В четверг. В восемь.

— В четверг. В восемь. Наото пытается скривить ободряющую улыбку, но от чего-то ему кажется, что зеркало или сейчас помутнеет, или, и того хуже, пустит ни на йоту не воодушевляющую трещину. Он уже полчаса мнется перед зеркалом, переступает с одной ноги на другую, почесывает носком туфли щиколотку, пачкая и без того… изрядно замызганные брюки. Галстук болтается, как какая-то сарделька, а волосы вообще похожи на кактус Гинозы! Хорошо хоть, не изведавший кофе из рук… — Нао, ты что тут прихорашиваешься? «Прихо… что?!» — сердце ударяется о кадык, да и Наото бы, наверное, поседел, если бы было куда. — Тории! — Да-а? Под мышкой книга, а эти волосы… ох уж эти черные волосы… Старик бы точно брякнул что-нибудь поэтичное, чтобы передать блеск и здоровье, которым пышут эти мягкие — а Курата был уверен, что самые мягкие — волосы… — Не подкрадывайся так больше! — Хм… Ты просто выглядел таким отрешенным. Вот и подумала, что ты, того и гляди, улетишь куда-нибудь. — Кто тут еще летает — хороший вопрос, — он старается незаметно примять волосы, но те, точно иглы ежа, раздуваются еще больше. — Чего тебе? — ох, он же не так хотел начать разговор! Дубина! — Да так, — Цубаса достает книгу и прижимает обложкой к груди, — почитать шла, а тут ты, перед зеркалом марафетишься. — Да ничего я не мара… что?! Как она вообще смогла добиться чего-то на литературном поприще — вопрос, которым Курата задается вот уже целый год. «В четверг. В восемь» — да, да, да! Именно это ты и должен ей сказать! Ведь у них у обоих тогда смена заканчивается, и можно будет пригласить ее в кафетерий, ресторан, что ниже этажом… да хоть спортзал! Или даже… позвать к себе, ведь старик ему такое хорошее вино подогнал! Без всяких, конечно, задних умыслов! Надо б только прибраться в гостиной, пыль стереть, разобрать завалы посуды, а то Тории даже ступить будет некуда… В этот момент Тории, правда, как раз ступила. В противоположную сторону. И пошла куда только ей ведомо. Наверняка искать в своих «Больших танцах» глубинные коллизии. — Тории!.. Девушка останавливается и вопрошающе смотрит, а с Наото, кажется, семь потов сошло. — В… в четверг, ну, который будет… через… Ты… и… Язык засыхает во рту и превращается в скукожившуюся гусеницу. Курата трет ладони о свои и без того изрядно замызганные брюки. Хорошо это или плохо, но именно в этот момент Когами вздумалось позвонить ему по внутренней связи. Тории понимающе кивает и продолжает… ускользать от него… А Курата проклинает чертового дурня, у которого мозги ушли в мышечную массу. Ладно, допустим, не все мозги. — Что?! — рявкает он, а Когами еще десять минут растолковывает ему о том, как надо говорить со своим начальством. *** Крышечка от газировки соскакивает с пальца и катится по столу. Курата в последний миг ловит ее на самом краю. Он так и не смог ее пригласить! И все из-за этого… настырного, придирчивого, импульсивного и безбашенного… — Аа-а-а… — Курата утыкается лбом в клавиатуру и стонет, пока клавиши в весьма… эпатажной манере набирают ему отчет. — Придет весна, И первыми цветут у дома моего Цветы душистой сливы… Ужель совсем один, любуясь ими, Я буду проводить весною дни? Наото подпрыгнул на стуле, как ужаленный, чуть не свалив клавиатуру на пол. Рядом стоял Масаока и отряхивал свой пиджак, мягко чему-то улыбаясь. — Я… Слива уже отцвела, — он решил сдаться и дальше топить себя в депрессии. — Отцвести-то отцвела, Нао, да только это здесь не главное, — он прошел к своему столу, поставил кофе и включил компьютер. Все еще красный, Курата расправил плечи и, взглянув на экран, узрел творение рук своих, а точнее, головы. Многострадальной. Непутевой… — И все уже… ну… Масаока засмеялся, перегнулся через стул и похлопал его по плечу. — Твое лицо очень красноречиво. — Значит, все… — Ну, за Когами я не ручаюсь. Он может быть хоть восьми пядей во лбу, да только дел сердечных в упор не видит. Для Кураты это было сомнительным утешением, поэтому он продолжил крутить крышку на пальце, подперев рукой голову. — Чем рассусоливать, давно бы сказал ей, что на душе. — Действительно! Делов-то! Нам просто еще работать здесь бок о бок! — Крышечка от газировки с испугом соскочила на пол и скрылась в щели между столами. От мысли, что Тории обернет все шуткой и заставит его почувствовать себя самым тупым неудачником, у него начинался приступ паники. А если еще об этом весь отдел знает… Масаока снова посмотрел на него, только в этот раз как-то по-другому. Курата даже успел несколько пожалеть о том, что повысил голос. — Сколько, по-твоему, вы будете здесь работать, Наото? — Ну-у… — он почесал макушку и осекся. Желудок сжался, а пальцы над клавишами задрожали. И вправду, сколько?.. Сколько они смогут протянуть на своей службе государству? «Тории…» — взмолился внутренний голос. Руки вцепились в волосы. — Я приглашу ее. — Молодец! — В четверг. Точно. Я приглашу. — Так бы и сразу! Если что, старик всегда подсобит, ты же знаешь. Наото наконец-то находит злосчастною крышечку, и та летит прямиком в мусорное ведро. От внезапных сомнений нет и следа! В груди горит одна лишь решимость, поэтому Наото вылетает из отдела с намерением найти предмет своих каждодневных мучений, но Цубасы не оказывается ни в комнате отдыха, ни в спортзале, ни в лабиринте коридоров, ни даже в курилке… «Она ж не курит!» — рука со звонким шлепком приземляется на лоб. — Э-э… — он налетает на Ваку прямо у дверей второго отдела. — Послушайте, а вы случайно Тории не видели? — Тории?.. Нет, но советую тебе найти ее, потому что вы с инспектором Когами сейчас едете в похоронное агентство, где дожидаетесь трагичных вестей о скоропостижной кончине Масаоки. — Что? Но разве это не завтра? — На завтра Найто нам не выделят. Их отдел целиком направлен в один из специальных районов. Им навстречу уверенной походкой шагает Тории, которая пытается дожевать бутерброд прежде, чем поздороваться с Ваку. — Тории, вы с инспектором Когами и Куратой едете в похоронку, работаете под голограммами и ждете Кураи. — Есть. «Ну черт, а день вроде неплохо начинался, » — думает Наото и пытается удержать разочарованный вздох. Он, как мантру, повторяет про себя «в четверг, в восемь» и смотрит на шелковистые волосы этой миниатюрной и непростительно очаровательной девушки. *** Стоит ему только взглянуть на Цубасу под этой голограммой, как желание провалиться сквозь землю становится просто невыносимым. Плюс к тому хочется умереть и воскреснуть несколько сотен раз. Так. На всякий случай. — Ага, влюбился, — восклицает она. А это, черт возьми, действительно так, поэтому ничего лучше на ум ему не приходит: — П-прекрати. Пока продолжается вся эта свистопляска вокруг гроба все еще живого Масаоки, старого склада и Кураи, Наото силится выкинуть из головы непривычное и сбивающее мысли всмятку платье. Когда они будут свободны, а эта кутерьма утихнет, и они останутся наедине — на что Курата очень-очень надеялся — он точно пригласит ее на чашечку кофе. Да и… даже если дело дальше не зайдет, ничего же ей не стоит выпить с коллегой кофе, так ведь? Просто поговорить. Пусть не о работе. Пусть только вдвоем… «Четверг. Восемь вечера, » — сакральные слова скоро растворят его черепную коробку и отпечатаются где-нибудь на лбу, чтоб стопроцентно все были в курсе! «Интересно, а какие сладости ей нравятся?» — неожиданно всплывает в голове, когда они с Когами бегут сквозь разрушающееся здание. — Черт, черт, че-е-ерт! — каменное заграждение осыпается дождиком от меткого выстрела из доминатора. Как же ж все-таки хорошо, что Тории здесь нет. — Чуть не погибли, — констатирует Когами, а Наото мысленно ему аплодирует. Руку обвивает красная лента крови, а в ушах все звенит от мощного грохота обваливающихся стен. Кураи схватили, значит, еще один день прожит не зря. Позже он понимает, что день точно прожит не зря, когда Тории собственноручно наматывает ему бинт на руку, а он искоса смотрит на ее черные волосы, выбивающиеся из-под махонькой шапочки. *** Когами скалит зубы и посылает ему взгляд, не предвещающий, увы, легкой победы. Да какой, к черту, победы! Он даже безболезненного поражения не предвещает! Ладно. Спарринг есть спарринг. Иначе, кто его за язык тянул? Сам вызвался! Наото встает в стойку, напрягает руки в оборонительной позе. Когами, конечно, та еще махина, но правильно говорит Сасаяма: «Стоит ему увлечься, так у него тормоза едут». Именно поэтому Наото старательно уклоняется и блокирует мощные удары, скользя по мату, как кусочек масла по тосту. Удар ногой сносит его, как ни горько признавать, на полтора метра, благо свои твердо упираются в пол, и он не катится кубарем в сторону турников. — И долго ты, — еще один точный удар, и Курата на секунду теряет себя в пространстве, — будешь блоки ставить? Я-то надеялся… Вот только болтать не надо! Наото подается вперед, а Когами чуть не опаздывает выставить руки перед собой. Он ставит подножку, но Когами на то и Когами, что такими детскими трюками его не обвести. Рука попадает в захват, но явно расслабившемуся из-за однообразных киков инспектору приходится ее отпустить и защитить лицо от прыткого локтя. Ладно, пусть Наото и глист по сравнению с ним, но новичкам же везет. Да? Везет же? По крайней мере, он так легко не сдастся. — Нао, дава-а-ай! Постой за карателей!!! — кричит Амари, подпрыгивая на скамейке. Вот, чесслово, только плакатов не хватает. Рядом с ней сидит Цубаса, а ее белые зубы блестят в счастливой улыбке. Кажется, будто она солнышко проглотила, такое от нее сияние исходит. Долю секунды спустя выражение ее лица, правда, меняется, да и Амари кричит явно что-то другое, но мозг Наото дал сбой, и он вбирает в себя это свечение, которое Тории разбрасывает на много метров вокруг себя. Удар. Потом внеземная легкость. И он падает, падает, падает… Нет, ну чудо же у нее, а не улыбка. *** Его романтичные планы приходится отложить в дальний ящик, потому что работы наваливается вагон и маленькая тележечка. Нона-тауэр уже третью ночь не знает покоя, все возбуждены. Когами так вообще с цепи сорвался, а Наото спасают только литры кофе. С одной стороны, может, оно и хорошо, ведь тайна, судя по всему, к разгадке близится. Да и подземный агрокомбинат они наконец-таки отыскали, но отчего-то сильно сосет под ложечкой, а сердце заходится колющей болью. Они сталкиваются в коридоре. Наото спешит в первый отдел, где Когами, кажется, собрался кого-то линчевать, а Цубасу вызвал Ваку. Странный цилиндр выпадает у нее из рук и катится по полу. Наото подбирает его и узнает ту самую «чистопасту», по вине которой все стоят на ушах. — Вы сейчас выезжаете с инспектором Ваку? — Ага. Только успела дух перевести, как… Его рука обретает собственную жизнь и осторожно сжимает ее ладонь. Тории поднимает на него глаза. — Осторожна. Будь. Его кожа горит в месте соприкосновения, но почему-то ему стоит титанических усилий убрать руку. Аж больно становится. Дико холодно. И до зубной дрожи страшно. — Да. И ты тоже, — слышится ее голос за спиной, а Наото лишь закусывает щеку изнутри. Не лезь на рожон, Тории. Умоляю. *** Людей мечтательных часто зовут дураками, поэтому Наото не любит простой треп вроде: «А если бы…». О созерцании мчащихся по небу пушистых облаков и томных вздохах и говорить не нужно. Когда же лучше всего предаваться забытью и позволить теплым краскам будущего окрасить холст мысли? Позади обрушивается стена, но Наото не слышит стонов стен и железа. Перед глазами мерещится Ваку, придавленный камнями, а боль раздирает Курату изнутри, но только благодаря маленькой руке Тории, липкой от крови, он бежит вперед, а не кричит, матерясь, себе под ноги. Желание развернуться и броситься к замурованным дверям плавит его мозг. — Нао! — ее окрик разрезает тугую, черную, кипящую субстанцию, которая заливает горло, уши и глаза. — Ты помереть решил?! У нее глаза большие. Синие, как крылья зимородка. — Ага! Конечно! Он вспоминает, что сейчас ночь, а значит, четверг давно настал, но вот незадача: смена предсказуемо затянулась. Похоже, пригласит ее в следующий, когда им точно дадут отгул после этого ада. Он вспоминает маленькое белое платьице, выбившее у него почву из-под ног, и от чего-то ему безумно хочется еще раз увидеть этот нелепый маскарад. Они тормозят у шахты старого лифта, который, кажется, уже пожрала ржавчина, но двери, слава Господу, рабочие. Наото чувствует крошечную ладонь в своей руке. — Знаешь, — стальные канаты скрипят, с них сыплются пыль и песок, — в следующий четверг… выпьешь кофе… со мной? У Тории глаза цвета крыльев зимородка. А волосы наверняка мягче сахарной ваты, которую он в тайне от всех ест в столовой несколько раз в неделю. — Долго же ты, — улыбается, — с радостью. Внутри невыносимо больно, но он, кажется, счастлив. Двери со скрежетом раздвигаются, и они запрыгивают на площадку, а Наото все еще держит ее за руку. Нежную. И нестерпимо горячую. Теперь-то он точно свое не упустит. Ох. Дотерпеть бы до четверга.