Идеальный

      «До начала оперы осталось всего несколько минут. Интересно, что же представят здесь, в Вене? Будет ли это похоже на то, что я видел в родном Париже, или нет? Или же Вена удивит меня чем-то таким, с чем мне ещё не приходилось сталкиваться на других сценах?» — на все мои вопросы есть ответы.       Но, пожалуй, я не с того начал. В момент формирования вышеупомянутых вопросов я находился в здании Венской оперы. В Вену я приехал, чтобы узнать о самочувствии моего двоюродного брата, Феличиано, и просто повидаться с ним. Он учится здесь уже второй год, и я решил его проведать, так как старший брат отказался к нему приезжать, а мне стало до колющей боли в сердце жалко этого жизнерадостного парнишку, Феличиано. Ему наверняка одиноко. Я попросил его пойти куда-нибудь вместе, так как мы уже давно не виделись, и наши интересы сошлись именно на опере. И теперь мы оба с нетерпением ждали начала этого многообещающего представления.       Вот открылся занавес, и зазвучала удивительнейшая увертюра. Эта бодрая мелодия навеяла мне воспоминания о Париже. Я видел, как наяву, парк Тюильри, знаменитый Лувр, памятник Жанне Д’Арк, приютившийся на углу галерей, видел музей Д’Орсей напротив, через Сену… Удивительно, сколько всего может быть заложено в музыке! Я всегда поражался этому её удивительному свойству. Возможно, мне просто пришлось по душе обсуждение в сердце Парижа с моим другом романа Проспера Мериме, по которому и была написана ожидаемая нами опера. Так или иначе, я заслушивался голосами мужчин из драгунского эскадрона, Микаэлы, Хозе и, конечно, главной героини оперы и романа — Кармен. Несмотря на то, что опера исполнялась на немецком, это ничуть не испортило моего впечатления кажущейся немузыкальностью языка. Наоборот, это добавило своего колорита. Иначе говоря, я был приятно впечатлён.       К концу первого акта я обратил внимание на музыкантов. Они выглядели вполне обычно, но я-таки присмотрелся к одному из них, к скрипачу, к тому, у которого нижняя часть лица была закрыта медицинской маской. Возможно, он простыл недавно, но, несмотря на болезнь, пришёл на работу. Помимо этого он позаботился о том, чтобы не заболели другие музыканты. Этот скрипач вызвал у меня небольшое чувство уважения, которое я про себя отметил. Так сказать, отметил и через мгновение забыл, потому что от разглядывания музыкантов меня отвлёк Феличиано, легонько дёрнув меня за руку. Я помотал головой, как бы вытряхивая связанные с музыкантами мысли из головы, и предложил двоюродному братцу выйти из опустевшего партера. Феличиано против не был, оттого и потащил меня к выходу, дёрнув за рукав рубашки. Внезапно я почувствовал чей-то взгляд на себе и обернулся. Каково было моё удивление, когда на меня смотрел тот самый скрипач в маске. Один его глаз закрывала длинная чёлка, а взгляд второго жалостливо умолял о помощи. Я тут же вскочил и едва не побежал к скрипачу, но меня вовремя одёрнул Феличиано. Двоюродный брат едва не тащил меня из партера, а я послушно шёл за ним, но всё время оборачивался, на несчастного музыканта, смотревшего мне вслед.       Весь второй акт оперы у меня из памяти не уходил этот взгляд: неживой, будто бы лишённый искры жизни. Признаться, его взгляд несколько озадачил меня. Я не мог понять, что такого могло случиться в жизни человека, представителя чудесной профессии, что у него настолько загубленный взгляд. Как директор парижского театра оперы и балета, я знаю, сколько в среднем платят музыкантам и певцам. Даже минимальной зарплаты хватает на хорошую жизнь. Обычно музыканты счастливы во время исполнения произведений. Ведь это именно то, чего они хотели. Дарить людям прекрасную музыку и видеть, как они наслаждаются ею — вот что делает музыкантов счастливыми. Но такое вопиющее чувство отчаяния я ни разу не видел в глазах музыканта. Я так задумался, что не мог наслаждаться в полной мере оперой. Под конец второго акта я все же смог убедить себя в том, что сейчас меня это не должно волновать. Да, я такой человек, что готов распереживаться даже за незнакомца, как за родного. Это не такая уж и плохая черта, но иногда я могу быть чересчур навязчивым.       Так или иначе, восприятие эфемерного мира музыки наладилось. Я снова мог воспринимать творение Жоржа Бизе, на время позабыв о всём земном, ненужном прекрасному миру звуков. Ничего лучше и быть не может! Следующие два акта были лишены каких-либо волнений, что нельзя сказать о героях оперы. Их отношения стремительно накалялись. Весьма любопытный диссонанс, не правда ли?       Опера завершилась. Уже собравшись уходить, я вздохнул и прикрыл глаза, радуясь мысли о том, что я смог унять своё практически ничем не обоснованное переживание сравнительно быстро. Вот они — сложности впечатлительных и внимательных к людям натур. Но стоит отметить, что в этот раз я хотя бы не полез с расспросами к тому скрипачу с несчастным взглядом.       Партер уже начал стремительно пустеть. Когда мои мысли освободились от приятного плена музыки, я потрепал за плечо дремавшего Феличиано. Кажется, он уснул за какое-то время до конца оперы, но на последнем антракте он ещё выходил со мной. Я немного замешкался, устремив взгляд на яму музыкантов, но тут же потерял интерес к её рассматриванию, так как не нашёл того грусного скрипача в маске. Впрочем, эти поиски были не к месту, так как Феличиано уже проснулся окончательно и ожидал, когда мы выйдем из партера. По всей видимости, он хотел обсудить оперу по дороге к моему отелю.       Так оно и случилось. Всё время, занимавшее путь от здания оперы до отеля, мы говорили о представлении. Должен сказать, что постановка оперы понравилась нам обоим, что несколько меня удивило, так как Феличиано довольно-таки строго оценивает любую оперу, исполненную не в Италии или Франции. Но если он считает, что не потратил время впустую, то я рад. Но мне показалось, что большее впечатление на меня произвёл тот скрипач, нежели сама постановка, что заставляло нервничать.       На углу здания, в котором располагался мой отель, двое молодых мужчин что-то бурно обсуждали. Тот, что был повыше, вытянутой рукой опирался на стену, стараясь морально и физически надавить на своего собеседника, отвернувшегося не только от него, но и от меня. Я прислушался. Если я всё правильно понял, тот, что повыше, сыпал угрозами в адрес своей жертвы, держа её за воротник пальто. Похоже, с минуты на минуту завяжется драка. — Феличиано, возьми мой ключ от номера и подожди меня там, я скоро приду, — недолго думая, я отдал ему ключ.Феличиано хотел что-то сказать, но так и не решился. Потупив глаза вниз, он неуверенной походкой побрёл в отель. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся за дверью, а я тотчас направился прямо к эпицентру накалявшихся событий. — Отойдите от него, -оказавшись рядом, повышенным тоном сказал я, развернув к себе лицом агрессора данной сцены. Нападавшего я очень хорошо запомнил. Весь его внешний вид кричал о его бунтарской натуре. Всё, начиная с платинового оттенка волос вплоть до жестов, выдавало в нём задиру. Когда он отпустил воротник пальто своего собеседника, я обратил внимание на того, с кем он повздорил. Узнав того самого скрипача с неживыми глазами с сегодняшнего представления, что-то сжалось внутри меня, от чего желание уничтожать усилилось. Как можно проявлять агрессию к человеку, дарующему миру эфирную красоту музыки? Немыслимо! — Тебя это не касается, иностранец, –хрипло сказал светловолосый парень, пытавшийся меня задеть, указав на французский акцент моей речи. — Какая тебе вообще разница? — Терпеть не могу, когда кого-то оскорбляют. -мой голос стал твёрже, а кулаки рефлекторно сжались. — Какой ты правильный, -он усмехнулся, — Только мне плевать на это, -вдруг он схватил скрипача за горло и прижал к стене, замахнувшись кулаком для удара.       Не помня себя от нахлынувшей злости, я перехватил руку хулигана и, сцепив со второй, завёл над его головой и прижал к стене так, что его лицо было впечатано в холодную каменную поверхность. — Лучше бы тебе сейчас уйти куда подальше, -почти прошипел я над самым ухом светловолосого хулигана, — Я — противник насилия, но могу применить его по отношению к таким, как ты. — Пожалуйста, отпустите его, -вдруг заговорил скрипач, всё ещё держась за горло. И я отпустил того парня, не в силах сопротивляться этому тихому, но повелительному тону.       Освободившись, хулиган поспешил покинуть это место, так как прохожие стали проявлять уже излишний интерес к сложившейся сцене. Всё-таки Кертнерштрассе — не лучшее место для выяснения отношений. Я смотрел вслед удаляющемуся от нас парню, пока меня не отвлёк мягкий голос скрипача: — Благодарю за то, что заступились за меня. — Не за что. На моём месте любой поступил бы так же. Вы, надеюсь, не сильно пострадали? -я улыбнулся и посмотрел на него. Он был ниже меня, так что я мог хорошо его рассмотреть. Его короткие каштановые волосы выглядят ухоженными, и уложены они очень красиво. Я был уверен, что у него такие же плавные черты под маской, как и над ней. Но моё внимание больше всего привлекли его необычные, заставившие меня изрядно поволноваться, глаза глубокого синего цвета с неким фиолетовым отливом. Возможно, фиолетовый оттенок они приобрели из-за линз его очков. Этот оттенок напоминал мне майское ночное небо. У него был взгляд загнанного, ничем не заинтересованного человека. Когда я заметил, что откровенно пялюсь на него и прослушал ответ на вопрос, он отошёл чуть дальше, насторожившись. — Простите, с моей стороны это было так бестактно, -я помотал головой, усмехнувшись. — Ничего, я уже привык, что на меня подолгу смотрят. — он смотрел на меня с опаской, но с той же грустью. — Извините, я не хотел вас этим смущать, -я посмотрел по сторонам и, немного помолчав, заговорил снова. — Позвольте мне проводить вас до дома. Боюсь, что тот парень может поджидать вас. — Если это не доставит вам неудобств… -скрипач склонил голову набок, глядя вниз. — Что вы! Я считаю это своим долгом, о неудобствах и речи быть не может. -я подошёл к нему поближе и, дождавшись, когда он посмотрит на меня, улыбнулся. — К слову, далеко ли вы живёте, герр…? -я запнулся, осознав, что не знаю ни его имени, ни фамилии. — Эдельштайн. Но вы можете звать меня Родерихом. Я не думаю, что у нас с вами велика разница в возрасте. -он поправил немного съехавшие очки. — Тогда зовите меня Франциском. — я протянул ему руку, которую он неуверенно пожал. От этого касания меня словно передёрнуло. По всей видимости, он заметил это, так как быстро отдёрнул руку. — Идём. -еле слышно сказал Родерих и пошёл по направлению к своему дому.       И я последовал за ним.       Ушли мы недалеко от места происшествия. Судя по нашему пути, он жил где-то совсем рядом. Всю дорогу сохранялось напряжённое молчание. Мне показалось, что я был слишком навязчив, и это оттолкнуло Родериха. Однако, я просто хотел защитить его. Не люблю, когда кого-то оскорбляют или же вот так зажимают с какими-либо претензиями. Но меня пугало то, насколько остро я отреагировал на сложившуюся недавно сцену. Я и раньше заступался за совершенно не знакомых людей, но этот раз показался мне не таким, как предыдущие. — Кстати, вы живёте один или с кем-то? –поинтересовался я, когда мы были около подъезда. — Один. -достав ключи из кармана, Родерих вздохнул. — Тогда вас нужно проводить до квартиры, -я заметил, что он вопрошающе смотрел на меня, нахмурившись. — Вдруг тот парень поджидает вас прямо около дверей?       Он продолжал хмуриться, глядя куда-то в сторону, вероятно, думая, что мне ответить. Но не найдя ничего подходящего, кивнул и открыл двери подъезда, пропуская меня вперёд.       Я зашёл в подъезд старого дома-колодца, глядя по сторонам. Родерих шёл за мной, но выглядел он слишком спокойным, словно того инцидента и вовсе не было. Однако я никак не мог разболтать его. Видимо, он не сильно общителен. — На каком этаже вы живёте? –спросил я, так же осторожно осмотревшись. — На четвёртом. -последовал его лаконичный ответ.       Продвигаясь по лестнице, я осматривал каждый этаж, разыскивая того парня или кого-либо подозрительного, но так никого и не повстречал. Было пусто и тихо. Особо тщательно осмотрев четвёртый этаж и заглянув на пятый, я остановился на лестничной площадке. Родерих подошёл к своей квартире и грустно посмотрел на меня. Я, словно заворожённый, приблизился к нему на пару шагов. — Спасибо, что составили мне компанию и проводили. -он внимательно смотрел на меня, но избегал встречи с моим взглядом. — Не стоит, за такие вещи не благодарят. -я повёл плечом, уставившись в стену. — Заходите как-нибудь, если у вас будет время, разумеется. -Родерих смутился и отвёл взгляд в сторону. — Я обязательно зайду. -я улыбнулся самой обворожительной улыбкой, на которую был способен. — Буду ждать. -по видимой части его лица было заметно, что он улыбался. — Напомню, что моя квартира подписана фамилией Эдельштайн*. — Звучит очень дорого**. К слову, моя фамилия — Бонфуа. — А у вас фамилия звучит удачно***. -он усмехнулся и облокотился на дверь. — Есть такое… — я почесал затылок. — Тогда до встречи! — До встречи. -тихо произнёс Родерих.       Я развернулся и побрёл к выходу под звук открывающейся и закрывающейся двери его квартиры.       Феличиано ждал меня достаточно долго, но он не был в обиде на меня, хоть и переживал. Когда я появился на пороге, он встретил меня крепкими объятиями. — Братик Франциск, я переживал! –несколько плаксиво сказал он, обнимая меня крепче. — Со мной ничего бы не произошло, я в полном порядке. -я потрепал его по голове. — Точно? Ты не пострадал? А тот парень? –Феличиано смотрел на меня большими карими глазами, ослабив хватку объятий. — Точно. Родерих тоже в порядке и не пострадал. -я широко улыбнулся, показывая, что всё хорошо. — Вы с ним уже познакомились? Как здорово! –Феличиано отпустил меня, улыбаясь.       Я прошёл в номер, глядя то на балкон, то на небольшое окно, выходившее к другому дому. Феличиано ушёл в противоположный конец комнаты, говоря что-то про ужин. А я подошёл к окошку, осознав, что толком не обратил на него внимания при заселении. Открыв его, я посмотрел вниз, и только потом в окно напротив. Когда я хотел было отойти, то самое окно напротив, до этого скрытое шторами, вдруг показало внутреннее убранство квартиры и своего жильца. Я изумлённо хлопал глазами, раскрыв рот, когда я увидел Родериха в нём. Повернув голову в мою сторону и узнав меня, он моментально отскочил, как ошпаренный, снова задвинув шторы. Если мне не показалось, я видел его без маски, но я ничего не смог разглядеть из-за стекла, кроме того, что у него красивый профиль. Однако факт того, что он так отскочил, немного меня задел. Я уже хотел было уйти, как вдруг створки окна напротив распахнулись и снова появился Родерих, но уже в маске. — Не думал, что у меня будет такой сосед в этот раз. -сказал он, облокотившись на подоконник. — И я не предполагал. -я усмехнулся, продолжая думать о том, как это получилось. Но при анализе пути до его дома и планировки подъезда, я понял, что это было вполне логично. Тем не менее, я был приятно удивлён. — Простите, что так отреагировал. Я уже давно не показываюсь людям без маски. -он подпёр ладонью голову. — Почему? Вы больны? Или у вас что-то с лицом? Я уверен, что у вас очень красивое лицо. -я облокотился на раму. С моей стороны это звучало, как минимум, странно и несколько нетактично. — На то есть причина. — он посмотрел вниз, на узкую улицу между домами. — Хорошо. Расскажете, когда захотите. Я и так смутил вас своим любопытством. -я отошёл от рамы, выдавая нервозность своими движениями.       И тут со спины на меня налетел Феличиано с громким возгласом: — Ве-е-е! –он обнял меня за шею. — Братик, мы идём ужинать? Ты обещал! — Не знал, что у вас есть брат. -сказал Родерих несколько растерянно, снова опустив взгляд вниз. — Это мой кузен, Феличиано. -я пытался высвободиться из крепких объятий Феличиано. — Он учится здесь, в Вене, а я приехал к нему на время. Но иногда он захаживает ко мне. — Очень рад знакомству. -Родерих посмотрел в нашу сторону и кивнул Феличиано, на что тот в ответ мило улыбнулся. — Может быть, присоединишься к нашему ужину? –спросил Феличиано, продолжая улыбаться Родериху. — Я бы с радостью составил вам компанию, но я не голоден, уж прошу простить. -он виновато посмотрел на нас и, немного помолчав, добавил. — Лучше я подожду вас. Можете либо прийти ко мне, либо просто постучать в окно из номера. — Отличная идея. -я улыбнулся, глядя на Родериха. — Увидимся позже. — До скорого. -сказал он напоследок, прежде чем закрыть окно и задвинуть шторы.       Даже за ужином я не мог сосредоточиться на том, что было актуально для меня сейчас: на разговоре с кузеном и самом ужине. Я думал только о Родерихе. Вернее, о том, почему он испугался того, что я увижу его без маски. Воображение подкидывало мне разные варианты, причём последующий был изощрённее предыдущего. Но я всё чаще ловил себя на мысли, что хотел бы защищать его. Что-то заставляло меня думать о том, что он — не простой знакомый, что он — особенный. И это что-то пугало меня всё сильнее. Мне не нравится ход своих мыслей, но я не могу их остановить. Или я могу, но не хочу?.. — Ты какой-то мрачный… — словно сквозь водную толщу звучал голос Феличиано, вырывая меня из собственных мыслей. — Тебе нехорошо, братик? — Прости, я немного задумался. -я улыбнулся, но по лицу Феличиано можно догадаться, что выглядело это не как обычно. — Ты сам не свой… Это меня пугает. -он откинулся на спинку стула, уперев в меня внимательный взгляд. — Не переживай, всё в порядке. -я взял меню и уткнулся в него, лишь бы избежать этого взгляда кузена и успокоить его. — Ты что-нибудь выбрал?       Перевести разговор на другую тему — хорошая идея. Этот трюк всегда срабатывал с Феличиано. Его выражение лица моментально переменилось с озадаченного на привычно весёлое.       Мы провели ужин в относительно непринуждённой обстановке. Мои мысли по прежнему занимал Родерих, но благодаря некоторым усилиям, мысли приняли другой ход. Теперь меня терзало любопытство. Кто же он такой? Почему он так сторонится людей? Почему он прячет своё лицо и так старательно пытается замять эту тему? Почему у него такой несчастный взгляд?.. Всё это было непонятно, что ввергало меня в замешательство и не позволяло выбраться из этого состояния, как бы намекая на что-то.       Так мы провели вместе все дни моего пребывания в Вене. Вечерами мы много гуляли по столице, а получив приглашение от Родериха, ходили в оперный театр. Бывало, он доставал нам билеты на балет. И в дни его выходных мы втроём любовались прекрасным союзом изящного, лёгкого танца и музыки. Мы делили восхищение на троих, но я чувствовал, как всё больше отдаляюсь от Феличиано и приближаюсь к Родериху. В последнее время мы сдружились. Когда Феличиано уходил в общагу, мы с Эдельштайном говорили ночи напролёт обо всём на свете. Я узнал о нём много нового (что, разумеется, не касалось больных тем), что с каждым разом притягивало меня всё больше. Да и я рассказал ему очень много о себе.       Притяжение между нами начало вытеснять мой неизвестный страх, когда я чётко осознал одну вещь: я влюбился в Родериха. С самого начала я боялся признать факт того, что проявил недвузначный интерес к молодому мужчине. Но своего апогея это пьянящее чувство достигло во время одной из прогулок, когда мы стояли на башне Святого Стефана, являющейся частью одноимённого собора. Феличиано тогда отошёл в другой угол башни, тем самым оставляя меня в относительном уединении с Родерихом. В тот момент Эдельштайн был особо красив с моего угла обзора. Лучи закатного солнца мягко касались его аккуратной фигуры, особо подчёркивая её плавные черты. Розоватый свет придавал его глазам удивительной красоты блеск, а бледной коже — необычный румянец. В моём воображении у Родериха не было маски, отчего я мог представить лёгкую улыбку в дополнение к полуволшебному образу из реальности. Мне стоило огромных усилий подавление желания снять маску с этого прекрасного лица и расцеловать его. Обостряло ситуацию то, что мы были на самом верху башни, и я не мог отвернуться или отойти от него, как я это делал раньше, если это ощущение появлялось. Но это желание усиливалось с каждым днём, поэтому в свой последний вечер в Вене я твёрдо решил рассказать ему о своих чувствах.       Этот вечер оставил в моей памяти, пожалуй, самый яркий след.       Тогда Феличиано уже ушёл в общагу, а я взял небольшой очаровательный букет фиалок, любимых цветов Родериха, и, распахнув окно, соединявшее нас, постучал в соседнее стекло.       Створки распахнулись, и передо мной появился сам Эдельштайн. Увидев меня с цветами, он застыл на месте. — Это тебе, mon cher. -я протянул ему букет. — Я помню, что ты любишь фиалки. — Франциск, право, не стоило. -он осторожно забрал букет из моих рук. — А что, я не могу подарить тебе цветы? –я вскинул брови, глядя на Родериха исподлобья. — Можешь, но… — Что не так? –я сел на подоконник и свесил ноги наружу. — Не знаю, как во Франции, но в Австрии тебя могут неправильно понять. -он начал краснеть, отчего пытался избегать моего прямого взгляда. — И как же меня могут понять? –облокотившись на раму, я продолжал смотреть на него. — Обычно этот жест расценивается как проявление симпатии. — по всей видимости, Родерих боялся произнести это, что выдавал усилившийся румянец и устремлённый в букет взгляд. — А что, если это так и есть? –я встал на подоконник и, держась за раму, подался вперёд. — Что, если ты мне нравишься? Родерих молчал. Его взгляд метался от одного к другому, а пальцы нервно сжимали букет. Он выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание. Не раздумывая, я шагнул вперёд, пробравшись в его квартиру. — С тобой всё в порядке, mon cher? Может, тебе воды принести? –быстро проговорил я, держа его за плечи. — Нет. -Родерих постарался отстраниться. — Франциск, ты очень хороший человек, и ты тоже мне очень нравишься, но… — В чём же тогда проблема? –мягко спросил я, кладя руку на полускрытую маской щеку. — Тебе я интересен только как друг? Тебе не нравятся мужчины? Ответь, я пойму тебя, что бы это ни было. -ответом на мои вопросы послужил удар по моей ладони. Он больно ударил её, отводя подальше от своего лица. — Не в этом дело, Франциск, мы просто не сможем быть вместе. -он тяжело вздохнул, отворачиваясь от меня. — В чём проблема, mon cher? –в этот раз я старался не прикасаться к нему. — Всё из-за маски. Вернее, из-за того, что под ней. -он отошёл от меня и прикоснулся лбом к стене. — И что же под ней такого? –сделав несколько шагов, я начал понемногу сокращать расстояние между нами. — Поверь, я ни за что не отвергну тебя, что бы не было под маской.       Он вздохнул и снял маску с лица, после чего медленно повернулся ко мне. Я был поражён до самых потаённых уголков моей души. От уголков губ до скул тянулись крупные, грубо затянувшиеся шрамы (около самых уголков рта кожа не срослась). Они выглядели так, словно их вскрывали, едва они успевали затянуться. Они резко контрастировали с его мягкими чертами лица, но даже это не портило его внешности. Он был по-особому красив. В этой красоте была не только та грация и изящество, которые я подметил ещё в первую встречу. В ней была сила. Даже тогда, когда Родерих смотрел на меня с упрёком, я не мог отвести взгляда от его лица. Мне вовсе не было страшно, я был восхищён этим контрастом и тем, что даже такие уродливые шрамы ничуть не портят его. Красота его души так сильна, что способна перекрыть его телесные увечья. Он идеален! — Ну что, как тебе такой я? –спросил он со столь явной горечью, что я был возмущён от того, что он не видит своей красоты и неимоверной силы. — Я в жизни не видел никого красивее тебя, mon cher. -выдержав паузу, произнёс я, после чего крепко обнял его.       Он застыл на месте, явно не ожидав от меня этих слов; только через несколько секунд он неуверенно обнял меня в ответ. Тут же во мне пробудилось то самое пьянящее чувство. Я был уже не в состоянии отдавать отчёт в происходящем. Настойчиво, но очень аккуратно и нежно, поцеловал я его. Родерих не сопротивлялся, но и не стремился отвечать. Я прикусил его нижнюю губу, заставляя еле слышно вскрикнуть. Не теряя ни секунды времени, я продолжил целовать его, углубив поцелуй. Немного неловко и стеснительно он начал отвечать мне, что кружило мне голову ещё больше. Я подхватил его под бёдра и прижал к стене, делая наш поцелуй более развязным и глубоким. Мы уже не целовались, мы кусали губы друг друга, распаляя желание. Когда это самое желание достигло своего предела, я взглянул на Родериха. Он часто дышал, удивительного цвета глаза потемнели, на покрытых румянцем щёках белели шрамы, губы немного покраснели и припухли от наших поцелуев… Его вид занимал все мои мысли. Казалось, в мире нет никого и ничего, кроме нас и нашего обоюдного желания. Я очень явно чувствовал, как Родериху не хватало любви и страсти, отчего хотелось отдать ему это сполна, позволить познать доселе неизвестные ему прелести любви. Я хотел, чтобы он осознал свою красоту, принял себя с этими шрамами, которые не только не оттолкнули меня, но и показали ещё одно его качество — силу духа.       Я нервно, словно в первый раз, начал расстёгивать пуговицы его рубашки одной рукой, как бы случайно касаясь открывшимся участкам его бледной кожи. Рубашка соскользнула с его худых, но достаточно сильных плеч, открыв мне красоту его тела с зеленеющими пятнами синяков на боках и многочисленными шрамами разных размеров. — Откуда это у тебя? -низким от возбуждения голосом спросил я, аккуратно прикоснувшись к такому синяку, переместив руку на крупный шрам на животе. — Это последствия избиений того парня, с которым ты столкнулся в день нашего знакомства. Шрамы на моём лице — тоже его рук дело. -так же хрипло отозвался Родерих, выгнувшись от прикосновения и обняв меня за шею. — Я понравился ему ещё в старших классах школы, но взаимностью не ответил, а он, в связи со своей психической болезнью, оставил мне эти шрамы, чтобы никто не полюбил меня из-за уродства. Он хотел, чтобы я сам пришёл к нему, как к единственному, способному любить меня, человеку. Но сколько бы он ко мне не походил с предложением встречаться, я тянул время и старался перевести тему.       По мере того, как он говорил, в моей затуманенной голове складывалась история происхождения его шрамов и уже почти заживших синяков. Он не только нашёл в себе силы жить с этими увечьями дальше, он простил того, кто так жестоко издевался над ним. Я вспомнил, как он не желал драки между мной и этим самым психически больным. Но даже после всего, что сделал с ним этот человек, он не хочет причинять ему боли. Я твёрдо решил, что не оставлю его здесь, в Вене. Он должен быть рядом со мной, напоминая собой, что есть идеал подлинной красоты. Я заберу его с собой в Париж.       Я легко коснулся губами шрама и спустился ниже, к шее, целуя и слегка прикусывая нежную кожу, на что Эдельштайн отзывался лёгкой дрожью и глухими стонами. Я целовал его тело, не желая доставлять боли. Я прикасался к нему со всей нежностью и любовью, на которую только был способен. Я раздевал его, восхищаясь красотой его бледного, покрытого шрамами, идеального тела.       Мы провели с ним ту чудесную ночь вместе. Я помню взгляд его блестящих глаз, громкие стоны, встречные нетерпеливые движения навстречу мне… Это было похоже на удивительный, несколько туманный, но незабываемый сон, в котором я видел, насколько красив Родерих на самом деле. Пусть его тело покрывают многочисленные следы насилия, лицо искажают два крупных грубых рубца, но это всё не скрывает его красоты, силы и желания жить после всего этого кошмара. В тот вечер я увидел свой ослепительный идеал человека. Утром я предложил ему уехать со мной в Париж, на что он согласился незамедлительно. Я не был удивлён его скорым решением. Он страдал здесь, в Вене. Ему всё напоминало о плохих временах, окружали его чёрствые и жестокие люди, не позволявшие ему ни проявлять талант в музыке, ни жить спокойной жизнью. Иначе говоря, Родерих был чужим.       Совсем иной была его жизнь в Париже. Как только мы оказались в моём родном городе, я снял с Эдельштайна маску, до этого скрывавшее его лицо. После этого он никогда её не надевал, стал чаще улыбаться.       Практически сразу же я взял его на работу в Парижский оперный театр, где спустя месяц была поставлена первая опера его собственного сочинения. К слову, эту оперу он написал давно, но директорат Венской оперы отказал Родериху, даже не утрудившись бегло просмотреть партитуру. Однако Париж принял его оперу с превеликим восторгом. После этого успеха мой дорогой Родерих расцвёл в полной мере, а я всё больше и больше восхищался им. Мы вдохновлялись друг другом, переживали вместе радостные и горестные моменты, делили всё на двоих.       Но вскоре я осознал, какую совершил ошибку. И дело не в общественном мнении обо мне, как о директоре национального театра, и не в людях, которые косились на нас всякий раз, когда мы находились в людных местах. Накануне представления его новой оперы, написанной на сюжет романа Виктора Гюго «Человек, который смеётся», у Родериха вдруг поднялась температура. Я переживал и настаивал на том, чтобы пойти в больницу, но он только отмахивался, уверял, что это всего-навсего простуда. Зря я повёлся тогда. Какой же я дурак!..       После представления Родерих должен был выйти на поклон вместе с певцами и другими актёрами, как автор оперы. Он был бледен и его мелко трясло. В один момент он упал, потеряв сознание. Я рванулся к нему и попытался совственными силами вывести его из этого состояния. Но как только я осознал, что это бесполезно, я взял его на руки и хотел было добежать до ближайшей больницы самостоятельно, но на площади перед зданием театра нас перехватила машина скорой помощи, которую, по всей видимости, успел вызвать кто-то из зрителей, находившихся в партере.       В тот вечер я не находил себе места. С тех пор, как Родериха забрали врачи, у меня была настолько сильная паника, что даже успокоительное, любезно предложенное медперсоналом больницы не помогало мне. И в таком состоянии я пробыл до самого утра, пока не вышел спасавший моего возлюбленного врач. — Мсье Бонфуа, -обратился ко мне ледяным тоном врач. — мне прескорбно сообщать вам это, но мы сделали всё, что могли. — Что с Родерихом? Что с ним, чёрт побери! -хрипел я, уже намереваясь взять врача за грудки и хорошенько приложить об стену, сравнимую по своему холоду с тоном врача. — Он мёртв. Если бы вы раньше обратились в больницу, мы бы ещё могли спасти его от заражения крови. Судя по всему, что-то попало в незажившие раны около его рта и с кровью распространилось по всему организму. — Нет, этого не может быть. Вы, наверное, шутите… -я нервно усмехнулся, надеясь сейчас увидеть, как рассмеётся этот чёртов врач, а из реанимационной выйдет Родерих, живой и невредимый. — Нет. -врач только тяжело вздохнул, потерев переносицу. — Я не шутил. Ваш, -он замялся и закашлялся, дабы подобрать подходящие слова, считавшиеся якобы «тактичными» в чёртовом обществе. — близкий друг умер.       Я обессилено опустился на пол и закрыл руками лицо. Этого не может быть. Так не должно было произойти. Это всё какая-то шутка. Глупая, неуместная шутка. Но время шло, а ничего того, что говорило бы о шуточности сложившейся ситуации, не происходило. Я закусил кулак и сдавленно закричал от бессилия и своей глупости. Ведь если бы я настоял на том, чтобы Родерих пошёл в больницу, ничего бы не произошло. Если бы я не снял с него маску, вероятно, не только скрывавшую его физические недостатки, но и защищающую от всевозможной заразы, то Родерих сейчас был бы жив! Я никогда в жизни не винил себя так ни в чём, как в день смерти Эдельштайна. Мне так хотелось вернуть всё, чтобы никогда больше не совершать подобных глупостей. Я хотел поделиться своим идеалом со всем миром, за что и поплатился, ведь мой идеал был так хрупок и невинен для этого. Я виноват перед Родерихом за то, что не смог защитить его ото всех. Как я был глуп! Как я был слеп!       После похорон Родериха я каждый день приходил в церковь и подолгу молился. Молился за то, чтобы его душа нашла пристанище в раю, хоть это и было очевидно, ведь он ничего плохого никому не сделал. Молился, чтобы Господь послал мне наказание, достойное моей глупости. Но его так и не последовало. Я долго и упорно ждал своего судного часа, пока не понял, что это мучительное ожидание и есть моё наказание. У меня не поднимется рука совершить самоубийство, но и жить как прежде я не смогу. Надеюсь, что мы однажды встретимся. Ты же ждёшь меня, Родерих, так? Не зря же ты улыбаешься мне из того тёмного угла, верно, mon cher?..