Надежду ищем в свете давно потухших звезд

Стадо животных, которые пьют алкоголь, чтобы сделать жизнь хоть немного ярче, сделать ее вкус острее, чтобы забыть о своих проблемах, умерших людях, чтобы проглотить все это и забыть за очередным граненым стаканом виски. Они трутся друг о друга в пьяном угаре, потому что этого требует природа: мозг давно отдыхает. Гена пришел на эту вписку лишь потому, что уважает Карму, которых предложил ему хоть немного развеяться и «снять свое хмурое личико». Пальцы Хэва аккуратно переплелись с его и ненавязчиво потащили ближе к бару, где было хоть побольше свободного места. Побольше свободного места — это в прямом смысле, потому что Гене даже воздуха не хватало, чтобы вдохнуть и не потому что в помещении было душно, хотя и это немаловажный факт, но все было каким-то слишком тесным на один квадратный метр, вот у Фарафонова в душе и защемило. Трудно привыкнуть к морально давящей атмосфере так быстро, поэтому он слегка сильнее сжимает руку Хэва, получает одобряющий и успокаивающий взгляд — тупая улыбка в ответ — Гене уже немного лучше, приятный местный анальгетик почти под кожу. Вообще Саша очень хороший, Гена даже сказал бы, что какой-то нереальный. Рик не помнил, чтобы к нему кто-то настолько трепетно и бережно относился: подарки какие-то дурацкие, по утрам завтрак в постель и стандартные вечерние поцелуи. Вот только все это так жеманно и нежно, что порой выводит из себя. Гена на жизненном опыте понял, что, когда в тебя засовывают много сладкого, пусть даже и с добрыми намерениями, то в конце концов оно вызывает отторжение у организма, приторность влечет за собой рвоту и неприятные спазмы по телу: он иногда это чувствовал, когда подолгу запирался в ванной, якобы расслабиться и полежать, но на самом деле просматривал один единственный диалог, пристально изучал одно последнее сообщение. Говорят, что в сети все бездушно, между строк читать — пустая трата времени, но Фарафонов бы сразу послал нахуй за такие лживые выводы, потому что его смски никогда не были бесчувственными, в них всегда был какой-то легкий посыл, от которого на душе становилось так тепло и приятно, что становилось проще дышать, жить и чувствовать, создавалось ощущение, что ты кому-то нужен, что ты не загнан в угол и не бьешься в агонии, пытаясь найти хоть какой-либо выход красными от слез глазами, но грязно-серые и пошарпанные стены многоэтажек, будто восставшие титаны, не дают тебе выбраться. Не было приторных текстов по типу «люблю тебя» или того хуже — «безумно люблю тебя». Все острое, со штыками в сердце, но горячее и пылающее, зажигающее внутри человека желание не просто существовать, а имеенно жить, брать от нее все, что можно, окунаться в эмоции с головой, а не сереть и стареть в затхлых четырех стенах, куда даже солнце не хочет заглядывать, пряча свои оранжево-красные лучи за домами. Гена резко встряхивает головой, когда слышит над ухом приятный и низкий мужской голос. Он кажется немного знакомым, но не настолько, что сразу понимает, кто перед ним стоит. С первого взгляда — ну бомж бомжом, но Фарафонов же сама вежливость, поэтому в ответ дарит приятную улыбку и протягивает руку, замечая, что с Хэвом они уже не держатся. — Привет, — сухо отвечает Фарафонов, потому что во рту пересохло от всех этих воспоминаний и вообще дурацкой атмосферы. Гена постоянно пытался уйти от шума, ведь выйти снова в свет так сложно, так как не хочется, чтобы его доставали со всеми эти вопросы про весенний баттл. — Карма, — сладостно тянет паренек и протягивает открытую ладонь, усыпанную золотыми блестками, в которых игриво отражались разноцветные блики. Стёпа ловко вскинул головой, чтобы убрать нависшую челку, потому что периодически она опускалась на глаза, закрывая их и не давая видеть людей, но зато за ней прятался пьяный огонек, который тлел в глазах Кармы. — Рики Эф, да? Ахуенный альбом, между прочим. Кстати, давно хотел встретиться со знаменитым гострайтером всея фрешблада и Руси. — И пиздатым баттл мц на минутку, — добавляет Фарафонов, начиная, наконец, улыбаться, когда Хэв по-дружески пихает его в плечо. Степа смеется. — Вообще не поспоришь. Твой раунд против… Мгновенно затыкается, когда рядом появляется Рома. «Какой-то чувак с лейбла Мирона,» — поясняет для себя Гена, чтобы не лохануться, но, кажется, от неловкого разговора с ноунеймом его спасает Саша, который быстро здоровается с новым собеседником и пытается как-то напомнить о нем Рику. — Локимин, мэээн, — затыкает его Рома после огромного количества напоминаний типа названий песен и клипов, альбомов, впечатлений Гены от их прослушивания, пока тот стоит со странным лицом и ничего абсолютно вспомнить не может. Возможно это из-за ахуевшей музыки в доме, которую, казалось, слышно даже в космосе. «Вот поэтому к нам и не прилетают другие цивилизации» — задумывается Фарафонов, но обратно голос, уже Локи, а не Кармы, возвращает его обратно в это шумящее помещение. — Ахуенно ебошишь рэп. Сводка пиздатая, Хэв. Тот лишь отдает небольшой поклон, положив руку на сердце, Степа обратно начинает смеяться, положив руку на плечо Ромы и чуть ли не падая. — Куда без моей ахуенности? — проговаривает каждое слово отдельно, разводя руками. Действительно, куда Гене без него, он бы не катану нахуй выбросил, а себя. Поэтому Фарафонова тоже начинает пробирать смех, но внезапно его взгляд случайно скользнул по противоположной стене. Внутри все похолодело и сжалось, когда в фокусе появился такое знакомое лицо, которое всем своим видом было похоже на барана, Гена бы сравнил его с козлом, потому что постоянно под ногами мешался, — Ваней Светло. Что-то внутри противно завыло сиреной, а взгляд все продолжал бегло осматривать рядом находящих людей, надеясь, что его здесь не будет. Опять эти гадкие глаза, пропизженный, но прямой, лживый взгляд, брови на пол-ебальника и острая улыбка, которая пронзала насквозь, одним словом — колхозник: Слава сидит боком, вроде заметить не должен, но он точно почувствовал, потому что остановил жадную полемику с друзьями и повернулся на несколько градусов. Гена потерял возможность дышать. — Ген, ты в порядке? — Хэв несильно сжал его плечо и легонько потряс. В другой руке он сжимал откуда-то взявшийся бокал с виски. Напиток ритмично ударялся о стенки сосуда, переливаясь и завораживая. — Да дай ты ему хлебнуть, и все как рукой снимет, — Карма ловко выхватывает из рук парня стакан и сует Гене, который чисто на рефлексе выливает горячий напиток себе в горло, жмурясь и быстро распахивая глаза — подействовало, как наркотик, вроде волнение спало, и вообще Гена чувствовал себя ахуенно. Он снова улыбнулся и повел плечами. — Во, красава, уважаю, сразу видно, что не из правильных ребят. Степа стучит ладонью по лакированной барной стойке, осыпая ее блестками, будто он фея Динь-Динь, и просит Гене еще рюмочку, но уже чего-нибудь покрепче. Попутно он уговаривает Локи и Хэва пойти с ним к другу, который ахуенно рэп ебашит, но не может нормально это все в трек переложить и связать с битом. Гена же снова пробегает взглядом по темной стене: Карелина уже не видно, хотя его гадкий голос шумом отдается где-то в голове, даже думать становится противно, вечно слышатся его дурацкие реплики. — Держись, Ген, особо не налегай, — хлопает по плечу Степа, подталкивая двух своих приятелей поглубже в толпу, — белочка приходит незаметно, ю ноу. Финк эбаут ит. Фарафонов практически сразу хватает новую порцию и пьет залпом, развязно ухмыляясь и с усмешкой смотря на Карму — второй стакан зашел еще лучше, какой там Слава, кому он вообще нужен, на ногах бы устоять. Все немножко плывет, разноцветные круги в поле зрения, потому что разные огоньки смешивают и переплетаются, создавая новые оттенки, а у Гены в планах только саморазложение, потому что к горлу резко подступает то ли рвота, а на глазах сами наворачиваются слезы, потому что напротив себя, в далеком углу, он видит самого дьявола в колхозном обличье, который, не отрывая своих блядских глаз, на него пялится. Дыхание сбивается, выглядит реально очень зловеще, Фарафонов понимает, что ему нужно тихое убежище, чтобы спрятаться от этой вечной усмешки, Светло даже в него пальцем тыкает, Слава опускает его руку, что-то шепча на ухо и подмигивая Гене. Какое же непотребство. В глазах сразу темнеет, а света в конце тоннеля сегодня пока не предвидится, но умереть от одних мыслей и переживаний вполне можно, поэтому, чтобы не блевануть на плитку, Гена быстро двигается вдоль стойки и выбегает в полузатемненный коридор, вваливаясь в самую первую комнату, удачно спотыкаясь о ковер и падая прямо животом на жесткий пол. Столкновение вызывает моментальную реакцию организма: его выворачивает наизнанку, еле успевает приподняться на локтях, чтобы не утонуть лицом в собственной блевотине. На душе становится так паршиво. И так предельно ясно, что заглушал алкоголь — вселенскую боль в груди и тяжелейший камень на сердце. В висках быстро стучит кровь, отсчитывая секунды до еще одного позыва. Фарафонов снова нагибается, чтобы заплескать бежеватый ковер рвотой, пока в глазах стоят сухие слезы. Он медленно отползает к кровати, прижимается к ней спиной и пытается отдышаться, утирая рот дрожащей, как в лихорадке, ладонью. Зубы стискиваются до напряжения в челюсти, ничего уже не спасает от накатывающейся истерики, он закрывает глаза и пытается успокоиться, дышать глубоко — опять в этот омут психологических проблем не хотелось возвращаться, только оттуда вылез, вытащился силком, можно сказать, а теперь закапывать себя второй раз своими же трясущимися пальцами? Гене бы в бездушную камеру, чтобы посидеть в вакууме, без проблем и их решений, в пустоте, ведь когда пусто, то нет ничего. А если нет ничего, то и переживать совершенно не о чем, можно просто существовать. — Блять, за что мне это? — задает сам себе вопрос, пока по щекам льются горячие слезы, вымывают из тела все эмоции, хотя с каждой секундой их количество растет в геометрической прогрессии, бесконечное количество боли, страха и мучений — Гена молит бога, в которого не верит, чтобы тот помог ему умереть прямо сейчас, прямо здесь, можно просто его уничтожить и расщепить на мелкие атомы — так будет лучше для всех, он всем успел жизнь сломать, когда один единственный человек ему ее растоптал и размозжил по холодному асфальту, смеясь противным голосом и втаптывая в мягкую грязь на обочине. Власть забрала сердце, лживая любовь забрала разум: Гена остался тогда на холодном кафеле с телефоном в руке и безумно правдивой смской: Сорри, я тебя не люблю. СК Так бывает иногда, надеюсь ты в порядке. СК Если порядок — это хаос, то Гена обязательно в нем пребывал. Еще он пребывал несколько месяцев у себя в квартире с постоянно дергающимся глазом, телефоном в ладони, который он никуда не выпускал из нее, будто каждый раз, когда приятный металл корпуса соприкасался с холодной кожей, боль утихала. Нет, конечно, он просто чувствовал, как в сердце загоняют нож по самую рукоятку, стоят, смотрят, смеются и нагло извиняются, пиная острыми носками кедов под бок. Сорри, Ген, я другому отдана и буду век ему верна. СК Восстановлению подлежит все, кроме человеческой души: каждая ложь — топором по голове. Гену убил не Раскольников, а Сонечка Мармеладова, вот только не из револьвера выстрелила, долго прицеливаясь, а сладостно ударила острием по темечку, разрубая голову на две части. Внутри черепной коробки пусто: когда в таких людей влюбляются, то весь свой разум будто через трубочку высасывают, чтобы отдаться со всей силой и полностью, без остатка, до дна. Вот только с этого дна уже невозможно подняться к свету — да здравствует Темное Царство! Мы ведь просто трахались. СК Гена падает на пол, бесконтрольно содрогаясь от слез, пытаясь закрыть лицо ладонями, утирая соленую воду с глаз. Он чувствовал, будто плакал кровью, гадкой желтоватой лимфой, вымывая из себя всю ту гадость, что успешно успел затолкать себе в рот и проглотить — а точнее, в этом ему помог Карелин, когда заявился в его жизнь вот так просто с порога, без обязательств. Им было слишком хорошо вместе: понимание до потолка, ночи в одной квартире, а потом и прогулки на балконе, где им приходилось нагибаться пониже, чтобы курящий на соседнем дядька не спалил, как два парня смазливо целуются, потому что Слава всегда бухой, а Гена всегда его пиздил за это, но потом в итоге отступал и тащил за собой на балкон, потому что там прохладно и слишком романтично, хотя Карелин и всегда заявлял, что все эти конфетки и поцелуйчики, который требовательно добивался Гена, убивают в нем натурала, он все равно эту часть себя понемногу убивал, подбрасывая Фарафонову в куртки конфетки и забирая оттуда мелочь, чтобы не бренчало, а шуршало. А Гена умел улыбаться. Сейчас ему будто рот зашили, потому что эти новомодные его улыбки — реакция на что-то, но никак не искренние чувства. Он перекатывается на спину, сильно прижимает ладонь ко рту и громко всхлипывает, потому что не в силах сдерживаться ни секунды, уже устал от этих фраз Хэва, который был не в курсе, что с Геной случилось до него, от наставлений Никиты уже выбросить из головы образ пропизженного алкоголика и от себя, человека, который все время бегал от возможности встречи. Как сегодня. Когда Гена просто скользнул по нему взглядом и ошпарил свое сердце, оно обуглилось и сгорело, остался только тлеющий огонек — небольшой уголек. Он когда-нибудь не сможет больше держаться за свою нарастающую популярность и аудиторию, а также одобрительные твиты Оксимирона. Все второстепенно, а то, что осталось в максимальное приоритете, как стекло о скалы: быстро, на огромное количество кусков и с гадким скрежетом, как у Гены на зубах сейчас. Его голос — он везде: в подкорках мозга, в венах, в кончиках пальцев — он всего этого касался, когда-то любил и не смел использовать, говорил, что лучше свой талант ахуевших панчей продаст, чем Генку посмеет кому-то отдать. И он не нарушил слово. Он никому не отдал, все также при себе оставил, завладел его существом, кротким и спокойным на самом деле, не смотрите на глупые перформансы версуса; он сам оттолкнул, повернулся к Генке другим полюсом и не подпускал очень долго, потому что сложно преодолевать силу притяжения, работающую в обратную сторону, но с тем же модулем. Любить равно ненавидеть, расстояние от одного до другого одинаковое, Гена доказал эту гипотезу. — Хули принцесса разлеглась так элегантно почти в собственной блевотине? Решил и ей погострайтить? Тупые шутки, от них Гену еще сильнее мутит. Рик как-то едко улыбается — это осталось в дар от Славы, но, когда чувствует тяжелую руку на своем животе, то нехотя открывает глаза, приподнимаясь на локтях. Карелин сидел на кортах, вертел в одной руке телефон, как обычно, а взглядом разглядывал, наверное, не самое приятное лицо напротив: все распухшее и красное, обблеванное, никому уже не нужное. — Хуя ты здесь… Гену снова выворачивает, он едва успевает сам сообразить, пока на фоне Карелин нагло смеется, держа его за ворот футболки, Фарафонов даже не брыкается, просто возвращается в изначальную позицию, пытается сесть, опирается позади себя на ладони и неистово устало смотрит на Славу. Просто хотелось, чтобы он помог избавиться от всего этого, хочется снова почувствовать зависимость, но уже не одностороннюю. — Что ты здесь делаешь? — прерывисто дышит, пока Слава утирает его губы кончиком Гениной же футболки, да, ничего в нем не изменилось. Пальцами обводит контур, Гена приоткрывает рот, отчаянно засасывая воздух, который свистит из-за маленького отверстия; Карелин оттягивает нижнюю припухшую губу, оценивающе примеряется и убирает свои руки. Гена успевает различить и навсегда запомнить: они пахли алкоголем, болью и смертью. За сегодня он успел попробовать пока один дар Карелина, и тот организм опроверг, а у Славки получалось как-то. — Пришел посмотреть, как ты метишь свою территорию, да и вообще ты так мило выпивал, аж на слезу пробрало. Это твой новый спидозник тебя так довел? Проводит тыльной стороной ладони по щеке, мокрой и красноватой, — от этого прикосновения боль и покалывание во всем теле усиливается, Гена дрожит и мелко дышит, пытаясь одними глазами сказать Славе, чтобы тот убрал свои руки. Но только взглядом — внутри Гена наслаждался столь изощренной пыткой, закрывал глаза, чуть придвигался к теплой и грубой коже с синяками и мелкими порезами, с выпуклыми венками, которые при соприкосновении с щекой отдавали в позвоночник электрической волной — Фарафонов так любил боль. — Н-нет. — А кто же? — Туберкулезник один. Славу опять что-то смешит: улыбается своей убого-красивой улыбкой, в комнате даже темнее становится, потому что она весь свет поглощает. — Хочешь таблеточку от всех своих проблем? Если бы такая существовала, то Гена бы душу за нее продал, отправился бы в ад со спокойным бездушьем, бегал бы и хвастался, что он не отпустили грехи, а он их сам заглушил на время. На самое бесконечное время из всех возможных — вечность. Гена аккуратно пододвигается к Славе, переводя взгляд на свои дрожащие коленки: в нем то ли паника, то ли страх за свою жизнь, то ли отголоски боли, но приятной, до холодка в кончиках пальцев и красных ушей. Он нервно сглатывая, учащенно дыша, понимая, что сейчас появился самый маленький, но самый настоящий шанс, он же простит все к чертям, лишь бы только не чувствовать горечи на языке и дыры в области груди. Но Карелин играет по своему грубо и дерзко: приближается к Гене и мягко, почти сладко, шепчет на ухо, ладонью продолжая поглаживать живот парня, цепляясь пальцами за его ремень и чуть потянув наверх для большего эффекта, Гена в ответ резко дернулся и невольно чуть раздвинул ноги, сам не понимая почему и зачем, зато Карелин понял, принял и взял на вооружение. — Значит хочешь. Слава лезет в задний карман штанов, чуть отстраняясь, пока Гена пристально следит за каждым его движением, они слишком плавные для него даже бухого, что-то странное происходит, и невозможно было уловить причину сложных, но ощутимых зримо перемен. Из-за спины показывается какой-то задрипанный пакетик, Гена хмурит брови, но тут же заставляет себя успокоиться: ему пока еще ничего не предложили, значит, волноваться не о чем, хотя Карелин и сначала сам медленно открывает пакетик, забирая между пальцев белую таблеточку, а затем переводит взгляд на испуганного Фарафонова — неужели он не догадывается? — Эта хуйня помогает мне справляться с депрессией лучше, чем водка, поэтому хочешь затестить? Бесплатно. Почти. Его ладонь сползает с тела Гены на пол, чтобы перекрыть все пути быстрого отступления, в глазах лихорадочный огонек, пока напротив — страх и недопонимание, Карелин и не собирался тут лекции читать, что он собирается в рот другому человеку сувать, просто надо иногда быть альтруистом и помогать бескорыстно — в большей степени бесплатно — чем Слава и занимался. Вообще, в доктора он не напрашивался, да и в пациенты тоже, просто после недавних происшествий надо было как-то восстанавливаться, закругляться в одну целостную окружность, чтобы жизнь смешалась с проблемами, а проблемы — с жизнью. Так существовать намного легче, потому что ты знаешь, что твоя жизнь — одно сплошное недоразумение. Гена сдавленно выдыхает, неуклюже пятится, думает, что незаметно крутит головой, но все тщетно — позади дубовая тумба, над ним — нависает такой нужный сейчас Слава со странной помощью. Гену мутит, он вообще ни в чем не разбирается, но когда теплые кончики пальцев вновь касаются сухих губ, обводя их округлой гранью таблетки, то становится слишком приятно, хоть и до пробирающей сердце дрожи, но Карелин только успокаивается, чуть надавливая на плотно закрытые и такие мягкие губы. — Открой рот и все будет ахуенно, Ген. Я сам их… — Слава не мог долго подобрать нужно слово, — короче, помогают. Пользуется замешательством парня и толкает пальцы ему в рот, положив на язык и придавив его вниз, сразу чувствуя, как напрягся Фарафонов и как начало сжиматься его горло. — Расслабься, еб твою мать, — чертыхается, когда Гена чуть прикусывает пальцы от действия без предупреждения, и ладонь кладет на бедро, медленно поглаживая. На Фарафонова касания странно влияют, он сгибает ноги в коленях, прижимая ближе к своему туловищу и сдавливая руку Славы между бедер. Ситуация очень странная, но Гене становится как-то не по себе, пока Карелин не обходит внутреннюю сторону щек таблеткой и не проталкивает ее под язык. Приятный вкус, горькие пальцы — все смешивается в одной и Рик выдает очень сдавленный стон, начиная посасывать подушечки, пока тает вкусная таблетка, увеличивающая ощущения в сотни тысяч раз. Слава улыбается сразу появившемуся эффекту, двигает своими тонкими пальцами во рту, заставляя брать больше и даже пропихивая до глотки, чтобы узнать насколько Гена глубоко умеет брать и вообще не соскучился ли он по длинному хую, который, ясное дело, у его нового ебыря отсутствовал. — Нравится? Утвердительно кивает и засасывает пальцы, когда Слава решает их вытащить; втягивает щеки, потому что безумно соскучился по карелинским странным привычкам пихать ему что-то в рот просто тогда, когда захочет. Хэв так никогда не делал, он был слишком деликатным, а Гене нужен был долбанный драйв и странное наслаждение, которое приносил собой только Слава и никто больше. Никто его никогда не заменит. — Ну это прекрасно, Ген, потому что за все подарки приходится платить, — обводит языком за ухом, все-таки вытаскивая пальцы со странным причмокиванием и проводя ими по все еще горячей щеке — странно, Гена должен был немного остыть, но эмоции все еще полным спектром отражались на его лице, поэтому Слава зажал ему рот рукой для проверки ситуации — никаких признаков отступления на лице, а в глазах разгорающаяся преданность. Мелкий щенок, — моя таблеточка под твоим языком, да? А знаешь чего не хватает? Моего хуя на твоем языке. Гена сразу утихает, поднимает брови и начинает часто дышать, будто просится обратно, он больше не хочет, поигрались и хватит, можно заканчивать бессмысленный и ненужный цирк. С осознанием ситуации приходит осознание огромного пиздеца, который сейчас неминуемо случится, потому что у Фарафонова под языком легкая несколькочасовая наркота, он настолько подконтрольный, что из состояния эйфории до утра не выведет ничто. Гена уже представляет завтрашнее утро, жмурится, не хочет валяться выебанный на полу, слезно смотрит на Славу, который эту воду с глаз сцеловывает, опаляя синеватую кожу своим пьяным дыханием, но таким теплым и родным, что Гена мгновенно расслабляется, сглатывает и прикрывает глаза, чуть кивая. —  Славненько, только одна проблемка, — злобно поглядывает, убирая ладонь от Гениного лица, чтобы полностью видеть его искаженное ебало, — у меня пока не стоит, поэтому придется тебе поработать и пальчиками. — Пошел нахуй, сам себе и дрочи, — в голосе слышатся слабые нотки сопротивления, но зато челюсти сильно стискиваются, а глаза в упор смотрят на Славу. Что-то внутри нестерпимо щелкнуло, Гену пробрало странной дрожью наслаждения, и он растекся в такой тупой улыбке, что самому стыдно стало. — У, наш мальчик сегодня сильно привередливый и вредный, да? — Слава снова двигается выше, прохладными кончиками пальцев проводя от Гениного живота до его шеи — раньше она всегда была вся в багровых засосах, которые красовались на его коже будто распустившиеся цветы, а теперь, видимо, нынешний хозяин не особо любит баловать своего песика, либо слишком трепетно любит. Карелин бы с удовольствием проводил лекции, рассказывая как и в каких позах Фарафонов еще не трахался — но только для узкого круга желающих. — Плохо, Геночка, раньше ты так любил сам это делать. Горячая кожа и холодные пальцы — просто идеальное сочетание: Гена выгибается, открывает шею под самые нужные касания, все внутри останавливается вместе с сердцем; разум под четким контролем дурманящего наркотика. — Все еще не уверен, м? — шепчет на ухо, проходясь широкой мокрой полосой по щеке, спускаясь к чувствительной шее — да, им обоим нравилось, так приятно флешбекнуло, Карелин даже взгляд на кровать перевел мимолетно, но сам себя от этой идеи заставил отказаться, не надо все так сразу, у Фарафонова сердце такое слабое на ласку, а трупы им не нужны. Пока язык скользит по уже пропитавшейся потом коже, Карелин успевает ухватить Генину ладонь и положить себе на ширинку, прижимая ближе, подстрекая уже к действиям, пусть начинает, у них и так мало времени. — Мы никому не скажем, правда ведь? Гена молчит, но тихо кивает, плавясь и выгибаясь под мокрыми поцелуями, которые оставлялись с дикой страстью — ее не хватало эти несколько лет, просто иногда расслабиться и почувствовать себя кому-то нужным настолько, чтобы ощущение покровительства перешло в преданное подчинение. И он подчиняется, сжимает член через ткань штанов, большим пальцем цепляется за кожаный ремень, чуть оттягивая — пора уже начинать, Гену самого дико заводит чувство того, что он Славе может принести удовольствие, потому что пока они вместе, пока есть маленький шанс на восстановление или добровольное рабство. — Даже твоему патлатому ебырю в картофельном мешке не расскажем, — тихо смеется со своей же шутки, — тебя потянуло на пастухов? Карелин понимает намек, убирает ладонь и быстро расстегивает ремень, а затем и ширинку, двигая бедрами, чтобы уже наконец-то этот гребанный Фарафонов занялся чем-то общественно-полезным, а не стонал в тряпочку от обычных облизываний. Гена что-то мямлит в ответ, скулит, дрожащую ладонь кладет на член и начинает гладить медленно, сильно стискивая зубы, потому что это неправильно, где-то за стенкой человек, который его наверняка любит, готов за него под поезд броситься, а Гена такая шлюха, ему просто надо одного единственного Славу Карелина на всю жизнь, потому что этот идиот у него в сердце как в почках песочком осел и убираться не собирается. Слава закусывает губу и уже слепо водит носом Гене по шее, улыбается, как-то странно усмехается, прерывая стоны, и когда понимает, что пора бы уже Фарафонова за шкирку брать, то быстро отстраняется, заставляя парня смотреть на себя снизу вверх своими молящими зеленоватыми глазами, которые сейчас казались самым ярким объектом в комнате, и кусать сухие губы, пока Карелин усаживается на кровати, приспуская джинсы и белье, заставляя Гену облизаться. Да, Рики слишком давно хотел этот член, хотя бы у себя во рту, но в себе, почувствовать Славу как тогда, когда он мог трогать его буквально каждую секунду без разрешения на прикосновения, потому что обоим было в кайф, а теперь под кайфом только Гена да еще и с глупым детским румянцем на щеках. — Правильно, иди ко мне, — зовет его пальцем поближе, хватая за волосы и фиксируя на определенном расстоянии от себя, — все время так мечтал хуем тебе по губам поводить, просто не представляешь. Карелин мгновенно исполняет свое желание: Гена, чуть приоткрывает рот, когда чувствует, что уже обкусанной несколько раз кожи касается головка члена, так приятно, у него глаза от наслаждения закатываются, а в дополнение вырывается стон, от чего Карелин тупо усмехается, довольно поведя головой, и без лишнего сомнения толкает хуй в приоткрытый рот, которым Гена дразнил, потому что и сам хотел, чтобы ему нормально вставили, по самые гланды, чтобы потом не то чтобы рэп читать, говорить было невозможно. — Скучал по твоему рту, надеюсь, ты не разучился ахуенно сосать. Нет, Гена совершенно не разучился, потому что когда чувствует внутри Славкин длинный член, то сам воет от удовольствия, хватаясь за коленки парня, чтобы была какая-то опора, насаживается глубже, беря до самого основания и втягивая щеки. Всего Карелина ему не доставало, пора восполнять баланс давно ушедший в минус, и реальность уходит на второй план, пока в первом ряду — Слава, полностью, без бета-версии, настоящий. Наркота под языком растаяла, это усилило ощущения в несколько раз, и Гена начинает яро сосать со скоростью пылесоса, да так, что ему бы позавидовал сам Оксимирон, двигаясь по члену своими распухшими губами под громкие стоны Славы, которые перемежались с диким матом, похвалами и просьба брать быстрее и глубже, а Гена слушался, как пес, щенок, как маленький котенок, который впервые увидел своего хозяина — без остатка, полностью, чтобы доказать, как любит безграничной и бесконечной любовью, всегда любил и будет только Славкин. — Сучка, да, сейчас кончу, блять. Хватает посильнее за волосы, последний раз насаживая на член, проталкивает до самой глотки — Гена давится, на глазах слезы, а ладони больно упираются в коленки; он пытается хоть немного отстранится, брыкается, что-то пытается из себя выдавить, но только ахуенно стимулирует вибрациями горла до полного исступления, и Слава кончает, все также держа за шкирку, закидывая голову зад и тихо постанывая, потому что дать Фарафонову понять, что ему очень нравится — слишком много чести, а затем быстро снимает с члена, давая испуганному Гене время для того, чтобы перевести дыхание. Оно у него ни к чему, зрачки расширены до невозможности; он еще раз рефлекторно сглатывает, поднимая затуманенный взгляд на Славу и еще жестче вцепившись в острые коленки. Карелин шипит и сбрасывает его теплые руки, но Гена настойчиво накрывает его ладони своими и приподнимается, привставая на коленях, чтобы быть поближе к лицу парня. — Слав. — Чего тебе? — Поцелуй меня. В ответ — холодный смех, который отталкивается от всех стен двойным эхом. В глазах у Славы дикое неодобрение и злобный огонек, который голубым отливает, похожие на омут глаза больше не затягивают, а отталкивают. Фарафонов больше ничего не чувствует, пока не получает сильный удар в грудь. Его отбрасывает на пол, да так, что он едва успевает сообразить, но уже больно ударяется затылком, и все плывет двойным блюром, Слава на фоне — черная точка, а в висках живо стучит кровь. Вот он и проснулся от слишком идеальной реальности, даже приятная таблетка под языком не может помочь забыться хоть на миг. Гена делает попытку встать, его ужасно мутит из-за этой расплывчивости в его взгляде, но в ответ получает лишь злой и грубый, почти властный, голос с двухметровой высоты. Слышится только звук застегивающейся ширинки; затем — его дыхание где-то над ухом с непонятным бормотанием, Фарафонов непонятно почему кивает, учащенно дыша. Славкина теплая ладонь на щеке, он к ней льнет, пытается притереться и посмотреть расфокусированным взглядом прямо в глаза, передавая, что готов подчиняться при любых условиях, хоть сейчас отдаться, и получает в ответ такое безумно родное, чтобы сердце на части раскалывалось: — Геночка. Острые костяшки медленно по губам, которые стягивают расслабленную улыбку, Рики успокаивается, даже слишком для такого трепетного момента, на уголках глаз холодные слезы, которые еле задерживаются под пушистыми ресницами. — Генка. Да, он был его Генкой, его теплым мягким Геночкой, которого Слава до безумия любил и оберегал, несмотря на то, что постоянно бздел, как ненавидит всю эту сладкую петушатню, но все предъявы оставались только на словах, на действиях же — обожание, как Карелин говорил, до того, что у него пальцы сводило, — никому непонятная любовь, но такая простая для них обоих. А потом темнота, нежность — на зловещий смех и грубый удар ласкающими пальцами по щеке, как кнутом, — Слава дает сильную пощечину. Кожа нестерпимо горит, Гену отбрасывает на пол снова, он больше не может терпеть, его организм тоже, поэтому медленно прикрывает глаза, пока слезы ручьями катятся из глаз. В дополнение к ним, он получает больный удар кроссовком по ребрам, настолько сильный, что сразу отпадает желание оставаться в этой реальности. Карелин собирает слюну и плюет ему в лицо, громко смеясь и последний раз кусая Фарафонова за ухо. Он доволен своей грязной работой, такой мерзкой, что руки от счастья вдруг зачесались, захотелось еще, Слава заносит ногу, но себя останавливает, чтобы бросить взгляд на обездвиженное тело перед уходом. — Так ненавижу тебя, сука. Скрежет двери, а за ним — весело, как на вечеринке у Сатаны, и Гена только что получил плевок в лицо от самого дьявола. Он мгновенно отключается, захлебываясь собственными слезами, дыша очень редко, потому что даже его тело хочет избавиться от ненавистного самому себе хозяина. Пропала последняя надежда, Слава задул искорку тлеющего костра, так правильно и по-любимому мерзко, что хотелось не просто умереть, а умирать несколько раз под подобными пытками, потому что Гена любил строить воздушные замки, а Карелин — разрушать империи, значит, на этом адском перепутье им по пути.