мог бы поспорить насчет «немного». Судя по тому, как запылали щеки Роджерса, раньше в него ничего не совали, даже не пытались. И от этого осознания, от творящегося при нем чего-то странного, неестественного, у Брока внутри сладко дернуло, задница сжалась в предвкушении, и он застонал. Тихо, сквозь зубы, но Роджерс услышал. Вскинулся, жадно глядя, как Брок трахает себя двумя пальцами, как дразнит вечно голодную пустоту внутри себя, как трет большим пальцем пунцовую головку члена, и тоже тихо, призывно заскулил. Глаза его стали просто огромными, щеки и уши пылали, яркий, горячий румянец спускался на мощную шею и грудь, чуть не доходя до маленьких возбужденных сосков, похожих сейчас на розовые горошины, которые так хотелось прикусить. — Да, — простонал Роджерс, когда Брок вогнал в себя пальцы до самых костяшек, так, что член потек, пачкая живот. — Да. Красивый. Хочу… Барнс не дал ему договорить: провернул пальцы, отчего Роджерс всхлипнул, закусив губу, и брови его страдальчески изломились. Спустя мгновение он снова посмотрел на Брока, и тот почувствовал его взгляд всем телом. Будто эти широкие ладони не простыню комкали, а мяли его, разгоняя по телу дурную, наполненную желанием кровь. — Потерпи, — шепнул Барнс, и Стив прикрыл глаза, расслабляясь, усмиряя наверняка взбунтовавшиеся инстинкты, но Брок не мог ему даже посочувствовать. Хотелось придвинуться ближе, толкнуться членом в эти яркие губы, натянуть влажный, сладкий рот. Ни о чем не думать. Ни о чем не вспоминать, просто дать себя вылизать, довести до невменяемого состояния и трахнуть. Так, чтобы потом не осталось сил даже жалеть. Роджерс выдыхал что-то похожее на «о», а Барнс гладил и гладил его спину широкими кругами, мял задницу, толкаясь членом в едва растянутый вход. Пот тек по его лицу, и темные волосы влажно липли к шее, завиваясь крупными кольцами. Брок никогда в жизни не видел ничего красивее: сильный Роджерс с широкой, как стол, спиной, мощный, расслабленно стонущий, впускающий в себя. И Барнс. Брок никогда не забывал, каким красавцем тот был. Даже там, в трущобах, израненный, гниющий заживо, он был хорош: породистый, глазастый, весь какой-то будто ненастоящий. Они словно были вылеплены из одного куска, из глины другого сорта. Белой и тонкой, как для китайского фарфора. Сам же Брок был из красной, попроще и покрепче. Обожженной в простой печи, и сейчас это было очень заметно. — Господи, — одними губами произнес Роджерс и низко застонал. — Баки… — Не больно? — едва слышно спросил тот, замирая, а потом потянулся за бутылочкой и капнул остро пахнувшего масла на член. — Нет. Барнс вдруг склонился и со стоном поцеловал Роджерса в лопатку, подавая бедрами, натягивая его до упора. Барнс любил и умел быть нежным, терпеливым и сдержанным. Умел трахать так, что искры из глаз сыпались, и при этом головы не терять. И узел свой держать при себе. Роджерсу не угрожало ничего, кроме удовольствия. Если альфа вообще может получать удовольствие от того, что ему суют член в задницу. Роджерс, похоже, мог все. Может, без того, чтобы медленно себе дрочить, пока Барнс так же медленно трахал его, он бы не кончил, но никто никого и не думал хватать за горло при попытке потрогать за задницу. Когда там, на постоялом дворе, было наоборот, Брока это тоже завело, но сейчас он едва соображал от возбуждения, глядя на то, как медленно, будто нехотя, Роджерс водит рукой по члену, то прикрывая глаза, то глядя прямо на него. Пальцев было мучительно мало, и Брок то и дело смотрел на толстый, идеально ровный член Роджерса, чувствуя, как рот наполняется слюной, и яйца поджимаются от желания почувствовать его в себе. Впервые за много лет трахнуться с кем-то, кто не Барнс. Барнс всегда чувствовал его, как никто, да и Роджерса, видимо, тоже, потому что вскоре тот не мог ничего: только стонать на одной высокой, чистой ноте, подаваясь навстречу и ласкать себя, жестко и быстро, будто не мог больше терпеть. Крупная розовая головка исчезала в огромном кулаке, и Брок заметил, что пытается попадать с Роджерсом в такт, трахая себя пальцами, это было до того по-идиотски, что он убрал руку и, не в силах сдержаться, сжал свои припухшие соски, чертовы чувствительные бусины, от ласк которых сладко дергался член и из горла рвались стоны. Роджерс, увидев, чем он занимается, вздрогнул, закусил губу и, не отрывая взгляда почти черных глаз, кончил, грубо сжимая член в районе узла, так, что вместо хриплого рыка у него получился стон: голодный и почти болезненный. Барнс тут же отпустил его, и Роджерс опустил бедра, расслабленно вытянулся, продолжая смотреть. — Иди ко мне, — позвал Барнс, и Брока повело от первого же его прикосновения. Он даже позволил уложить себя на бок, лицом к Роджерсу, и унизительно задрать одну ногу, выставляя на чужое обозрение колом стоявший член и жадную дырку, в которую Барнс въехал одним сильным, привычным движением, заставляя заорать от облегчения. Роджерс смотрел, и игнорировать это почему-то не получалось, особенно, когда он повернулся на бок и оказалось, что эрекция у него и не думала пропадать. Когда он инстинктивно потянулся к Броку, погладил его по внутренней части бедра, коснулся сосков, и на миг показалось, что он сунет в его жадную задницу и свой член тоже. Распялит между ними двумя, растянув до боли, до треска, и эта мысль отозвалась в животе ледяной волной. — Не бойся, — прошептал Роджерс, целуя его в уголок рта. — Я только потрогаю тебя. Ты такой… гладкий, ладный, такой… Брок мог бы поспорить, но тут Барнс прикусил его загривок, играючи, несерьезно, заставив вскинуть голову и обнажить шею, и в этот момент, если бы не с силой протиснувшийся в него узел, правильно надавивший на простату, Брок бы его возненавидел. Потому что Роджерс вдруг осмелел, прижался всем телом — огромный, горячий — коснулся губами под кадыком и длинно, мокро лизнул вдоль челюсти, разом отправляя за грань. Брок трепыхнулся и кончил так сильно, что, казалось, даже ненадолго отключился, а потом почти сразу еще раз, потому что они с Барнсом и не думали расцепляться, а Роджерс сжал член Брока в ладони, прижал к своему, и с короткими стонами двинул бедрами, скользя по не успевшему засохнуть семени, почти трахая в живот, будто толкая на чертов узел. Отключаясь от зашкалившего наслаждения, будто двенадцатихвостой плеткой хлестнувшего по нервам, Брок успел почувствовать у плеча клыки Барнса, но ему уже было все равно. *** Метки не было. Во всяком случае, у него. В зеркале шея и плечи были нетронутыми. То ли Роджерс удержал Барнса, то ли Барнс сам поставил мозги на место и сообразил своим затуманенным от похоти мозгом, что помеченный омега не подпустит к себе чужого альфу, пока жив. Когда он поднялся на палубу, стало понятно, что они снялись с якоря, и довольно давно. Во всяком случае, берег был едва виден даже его острым зрением. Роджерс с Барнсом обнаружились на носу. Первый очень по-капитански смотрел в подзорную трубу, а второй молча стоял рядом, напустив на себя самый брутальный вид. — О, выспался, — Барнс улыбнулся ему, но руки тянуть не стал — на палубе было полно народа: матросы на вантах, тот самый седой человек, который приветствовал Брока при поднятии на борт. — Завтрак через полчаса. — Долго нам плыть? — спросил Брок у Роджерса. — Ветер попутный, — улыбнулся тот, и притянул его к себе, быстро касаясь губами виска. — К концу недели, если ничего не изменится. Можешь осмотреться на судне, если хочешь. Тут особо нечем заняться, но после завтрака можем сыграть в шахматы. Ну, и книги у меня есть. Брок подумал, что никогда особо не любил читать, но, если не найдется каких-то более практичных и интересных дел, то придется. Неделя на относительно небольшом судне, на котором народу как сельдей в бочке. К вечеру он облазил флагман сверху донизу. Под нижней палубой, в одном из трюмов располагалось помещение, в котором, видимо, ночевали матросы. В душной, вонючей полутьме висели десятки парусиновых гамаков, под ногами стояли мешки, видимо с нехитрым скарбом, какие-то сундуки и прочие бытовые мелочи. На мгновение Броку показалось, что в углу что-то копошится, наверняка в этом бараке полно крыс. — Несет омегой, — послышался за спиной хриплый голос. — Вроде мокрожопых среди нас не было — приказ Его Сраного Величества. — Наверняка кто-то из господ служаночку себе притащил койку греть. — И чего она тут-то забыла? В светлом проеме двери показалась широкоплечая фигура. Пахнуло потом и тяжелым духом давно нетрахавшегося альфы. Брок ухмыльнулся своим мыслям о том, что, если все пойдет совсем плохо, капитану придется обойтись без нескольких слишком резвых матросов. Благо, их на судне в избытке. Да и рыбы, наверное, проголодались. — Осматривается с разрешения твоего короля, — отозвался Брок, доставая из-за голенища короткий кинжал. — Ого, это мужик так сладко… кх… кх… Брок растер сладко саднившие костяшки и усмехнулся. — С дороги, пока хоть какие-то зубы на месте, — он вышел из трюма в скудно освещенный коридор и схватил за волосы сложившегося пополам альфу. — И запомни в лицо своего будущего монарха. — Дык, без охраны чего, Твое Высочество? Прости, не признал сослепу-то. Капитану нажалуешься? — С чего бы? — усмехнулся Брок. — А вот если Барнс на мне запах кого чужого почует… сам понимаешь. — Не губи, Высочество. — Да вы все членами думаете, — Брок отпустил грязные патлы и вытер руку платком. — Живи уж. И на будущее — помылся бы, прежде чем женихаться. Несет от тебя, как от нищего в красном квартале. — Виноват, Высочество. — Да мне-то что, — Брок переступил через него и оглядел с ног до головы второго — того самого бету, который приносил им воду. — Ты тоже не признал, что ли? — Я… носом слаб, Ваше Королевское Высочество. Виноват. Хмыкнув, Брок направился к лестнице, решив, что поиски приключений не для него. Ни одна душевная и сердечная рана не стоят жизни, проведенной в темном, кишащем крысами трюме, полном вонючих альф. И это на королевском флагмане. Что творилось на судах попроще, он не хотел себе даже представлять. Ну нахрен такую свободу. Такая у него уже была там, в Нижнем Городе. Спасибо, наелись. За ужином в тесной столовой, в обществе высшего командного состава, Брок думал о том, что, наверное, сможет привыкнуть и к ошейнику, утыканному рубинами, как шипами, и к теплой ладони Роджерса, поглаживавшей его колено под столом — нежно, почти невинно, и к многообещающему, жаркому взгляду Барнса через стол, полного нескрываемого восхищения, непонятно, правда, чем. Он привыкнет. В конце концов, к хорошему всегда привыкаешь быстро. Больнее потом отвыкать. Месяц спустя. Брок мчался, загоняя коня, да так, что охране оставалось глотать за ним пыль. Чуял, что не нужно было ехать на ту чертову ярмарку, но желание посмотреть новых лошадей, выведенных в конюшнях соседней Шотландии, перевезенных через пролив, оказалось сильнее. Настолько, что он оставил непривычно нервного Роджерса на Барнса и понесся, сломя голову, за чертовыми лошадьми. Его первое «королевское» увлечение — разведение племенных жеребцов для ежегодных бегов и просто для красоты. Вот и увлекли его огромные Клейдесдали. Как жопой чуял, что нельзя уезжать. Но Роджерс ничего не сказал, не попросил остаться. Он как-то даже чересчур трепетно относился к свободе своего короля-консорта. Хочешь спать отдельно — пожалуйста, но без Барнса. Брока хватило на три ночи, и последние две он держался на чистом упрямстве, вместо сна представляя себе, как Роджерс трахает Барнса на широченной кровати в королевской спальне. Или сам подставляется, со стоном насаживаясь на огромный член, и его аккуратная розовая задница послушно принимает не предназначенный для нее ствол до упора, до пошлых влажных шлепков тела о тело. Хочешь разводить лошадей и совершенствоваться в кулачных боях и владении шпагой — на здоровье. Даже лучшего фехтовальщика предоставил в качестве наставника. Не хочешь зад подставлять — не надо. Только из общей постели не уходи. И так до бесконечности. Ни единого рывка за воображаемый поводок. Ни единого запрета. И вот доигрались. — С дороги! — рявкнул он подбежавшим стражникам, проскочил опущенные ворота-мост, барбакан, внутренние ворота и во весь опор понесся к донжону. — Разойдись! — орал он, и прохожие жались к стенам домов на узкой мощеной улице, а всадники старались вообще убраться в ближайший проулок. Пролетев ворота донжона, он кинул поводья ближайшему слуге и, перелетая разом через несколько ступенек, ворвался в замок. — Ваше Ве… — начал какой-то разряженный индюк, за неделю, прошедшую после коронации, после того, как он был представлен двору в качестве короля-консорта, Брок еще не успел изучить всех этих баранов-придворных. Их тут были десятки, один другого родовитее. — Ваше… — Где?! — рявкнул Брок, которому было не до этикета. — Где твой король? — В большой королевской… Куда вы, Ваше Величество? Вам… — Пошел нахрен, без тебя разберусь, куда мне можно, а куда нет. Брок взлетел на второй этаж и почти бегом направился в королевские покои, зная, что перережет стражу, если она посмеет скрестить перед ним оружие и не пустить. — В сторону! — рявкнул он, и гвардейцы вытянулись в струнку, давая беспрепятственно толкнуть тяжеленную дверь. В малой приемной было людно. Увидев его, придворные расступились, как воды морские перед Моисеем. Ни единого шепотка, как ни прислушивался, Брок так и не услышал. Умные твари. В кабинете было пусто, а вот у двери в спальню разворачивалось что-то интересное. Барнс и Романова рычали друг на друга как звери, выпустив клыки, а в углу рыдала какая-то омежка, совсем еще юная девочка с темными, как у самого Брока глазами. — Какого хуя творится-то? — рявкнул Брок. — Романова, отойди от двери! Услышав его голос, рыжая оскалилась. — Долго ты собирался, Величество, — сквозь зубы процедила она. — Довел. — Как довел, так и разведу. Съеби. И жертвенную овцу свою… — Ее оставь, — неожиданно вступился за чужую омегу Барнс. — Брок, там… совсем все плохо, — он потер красные полосы от когтей на шее, явно оставленные не Романовой. — Сколько? — только и спросил Брок. — Сутки. — Блядь, почему мне никто ничего… Ладно, — оборвал он сам себя. — Омегу увести, в купальню воды пусть натаскают. Никого не пускать. А если кто будет ломиться… — он взглянул на Романову и договорил: — Убей. — Слушаюсь, Ваше Величество, — оскалился Барнс. — Купальня готова. Была. Час назад. Брок стянул пыльный дорожный плащ и взялся за ручку двери. — Приходи к вечеру, — подумав, разрешил он. — Часа через четыре, лучше через пять. Жратвы побольше захвати. И чтобы, кроме тебя, никого, чтобы не пахло даже никем, понял? — Да, — Барнс потянулся навстречу, но целовать не стал. — Через четыре часа. Много еды. Кивнув, Брок быстро открыл дверь и тут же закрыл ее за собой, для верности провернув массивный ключ в замке — у Барнса был запасной. Даже сюда, в так называемую лакейскую, проникал густой, тяжелый, чуть пряный запах Роджерса. Многократно усиленный, резкий, с нотками горечи и неудовлетворенности, злости, тоски и раздражения. Выдохнув, Брок скользнул в небольшое помещение, служившее чем-то вроде уборной. От воды в глубокой серебряной ванне еще шел пар, на поверхности плавали чуть подвявшие лепестки, и Брок усмехнулся — рано его списали, приготовив воду для другой омеги. Своего он отдавать не собирался, даже если преступно долго тянул, прежде чем взять себе принадлежавшее по праву. Быстро и тщательно вымывшись, Брок вытерся отрезом мягкой ткани, тихо рассмеявшись, натянул обшитую кружевом тонкую рубашку, едва доходившую до колен — предназначалась она точно не для него. Это было неважно — судя по накалу страстей, жить этой тряпке оставалось считанные минуты. Осмотрев в зеркале свои волосатые ноги, задорно торчавшие из-под кружевной пены подола, он неискренне посетовал, что не познакомился с Роджерсом поближе при других условиях. Глядишь, целее был бы. Отмахнувшись от лишних сейчас мыслей, он пошел к замаскированной под стенную панель двери, ведущей прямиком в спальню. Роджерс сидел в постели, откинувшись на гору подушек и загнанно, трудно дышал, закрыв глаза. Наверное, он уже немного успокоился с тех пор, как чуть не распустил Барнса на ленты, потому что ни когтей, ни клыков Брок у него не увидел. Только темные тени под глазами и вертикальную морщинку между бровями. Шея и грудь, видневшиеся в вырезе простой длинной рубашки, были красными, будто растертыми. Страдалец. Брок бесшумно подошел к кровати и замер, давая почувствовать свой запах. Роджерс втянул в себя воздух и тихо рыкнул, сгребая лапищей и без того истерзанное покрывало. — Брок, — тихо позвал он и добавил: — Ч-черт. — Да тут я, — так же тихо отозвался Брок. — Двигайся. Роджерс, не открывая глаз, несколько раз стукнулся затылком о высокое изголовье кровати. — Брежу, — он облизал сухие губы и снова позвал: — Брок. Броку ничего не оставалось, как очень осторожно взять его за запястье. Что произошло дальше, он отследить не успел, просто оказался под тяжеленным телом, неестественно, болезненно напряженным, горячим. Чертовы кружева с треском взлетели в воздух, как перья ощипываемой курицы, и Брока выгнуло под сильными руками, проведшими от шеи до паха. Роджерс втянул его запах, уткнувшись носом за ухо, и, наконец, отстранившись, открыл темные от желания глаза. — Брок. — Да уж не Папа Римский. Роджерс застонал, прикусывая его шею, лизал мокро и длинно, просунул под задницу горячие ладони и теперь мял ягодицы, до боли вжимаясь твердым, как камень, членом в пах и живот. Брок послушно раздвинул колени, подпуская его ближе, и задохнулся от жадного поцелуя, такого собственнического, почти грубого, что возбуждение накрыло с головой. — Я хотел не так, — горячечно прошептал Роджерс ему в шею. — Нежно. По любви. Я хотел, чтобы ты меня любил, Брок. Не могу остановиться. Я не смо… гу... — последнее он буквально выстонал, сдирая с Брока остатки когда-то роскошной рубашки. — Думал, пережду. Позволил… уехать. — Благородство — не худший сорт глупости, — «утешил» его Брок, чувствуя гудение крови в венах, яркие горячие пятна, расплывавшиеся по коже от каждого поцелуя, и собственное томительное, сладкое предвкушение, за которое он обязательно себя возненавидит, но не сейчас. — Сладкий, — простонал Роджерс, наваливаясь всем телом, прижимая к сбитой постели так правильно, будто Брок был рожден для того, чтобы вот так изнывать под ним от желания быть трахнутым. — С первого дня… так давно… Господи, ты мне не простишь, да? — Ты пока еще ничего не сделал… страшного. — И не сделаю, — пообещал Роджерс. — Не с тобой. Только позволь… не могу больше. — Ну, мы женаты, Роджерс. Так что давай, еби, не стесняйся. Брок стянул с него рубашку, и та упала где-то рядом с кроватью, Брок уже не мог увидеть, куда, потому что Роджерс вдруг заслонил все остальное, мелкое и неважное. Вытеснил собой, своим терпким запахом, жадностью, каким-то идиотским благоговением, с которым касался его, будто собирался лишить девственности нежную, выращенную специально для него принцессу, а не натянуть видавшего виды мужика, выросшего в таком месте, где невинности лишались гораздо раньше, чем появлялись признаки течки. Лишались грубо и навсегда, так, что даже спустя много лет не получалось оттереться от той грязи, в которой приходилось жить. Но сейчас Брок едва не задыхался от нежности и незаслуженного поклонения, с которым его касался первый и, наверное, последний в его жизни законный альфа. Барнс не в счет — он был частью Брока, стал ею так давно, так естественно и незаметно, что никак не получалось отделить его от себя, да и не хотелось. Внутри плавилось возбуждение, хотелось бесстыдно отдаться инстинктам, забыв обо всем на свете, объездить Роджерса, как жеребца, скакать на его члене, впуская в себя, отдаваться так, чтобы в голове звенело от блаженной пустоты. Роджерс гладил его, как огромного кота, валял по кровати, вылизывал, доводя до хриплых, просящих криков. Хотелось, чтобы уже вставил, заполнил собой, взял так, чтобы мощная кровать скребла ножками по каменному полу. — Прости, — прошептал Роджерс, приставляя к пульсирующему от нетерпения входу налитую головку. — Давай же, мать твою, — хрипло выругался Брок, обхватывая его ногами. — Или я сам себя трахну. Что ты за зверь такой, Роджерс? — Я очень стараюсь оставаться… человеком, — выдохнул тот, до одури медленно толкаясь в него головкой. Брок оттолкнул его, заставив сесть, а сам опустился сверху, плавно, в несколько рывков, с упоением ощущая, как растягиваются мышцы, как внутри становится тесно и горячо. Правильно. Роджерс обхватил его ягодицы ладонями, потрогал кончиками пальцев растянутую вокруг его члена задницу и зарычал — громко, победно, так, что стекла звякнули. У Брока сердце ухнуло куда-то в желудок, а потом заколотилось в горле, и он пропал. Пропал сам по себе, задавая такой сумасшедший темп, что мышцы ног заныли от нагрузки. Роджерс ритмично приподнимал его, подавал бедрами, добавляя остроты, и Брок в конце-концов обнял его за шею, откинул голову, и они будто слились в один идеальный организм. Наверное, так и должно было быть. Наверное, именно так оно было правильно, а Брок, всю сознательную взрослую жизнь сражавшийся против природы, был дураком. А может — что вероятнее всего — правильно было именно с Роджерсом, и тогда все сражения имели смысл. А может, ему просто ударили в голову феромоны первого сильного альфы в гоне, и… — Люблю тебя, — прошептал ему Роджерс… Стив и толкнулся безжалостно, глубоко, заставив заорать и сцепить зубы, потому что огромный узел, наливающийся в заднице, делал ему одновременно и хорошо, и неудобно, и немного страшно — Брок видел это чудо физиологии. Оно впечатляло даже при его, скажем так, опытности. — Нашел… время… — сдавленно выговорил Брок, пока Стив идеально, сладко, нежно толкался в него, загнанно дыша, жмурясь и сжимая задницу до синяков. — Гспд… — прохрипел Стив, крупно вздрагивая, прижимая к себе, и лизнул в стык шеи с плечом, коротко царапнул вылезшими клыками и тихо, жалобно рыкнул, не решившись поставить метку. От осознания того, что ему по-прежнему дают выбор, от сладкого растяжения внизу Брока выгнуло, выломило в крепкой хватке, уволокло темной волной. Но в этот раз он был уверен — его есть, кому удержать. Роджерс мягко вылизывал его шею, легко скользя в растянутой заднице и одновременно дразня снова стоявший член кончиками пальцев. Когда он успел перевернуть его на бок, прижать спиной к своей груди и снова натянуть? — Я порвал твою рубашку, — мурлыкнул Роджерс… Стив. Все-таки Стив, если учесть, чем именно они сейчас занимались. — От тебя так вкусно пахнет. С ума схожу и вместе с тем… ты мой. И от этого я почти в норме. Только оторваться не могу от тебя. Совсем. Броку было хорошо, несмотря на то, что Роджерс брал его со спины, а он это ненавидел. Раньше. Теперь же все тело было в какой-то сладкой истоме, хотелось нежиться в объятиях, отдаться удовольствию, наполнявшему тело, как пузырьки, коловшему кончики пальцев, пробегавшему вдоль позвоночника. Шея сладко ныла. Хотелось выгнуть ее навстречу горячим губам, выпросить метку, отдать себя без остатка. Последнее желание всколыхнуло с глубины, с самого дна души всю муть, которая там успела осесть, нутро продрало холодом, а на языке стало горько. Дернувшись, Брок с трудом освободился, чувствуя, как его тянет обратно, на место, отведенное ему природой — под своего альфу. — Мне нужен Барнс, — в голове стоял знакомый до тошноты туман, и Брок знал, что скоро совсем потеряется в нем. Осатанеет от гормональной бури. Столько лет прошло, а он помнил, на что способен в таком состоянии. — Мне… Стив, пожалуйста. Стоило отодвинуться, Роджерс инстинктивно дернулся за ним, будто они были связаны слишком коротким канатом, но тут же взял себя в руки и потянулся к шнурку звонка. Барнс вломился тут же, будто стоял под дверью, а, возможно, оно так и было. Брок еще подумал, что, наверное, выглядит по-идиотски, прижимая колени к груди, будто пытаясь скрыть стояк, уменьшить наверняка слышный запах: изменившийся, томный и манящий. — Брок, — Барнс бросился к кровати, не побоявшись приближаться к Роджерсу, не проявлявшему, впрочем, признаков агрессии. Он лишь смотрел на Брока, чуть хмурясь, и сосредоточенно кромсал несчастные простыни вылезшими когтями. — Что? — Я, — Брок облизал губы и вдруг обессилено уткнулся Барнсу в плечо, жадно вдыхая знакомый, успокаивающий запах. — Я сорвусь. Опять. Обещай мне, что удержишь. Баки. Обещай. Барнс взял его лицо в ладони и серьезно посмотрел в глаза. — Обещаю. Брок был благодарен уже за то, что тот не спросил — как? Как такое возможно — после стольких лет спокойствия, после всей той гадости, что он выжрал в молодости, после обещаний старой ведьмы, что он никогда больше не превратится в жадное до чужого члена безмозглое животное. Он и сам не знал. Волшебный хуй Роджерса, не иначе. — Все будет хорошо, — твердо пообещал Барнс. — Мы со всем справимся. Со всем абсолютно, обещаю. — Только вы двое, — с трудом разжав челюсти, попросил Брок, ненавидя себя за то, что говорит. — Никого больше… Не позволяй. Обещай. — Клянусь тебе, — у Барнса стало страшное, темное лицо, а глаза заледенели, — что убью каждого, кто переступит порог. Ни о чем не беспокойся, доверься мне. Ты мне веришь? Брок, я же люблю тебя. Я никого к тебе не подпущу. Просто… позволь этому случиться. Отпускай. Я держу. Стив о чем-то спросил, и Баки ответил, но Брок уже не слышал — гул в ушах нарастал и нарастал, пока единственным звуком не остался звук колотящихся сердец его альф, пока их переплетенные запахи не утопили его с головой, заставив призывно выгнуться на постели, выставляя себя напоказ, раздвигая колени, дразня и умоляя одновременно. Было хорошо. Тело пело, напоенное чужой лаской, как солнечным светом, и он выгибался в крепких объятиях, терся о любовников, так страстно, так искренне любивших его сейчас, по очереди и вместе, подставлялся под их губы и руки. Было нестерпимо, потому что, ненадолго успокоившись, чувственный голод снова сворачивался в животе тугим узлом, заставляя снова тянуться к чужому телу. Жажда — бесконечная, яркая, иссушающая — выпила весь остальной мир, все краски. Он не слышал ничего и не видел ничего, кроме своих альф, не чувствовал голода, стыда и боли. Только счастье принадлежать, только исступленное, жадное удовольствие, на острие которого он трепыхался, как бабочка. — Пей, — в губы ткнулся металл кубка, неприятно стукнул по зубам, а язык обожгло вкусом. Вино с водой и травами, чуть теплое, яркое. И губы. Пухлые, вкусные, до того притягательные, что не хотелось никакого вина. — Надо, сладкий, — уговаривали его. — Ладно. У поцелуя вкус вина, и оно льется, льется внутрь, как в пустой сосуд, заполняя, насыщая, заставляя сонно свернуться в тепле чужих-родных рук, расслабиться, уплыть. Так хорошо. Так правильно. И боли нет. И страха нет. И ничего нет, кроме любви. И он весь — любовь. И мир — любовь. Взаимная, вечная, прочная, как корабельный канат. Она его удержит. На самом краю и дальше, потом. Всегда. *** Пели птицы. Кажется, в лицо светило солнце, но спросонья было не понять. Брок открыл один глаз и, помимо взлохмаченных темных волос, закрывавших весь обзор, увидел кусочек высокого потолка. Воспоминания и осознание произошедшего обрушились на него разом, как лавина, погребая, раздавливая. Это случилось снова. Гон Роджерса спровоцировал течку — напасть, от которой, казалось, он избавился навсегда. Подняв непривычно тяжелую со сна руку, он потрогал живот и, конечно, ничего там не обнаружил — последствия, если они будут, проявятся намного позже. Туман, окутавший сознание, понемногу рассеялся, и если бы Брок до сих пор был способен испытывать смущение, он бы его испытал. Потому что чего он только не творил в этой чертовой постели, как только ни изворачивался, поддавшись заложенному природой инстинкту нравиться альфе. Альфам. Обоим сразу. — Детка, — сонно пробормотал Барнс. — Скажи что-нибудь. — Что-нибудь. Барнс распахнул свои невозможные глаза и уставился на него из-под спутанных волос. — Хвала небесам, — раздельно произнес он и позвал: — Стив? — Мгхм, — неразборчиво раздалось сзади, и тяжелая рука, лежавшая поперек живота Брока, собственнически притянула его ближе, вплотную к так и не проснувшемуся, похоже, Роджерсу. — Сколько… — Брок пытался сформулировать вопрос, но мысли в голове были ленивыми и громоздкими, и ему это не удалось. Барнс понял и так. — Восемь дней. Мы боялись, ты от истощения свалишься, почти ничего не ел. Укатал нас. Обоих. Я пошевелиться не могу. Стив вообще на ногах вчера не стоял. Прислуга поскреблась — жрать принесла, так он поднос еле дотащил. Брок убрал спутанные волосы с его лица и усмехнулся. — Затрахать тебя? Я хочу такую медаль. — Будет, — пообещал проснувшийся Роджерс. — Две. Обе - в единственном экземпляре. Потому что от меня после гона омеги на руках уползали. Двое. А от тебя я сам готов был уползти в угол, забаррикадироваться там и позорно просить пощады. — Слабак, — фыркнул Барнс, но глаза его были полны тревоги. Брок и сам не знал, как ему реагировать. — Я не знаю, — честно ответил он на незаданный вопрос. — Ни почему, ни как я… Отъебись, короче. — Есть отъебаться, — мурлыкнул Барнс с облегчением и потянулся за поцелуем. — Сколько угодно, Ваше Величество. Брок потрогал шею, почти надеясь обнаружить там хоть одну метку, и не обнаружил. Что ж, самоконтролю этих двоих можно было только позавидовать. Когда Барнс, потянувшись, сел, Брок увидел отметину на его плече — четкий отпечаток зубов. Что ж, о его самоконтроле хороших слов, похоже, искать не придется. — А, — Барнс, проследив за его взглядом, растер укус и рассмеялся. — Стив весь в таких украшениях. Даже на заднице есть. Ты собственник, Брок, знаешь об этом? — В отличие от вас, — ввернул Брок, не удержавшись. — Мы просто струсили, — признался Роджерс, показываясь в поле зрения. Он зарос неожиданно темной бородой и был встрепан, как огромный воробей после хорошей драки. И да, весь, сколько хватало глаз, покрыт красными отметинами его зубов. — Решили, ты сам… — Сам себя за шею цапну? — Брок потрогал одну из своих меток и фыркнул: — Вы слишком высокого мнения о моей изворотливости. — Дашь согласие. Осознанно, — закончил за Роджерса Барнс. — Даю, — опасаясь передумать, сказал Брок. — На обе метки. От обоих. Подставляя шею, он был уверен, что поступает правильно. Впервые в жизни он не сомневался в том, что хочет этого. *** Конечно, глупо было надеяться, что остальная Европа не узнает, что Роджерс женился на каком-то никому неизвестном омеге. К ним потянулись послы с подарками и поздравлениями — Роджерс был в родстве с половиной королевских семей, и хоть его страна не была ни особо влиятельной, ни запредельно развитой, но узнать, что к чему в новоиспеченной королевской семье желающих оказалось предостаточно. И, конечно, король Пирс не был исключением. И, как и следовало ожидать, герцог Ситуэлл, возглавлявший посольство, узнал в короле-консорте сына своего короля, якобы отданного за нищего. Надо отдать должное его выдержке, он и бровью не повел, вежливо поклонился, желая долгих лет и особенно цинично — скорейшего прибавления в семье. Что ж, при дворе Пирса о Броке чего только ни говорили, и не все из сказанного было ложью. Брок погладил плоский пока живот и оскалился вместо благодарности. Лейб-медик Роджерса тоже, скорее всего, мог выкусить. Брок, глядя в глаза чертову Ситуэллу, почти не слушал, что тот говорит, только кивком согласился на личную аудиенцию. Он вспоминал второй унизительный осмотр в своей жизни. Первый был как раз у Пирса, а второй вот у Роджерса. Перед коронацией. Традиция, от которой легко можно было отказаться, но Брок не стал увиливать — пусть Роджерсу знающие люди скажут, на что тот идет. Чтобы потом без претензий. Чертовы медики куда ему только не залезли. Цокали языками, щупали живот и толкали в задницу какие-то приборы. Барнс, без присутствия которого Брок перерезал бы парочку глоток, только щурился, обещая немыслимые кары тем, кто причинит боль, но боли и не было. — Одевайтесь, — вздохнул тогда очень спокойный, даже какой-то блаженный лейб-медик Беннер. — К сожалению, прогноз для зачатия неутешительный, — он взглянул на Брока поверх очков, будто сказанное должно было стать для него новостью, ударом или хотя бы разочаровать. — Но все в руках Божьих. Он расспросил его о цикле, давно ли нет течек, о сексуальной жизни, уровне либидо и откланялся. Брок не соврал ему ни разу — Роджерс должен знать все о коте в мешке, которого вот так, по воле случая, купил по дешевке. Захочет отказаться — его право. Примет — пусть потом не жалуется. Барнс молча подошел со спины и обнял его, целуя в висок. — Завтра весь двор будет знать, — зачем-то сказал Брок, но Барнс фыркнул. — Если хоть слово скажет кому-то, кроме Роджерса, закончит на плахе. Тут с этим быстро. Броку, по сути, было все равно, что скажут о нем. А Роджерс… Роджерс знал от Барнса, на что идет. Теперь же просто получит компетентное тому подтверждение. Роджерс же сейчас, принимая делегации послов, с гордостью держал его за руку. Как и во время коронации. Как и на приеме в честь короля-консорта, как каждый раз, когда мог дотянуться, и восемь дней в постели, первая за много лет течка и возможная беременность не играли тут никакой роли. Аудиенции были скучными. Одно и то же. Прощупывание почвы, осторожные проверки на прочность, удочки и завуалированные обещания озолотить, если новоявленная «королева» будет влиять на короля в нужном направлении. Брок не собирался ни на кого влиять, а потому отвечал односложно и надежд не давал никому. Наконец, дошла очередь и до чертова Ситуэлла. Тот был скользким гадом и прожженным политиком, и Брок внутренне встряхнулся — с этим нужно было держать ухо востро и попытаться даже извлечь кое-какие выгоды. В конце концов, ему как принцу положены были земли и немалое приданое. В новом доме ему все это пригодится, несмотря на то, что Роджерс и так ни в чем его не ограничивал, приятно иметь за душой что-то «свое» хотя бы условно. Пожелания счастья и заверения в искренней радости от случившегося Брок пропустил мимо ушей — скучающе наблюдал, как на небольшом внутреннем дворе, куда выходили окна его «малой приемной», выгуливают купленных недавно шотландских лошадок — невысоких, но выносливых. Он уже прикидывал, с какой кобылкой скрестить самого резвого жеребчика красивой жемчужной масти, когда наконец разговор от формальностей перешел к чему-то интересному. — Ваше Величество, — Ситуэлл, отпев обязательное, похоже, принялся за импровизацию, — король Пирс… — Его Величество задолжал мне и моему супругу кое-что, — перебил его Брок, не настроенный еще час выслушивать хождения вокруг да около. — Пока не вернет, говорить не о чем. — Я могу… — Можешь. Так и передай. Что я помню об обещанном за мной приданом. Есть приданое — есть сын. Нет приданого — я просто безымянный омега, подобранный добрым Роджерсом на обочине. И мне, и моему августейшему супругу безразлично, кто и что думает по этому поводу. Нас устроит любое решение Его Величества Пирса. Идите, герцог, мне и без ваших расшаркиваний еще час тут торчать, избавьте меня от лишнего официоза по старой памяти, а? Ситуэлл с поклонами удалился. Как только он пересек порог, почтительно пятясь и кланяясь, откуда-то раздался страшный рев, звон металла и крики. Когда Брок выскочил в коридор и, обгоняя так и раскланивавшегося Ситуэлла, понесся в направлении шума, забив на свое королевское достоинство, крики и визг сменились характерным звоном и лязгом оружия. В Малой бальной зале было полно народа. Разряженные придворные дамы жались к стенам, оттесненные набежавшей стражей, члены делегации какой-то страны тоже выхватили оружие, но и их оттеснили в угол, заставив освободить место. Брок впервые видел Роджерса в деле по-настоящему. Когда выверенные красивые «турнирные» движения сменились не такими зрелищными, но более эффективными бросками и выпадами. Стив хотел убить, а не просто выиграть. Об этом говорил его оскал с вылезшими клыками и ярость, с которой он двигался, не давая противнику выйти из глухой обороны. — Батрок, — с досадой произнес Ситуэлл из-за плеча Брока, так, чтобы тот слышал. — Знал, что от этого недоумка будут неприятности, — тише добавил он, но Брок разобрал и это. Что ж, Батрока, скандально известного барона, Брок знал неплохо. Тот вечно терся при дворе, отпуская двусмысленные шуточки и расточая сомнительные комплименты всем, в том числе и «принцессе». Сватался. Король довольно снисходительно относился к нему, видимо, решая через вхожего в не самые аристократические круги подданного часть своих дел. Брока он за него отдал бы вряд ли, но свататься не запрещал. Что ж, похоже, барон как-то неосторожно пошутил насчет «невинности королевы», в своем духе, а Стив, как всегда, взъярился — он терпеть не мог сплетен, а уж о его супруге и вовсе при дворе говорили шепотом и уважительно — во избежание гнева вспыльчивого влюбленного монарха. — Убьет ведь, — с досадой прошептал Ситуэлл. — Черт бы побрал длинный язык этого убогого. Брок был с ним согласен. Язык за зубами Батрок держать не умел или не считал нужным — что еще хуже. Стив тем временем осуществил какую-то нереальную по скорости комбинацию выпадов и проткнул Батрока насквозь, насадил на меч, как бабочку на булавку. Судя по хлынувшей крови, угодил точно в сердце. — Так будет с каждым, — в гробовой тишине заявил он, — кто посмеет проявить неуважение к членам моей семьи, — он взглянул на Брока и чуть поклонился. — Ваше Величество? — Обед через полчаса, — объявил Брок. — Я скажу, чтобы убрали здесь. Новые музыканты прибыли. — Хорошо, — ответил Стив, расслабляясь. — И как они? — За обедом узнаем, — Брок пошел к нему, будто трупы посреди бальных залов были для них обычным явлением. — Господа, вынужден просить дорогих гостей перенести аудиенции на вторую половину дня. Прошу всех в сад, служитель шепнул мне, что зацвели белые розы. А потом, конечно, обедать. Прошу. Он взял Стива за руку и, перешагнув осевшее на пол тело, направился ко второму выходу из зала — в небольшой подвесной сад, настоящее чудо инженерной мысли, подаренный ему Роджерсом. Брока утомляло быть «королевой», он терпеть не мог всех этих расшаркиваний и «пожалуйте с нами отобедать», но существовали определенные правила игры, и он им подчинялся. Зашуршал бархат, раздались первые шепотки, и придворные, разбившись на пары, последовали за королевской четой в сад. — Что случилось-то? — вечером спросил Брок у Барнса, вытиравшего волосы после вечернего купания. — Ну ты же знаешь Батрока, — оскалился тот, вернее, он собирался улыбнуться, но вышел оскал. — Одна из дам спросила, правда ли, что он с тобой знаком, и ты — беглый принц другого королевства. И твой отец был против Роджерса, но ты по любви с ним сбежал, вопреки воле отца. Романтичная такая история, надо будет у Стива спросить, откуда такие затейливые сплетни. — Ставлю на Натали, — хмыкнул Брок. — Она у нас мастер дезинформации. — Так вот, этот идиот не нашел ничего лучше, чем затребовать себе мандолину и, безбожно фальшивя, напеть «Есть в графском парке черный пруд»***. Брок уронил рубашку, которую собирался натянуть, и посмотрел на Барнса. Тот был серьезен, как никогда. — Следовало ожидать, — после паузы произнес он, поднимая чертову тряпку. — Я знал, что так будет. — Брок. — Будет — как? — спросил Стив, неожиданно появляясь из потайной двери. — Я убью каждого, кто посмеет раскрыть рот. — Всех не заткнешь. — Вот и посмотрим, — упрямо возразил Стив. — Я сегодня прямо озверел, если честно. Будто кнутом меня хлестнули. — Самое интересное, что половина в этой песне — правда. — Это не важно, — Стив подошел ближе и положил ладонь ему на живот. — Пусть говорят, но так, чтобы я не слышал. А услышу — пусть не обижаются. Он опустился на колени и благоговейно, нежно прижался губами около пупка. От этого прикосновения по телу растеклось тепло. Барнс… Баки обнял сзади, коснулся губами плеча, и все остальное снова стало неважно. _________________ *** Баллада Атоса http://poraduemsa.narod.ru/trimushketyora/trimushketyoraballadaatosa.htm *** Мерный писк будто ввинчивался в висок. Перед глазами стояли взметнувшаяся грива необъезженного толком коня, высокое, не по-осеннему чистое небо без единого пятнышка облаков. И вспомнилась боль, как он пытался закрыть заметный уже живот, еще успел подумать, что Стив умрет с горя, и провалился в темноту. Последним, что он увидел, были два детских лица. Хорошенькая девочка с черными, как смоль, кудряшками и синими глазами — точно Барнса. И серьезный сероглазый мальчик, как две капли воды похожий на Роджерса в детстве. — Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена. И между нами снова вдруг выросла стена, — с едва заметным акцентом напевал глубокий знакомый голос. — Ну и фантазия у тебя, детка. Я знаю, что ты очнулся, — Барнс подлез под руку и с громким чмоком отклеил от груди датчик кардиомонитора. Чертов писк прекратился. — Открой глаза, мой свет. Или лучше Ваше Высочество? — Иди нахуй, — хриплым после долгого молчания голосом посоветовал Брок, пытаясь прийти в себя. Перед глазами все еще стояли розы из королевского сада, причудливый рисунок полога кровати в спальне, раздавались звуки лютни и клавесина — Стив прекрасно играл — и чистое небо. Брок потрогал живот, боясь открыть глаза. Барнс рядом тихо вздохнул и положил холодную металлическую ладонь сверху. — Я Стиву позвоню. У него хорошо выходят душеспасительные речи. Я не мастак. — Как долго я… — Неделю. Стив Ванду чуть не убил, когда она тебя… ну не знаю. Заколдовала? А она лишь оскалилась, как волчица, и сказала, что у нее от нас голова болит. И как фиганула и Стива тоже. Я даже уворачиваться не стал. — Ты видел? — Брок открыл один глаз и посмотрел на ухмыляющегося Барнса. Привычного, лохматого, без всех этих бородок, локонов и бархатных кафтанов. — И участвовал, — тот положил тяжеленную бионику ему на плечо, а потом дернул на себя, прижимаясь губами к губам. — Ну и дерьмо у тебя в голове. Даже не думал… — Заткнись. Вот просто ни слова больше. — Брок, — Барнс вдруг прижал его к себе крепко-крепко, так, что обессиленное неповоротливое тело хрустнуло в его хватке. — Это все неважно, понимаешь? То, что до нас троих было — все неважно. — Это аллегория, ты же понимаешь? Никто меня толпой не ебал. И никаких подпольных абортов я не делал. И течки, нахуй, никакой у меня нет и быть не может, как и пуза с вашими щенками! — Я знаю, — Барнс отпустил его, убрал металлическими пальцами упавшую на лоб прядь и улыбнулся. — Грязь — она разная бывает. Я не психолог. Но могу сказать, что… — Слава богу, — Роджерс, непривычно заросший, бородатый, с темными кругами под глазами, со звоном бросил у дверей щит и расстегнул куртку. — Брюс сказал, ты очнулся, и… Господи, Брок. — Ни слова о течке и пузе, Роджерс, — предупредил Брок. — Не знаю, откуда эта вся хуйня взялась и знать не хочу, понятно? Лицо у Стива стало странным, будто он споткнулся на ровном месте и теперь не мог понять, как так вышло. — Я думаю, — осторожно начал он, — что беременность — это символ семьи. Что ты принял нас. По-настоящему. — Он подошел к постели и взял Брока за руку. — И все, что я тебе там говорил — правда. — Я никакой, нахуй, не омега, не принц, не ебаная твоя королева или кто там еще. — А говоришь, что аллегории понимаешь, — усмехнулся Барнс. — Эх, детка, детка. Напугал до усрачки своими кошмарами. Роджерс быстро разделся и улегся рядом, прижавшись к спине. Оглядевшись, Брок узнал «их» спальню в Башне и успокоился. Даже Старк не настолько самоубийца, чтобы устанавливать тут камеры. — Я действительно снизу больше люблю, — признался Брок. После того, что он творил в ебаной приснившейся сказке, это было очевидно, но дурацкий характер не давал промолчать — Роджерс явно заразный в этом плане. Правдолюбие, передаваемое половым путем. — И ребенка своего первого… и единственного я убил. Помог. Девчонка только после школы была. Хорошенькая, как кукла. А я после первой командировки. Ебал все, что двигалось, а что не двигалось, толкал и ебал. Жить хотел, всего хотел. А жениться — нет. Дал денег на аборт и выставил за дверь. А потом, как в Ираке чуть не сдох, лежал, кишки ладонями держал, чтобы не вываливались, думал — сыну или дочке десять было бы уже. — Ага. Будь у тебя семья, Гидра не только за яйца тебя держала, — сказал вдруг Барнс. — А и за горло. В нашем деле нельзя… сам понимаешь. Ты не искал ту девушку? Может, она… — Забей, Барнс. Ни имени, ни фамилии не помню. А вот откуда мое подсознание ваших щенков вытащило — знать не хочу. — Это… потому что мы семья, понимаешь? — Стив положил свою лапищу поверх металлической ладони Барнса у него на животе. — А ты уже год отбрыкиваешься, при первом удобном случае самоустраниться пытаешься. Броку очень не хотелось этого говорить, но раз пошла такая пьянка — режь последний огурец. — Да? — он повернулся к Стиву и посмотрел ему в глаза, хотел видеть его, когда тот будет пытаться ответить и не соврать при этом: — Так это не я начал. Не я стыдливо обхожу тему ебать каких неправильных отношений во всех разговорах. Ни про меня, ни про Барнса… — Потому что это личное, — Стив, казалось, был искренне удивлен. — Кому надо, те знают. И в карте… Джарвис? — Да, капитан Роджерс? — Выведи, пожалуйста, на монитор мой личный файл, — Стив стряхнул с телефона прозрачную голограмму, и там засветилось его досье. Он прокрутил до строк «Поручители, контактные лица, душеприказчики», и в каждой стояло два имени. — Завещание и страховку показать? Если тебе этого мало, то у меня завтра интервью. — Не надо, — буркнул Брок, у которого личный файл выглядел так же: тоже два имени в каждой строке. Барнс рассмеялся и прижал его к Стиву. — Надо будет Ванде спасибо сказать, — бархатно промурлыкал он, прикусывая его плечо. — Кстати, что-то у тебя метки исчезли, принцесса. Не пора ли их обновить? — Только попробуй, — не слишком убедительно произнес Брок, вспоминая, как эти двое впились в его шею своими клычищами, там, в мире, который он сам себе выдумал, и как он орал одновременно от боли и наслаждения, кончая под ними. Помеченный, присвоенный. Как горела шея от двойного клейма, стоило кому-то из них оказаться рядом. И осознал вдруг, что принес оттуда сюда это чувство принадлежности. То, что эти двое были с ним там, видели его с изнанки, не давало списать все только на подсознание и выдумки. «Переживи свои страхи, — сказала тогда ведьма, — и живи уже спокойно». Барнс прикусил ему шею, Роджерс впился в губы, и Брок подумал, что, может, есть сказки со счастливым концом. Его вот только начиналась.