Всему свое время

Микаэль не любил весну. Захолустный городок, в котором он жил, напрочь рушил все стереотипные представления об этом времени года – ничего наподобие распускающихся цветков подснежника он за всю свою жизнь в глаза не видел. Весной начинались самые красивые снегопады – густые, долгие, с крупными хлопьями – но и самые мокрые. Снег в золотистых локонах смотрелся очень романтично ровно до того момента, когда начинал таять, и Микаэль становился похожим на мокрую болонку. А такой образ, понятное дело, вызывал чувства самые несчастные. Под ногами мокрыми ошметками разлеталась слякоть, люди вокруг поскальзывались, падали, чертыхались, оставляя мокрые пятна на одежде. Наступали в лужи, мочили ноги, чтобы после непременно озаботиться о своем здоровье. Под ногами – слякоть, над головой – серость, в воздухе витало ощущение весны и некой беспомощности – словно передавалось на эмпатическом уровне желание и невозможность зеленого мира проснуться, выбраться из заботливых холодных объятий снега, поймать первые лучи солнца и больше никогда не отпускать. Это ощущение затянувшегося пробуждения угнетало, нагоняло тоску. Такую же серую и промозглую, как и все вокруг. Микаэлю хотелось одного – ладно, может быть, чуть больше – теплый плед, чашку кофе и здоровый сон. Он чувствовал себя бесконечно усталым, хотя видимой причины для этого не было. Оставалось одно объяснение. Весна. Кто вообще придумал такую глупость, что весна – самое романтичное время года? Начало жизни, рождение чего-то нового, серьезно? Да в марте только коты и оживают. На самом деле, в последнее время еще и слишком сильно раздражала нашумевшая история с именами – что ни день, кто-нибудь да находил свою вторую половинку, с которой, разумеется, будет жить долго и счастливо – в этом не оставалось никаких сомнений. И нет бы порадоваться за них, Микаэль только фыркал да скептически качал головой – потому что не повезло ему родиться в обществе родственных душ без проклятого имени на запястье. В детстве Микаэль жутко переживал по этому поводу, завидовал своим сверстникам, у которых уже тогда на руках были размытые буквы, а, повзрослев, уже сам шутил, что на него чернил не хватило. Но порой это доводило буквально до чертиков, и взгляд постоянно цеплялся за браслеты на руках людей, которые скрывали имена своих родственных душ от посторонних глаз. Микаэль считал это глупым фатализмом. Если имя твоего возлюбленного не совпадает со шрифтом на запястье, стоит ли ломать трагедию и разрывать отношения? Надеяться только на буквы, на случай, судьбу? Микаэль считал, уже скорее отчаянно пытался верить, что наша жизнь только в наших руках, но порой ему самому казалось, что эти мысли вызваны полной безнадежностью. Кажется, он определенно родился не в свое время. В этот день Микаэль снова был раздражен. На душе опять шел мокрый неприятный снег, голова болела, наполненная запахами цветов после короткой смены в цветочном магазине, и все приходящие в голову мысли окрашивались серыми оттенками. Глядя себе под ноги без малейшего желания видеть людей вокруг, Микаэль сам не заметил, как вписался в кого-то на переходе. – Простите. Они сказали это одновременно, только вот Микаэль устоял на ногах, а случайный прохожий не удержал равновесия, падая назад, папка вылетела из его рук, и ворох листов с шелестом разлетелся по асфальту, а некоторые шальной ветер погнал дальше по дороге. Микаэль успел только заметить блеснувшие серебром на солнце длинные пряди, неловко дернулся, протягивая руки в запоздалой попытке поймать человека, и замер, услышав глухое рычание. Белая овчарка припала на передние лапы рядом с осевшим на землю хозяином, скаля белоснежные клыки и рыча. Микаэль тут же отвел взгляд. Если избегать зрительного контакта, она ведь успокоится? А затем тонкие пальцы нащупали поводок, наматывая его на кулак и одергивая собаку. – Джил. Та мгновенно обернулась, навострив пушистые ушки, следом прижимая их к голове и мелко виляя хвостом. Микаэль удивленно перевел взгляд на парня, который осторожно поднимался, опираясь о спину овчарки. Чувство вины перемешалось с раздражением. Не один он не видит, куда идти. А в контраст со своими мыслями, тихо и робко проронил вслух: – Простите, я… я вам помогу. Само очарование, ей-богу. Пока парень рассеянно отряхивался, Микаэль пробежался вдоль дороги, собирая разлетевшиеся листы и, запыхавшись, откидывая с лица непослушные кудряшки, протянул их парню. – Спасибо. Он улыбнулся, присев на корточки и шаря рукой вокруг себя, собирая оставшиеся странички. Джил бегала рядом, преданно принося в зубах перепачканные обслюнявленные листы. Микаэль почему-то медлит, затем распрямляется, вытирает ладони о потертые джинсы, неловко разворачивается, но его останавливает спокойный вопрос: – У тебя все в порядке? Микаэль удивленно оборачивается. Взгляд у молодого человека странный, лежит чуть выше его плеча, рассеянный, слишком светлый. Он гладит жмущуюся к его ногам овчарку и мягко улыбается. Микаэль раздражен, но не показывает этого, он может грубо ответить, потому что это вообще не его дело, но вместо этого почему-то разворачивается и подходит к нему, называя свое имя. Оказывается, что молодого человека зовут Ферид, и Микаэль сам не понимает, когда в начинает в прямом смысле выговариваться ему. От привычных отговорок по типу стоящей поперек горла учебы и работы, бьющей по вискам мигрени, неважного самочувствия и общей серой картины весны, разговор плавно перетек к вопросу о родственных душах. Он говорил с раздражением, пылко, четко, отрывисто, резко замолкая и заламывая пальцы, задумываясь о том, почему он вообще рассказывает об этом незнакомому человеку. Но ведь рассказывать свои самые сокровенные мысли не легче ли всего именно тем, кто нас не знает? Ферид его не прерывал, словно понимал, каково это – родиться не в свое время. – Значит, у тебя нет имени на запястье? Микаэль кивает, но вид у Ферида спокойный, скорее даже безразличный, и это непонятно, обидно и вообще совершенно возмутительно. Он не ждал жалости, но можно ведь было проявить элементарное сочувствие, сказать пару дежурных фраз, чисто для галочки, так положено, в конце концов. Да что с ним не так? Почему он так спокойно смотрит? Он только что открыл ему душу, а этот человек… – Прости. – Ферид словно почувствовал накаляющееся недовольство, неловко улыбнулся, приподнимая ладони, будто пытаясь физически сдержать чужое раздражение. – Наверное, это было довольно грубо с моей стороны. Не переживай. Я понимаю тебя. Я тоже никогда не видел имени на своей руке. Сердце пропустило удар – Мика словно споткнулся о свою же необоснованную вспышку злости, удивился, замялся, все равно ничего не понял. Невольно зацепился взглядом за рукав светлой водолазки, скрывающей чужое запястье. Ферид будто почувствовал – натянул рукава почти на самые ладони, зябко ежась, словно на секунду стало холоднее. – Если быть честным, я вообще никогда ничего не видел. В этот момент до Микаэля, наконец, дошло, что все «словно» и «будто» вовсе ему не показались – Ферид действительно не видел, он чувствовал, ощущал и угадывал его реакцию по ноткам раздраженного тона или вибрациям в воздухе. Вот почему он постоянно смотрел так рассеянно и, чаще всего, слегка мимо него. Все сразу встало на свои места – и случайное столкновение, и собранные наощупь листы, и рычащая овчарка, и необоснованное безразличие. Оказалось, что Ферид не видит. Слеп с рождения. Стыдно. Мика переминался с ноги на ногу, сгорая от неловкости, а Ферид продолжал рассеянно улыбаться. Солнечные блики словно в прятки играли на серебристых прядях. Джил приподняла ухо, к чему-то прислушиваясь, и коротко гавкнула. Ферид вздрогнул и словно вспомнил о чем-то, жестом приглашая Микаэля пройтись. Тот смог лишь кивнуть – и только через секунду вспомнил, что Ферид этого не видит. – Да… Да, конечно. Он был словно не с этой планеты – почти бесцветный, с длинными выцветшими волосами, светлой радужкой глаз, весь из себя такой высокий, тонкий, совершенно несуразный. Он не вписывался в картину окружающего его мира. Он был другим. Странным. Это пугало, отталкивало и дико притягивало одновременно. Ферид не чувствовал этот мир так, как его ощущают все вокруг, но чувствовал гораздо больше, чем остальные. Он не видел – и именно поэтому его невозможно было обмануть дежурной улыбкой на губах, в то время как на душе шли дожди. Прогуливались не спеша – Ферид ступал мягко, полностью полагаясь на Джил, ориентируясь на натяжение поводка, а Мика неуверенно путался в ногах рядом, не зная, корректно ли в такой ситуации предлагать свою руку в качестве опоры. Неловкость повисла в воздухе, и Микаэль был от всей души благодарен, когда Ферид начал рассказывать о себе. Хотя что он, собственно, мог рассказать? О том, каково живется слепым людям в современном мире? О компенсации отсутствия зрительных ощущений слуховыми и тактильными? О своей особенной картине мира, в которой не место краскам и ярким образам? Зачем? Все это было уже сотню раз изучено, написано, рассказано, в красках изложено – все об этом знали и все равно равнодушно проходили мимо слепых бездомных на улицах. Мика особо наслышан не был, но Ферид рассказывал и не об этом вовсе. – Знаешь, впервые историю о родственных душах я узнал от своего лучшего друга, Кроули. Да он, наверное, и был единственным человеком, которому я показал имя на своей руке. – Он почувствовал удивление и интерес, зажегшиеся внутри златовласки напротив него, неловко улыбнулся. – Нет, я его не знаю. Я попросил Кроу не говорить мне его. Ты, наверное, хочешь спросить – почему. Что ж… Это довольно сложно объяснить. Трудно поверить в историю о своей второй половинке, так называемой, «любви с первого взгляда», когда ты даже не можешь увидеть его лица – этого самого человека, с которым тебе суждено провести всю жизнь. Когда не можешь увидеть имени на запястье – даже на своем, что уж говорить про его? При таком положении дел это кажется скорее глупым розыгрышем, чем реальной историей. Может быть, ты меня поймешь. О. Мика понимал. – Я, конечно, не в праве судить… – Микаэль усмехнулся. – Но мне кажется, что мы похожи. С Феридом говорить оказывается легче, чем с самыми близкими друзьями – по началу Микаэлю все кажется, что это из-за того, что они оба ущербные, оба не от мира сего и вообще для этой дурацкой вселенной не созданы, и от этих мыслей становится стыдно, неловко, как-то неправильно, но со временем это проходит – уходит сковывающее чувство, уходят глупые мысли, остается только легкость и спокойствие на душе после совершенно дурного дня. Солнце немного проглядывает из-за расходящихся облаков, виднеются кусочки голубого неба. Дело идет к вечеру, свет падает по-другому – так, как любит Микаэль – мягкий, теплый, рассеивающийся, порождающий желтовато-оранжевые оттенки, рябящий сквозь ветки деревьев, откидывая причудливые тени. На озере спокойно – даже слишком – тихо-мирно скользили по зеркальной глади утки, изредка подавая голос – такой забавный, скрипучий, похожий на подвывание заржавевшей двери, хлопая крыльями, лениво пытаясь поймать плоским клювом проплывающий мимо кусочек размякшего хлеба. На воде акварельными разводами расзбегающихся в стороны кругов расходилась рябь, покачивались редкие пушистые перышки. Они сидели на скамейке, у берега – и Микаэля так и подмывало спросить, почему Ферид так довольно щурится на солнце, почему с улыбкой прикрывает глаза и выглядит таким удовлетворенным, словно это лучший закат в его жизни, хотя он его не видит. Что он чувствует? Может быть, природа по-другому относится к таким, как он – дает больше поддержки, больше любви, касаясь теплом чужого лица, целуя опущенные веки и оставляя дыхание свежести на губах? Может быть, в его мире эти закаты даже красивее, чем те, что видит он, Микаэль? Ведь он только видит, в конце концов. Джил, набегавшись за утками, дремала неподалеку, приподняв одно ухо, когда Микаэль поднялся, отряхивая джинсы. Пора расставаться. Он протянул Фериду руку, предлагая помощь – молча, с улыбкой, затем мысленно ругнулся, в который раз вспоминая, что свои действия нужно озвучивать, но тот почувствовал, то ли по движению воздуха, то ли по температуре или с помощью магии вуду, черт его знает. С благодарностью улыбнулся, ухватившись чуть выше его ладони, легко сжимая пальцами запястье, поднялся – да так и замер, не отпуская, глядя на то, чего не мог увидеть. – Подожди секунду. Прежде чем он успевает спросить, в чем дело, Ферид придерживает его руку, задирает рукав чуть выше, и мысли Микаэля недоуменно обрываются, замолкают. Он стоит истуканчиком, чувствует холод чужих пальцев на коже и зачем-то оправдывается, торопливо бормочет, что у него с детства по рукам аллергия, то есть, почему-то только на одной, которая все никак, чтоб ее, не проходит. Ферид проводит по его руке кончиками пальцев, и его глаза чуть расширяются, а губы беззвучно произносят буквы. – Нет у тебя никакой аллергии. И никогда не было. Шрифтом Брайля называется рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для незрячих людей. То, что он всю жизнь пытался вывести из своего тела, оказалось подтверждением его существования в этом мире. Микаэль в смятении. Он не знает, как на это реагировать. Хочется и смеяться, и плакать. Вроде привык жить без имени и знать его не хотелось, а вроде, наконец, что-то внутри повернулось, встало на свои места. Он такой же, как все. Он полноценный. Правильный. И желание разделить свою правильность с кем-то было почти невыносимым. Он с трудом подавляет в себе это чувство и просит Ферида не говорить ему, чье имя он только что прочел – говорит тихо, неуверенно, робко, словно готов в любой момент передумать, но тот понимающе кивает и соглашается, обещает сохранить это в строжайшем секрете – даже от него самого. Когда от солнца остается одна лишь яркая почти алая полоса на горизонте, оба понимают, что уже действительно подошло время расставаться. Да и Ферид, как бы ни пытался это скрыть, выглядел от чего-то встревоженным или взволнованным – несмотря на то, что в безразличных светлых глазах все так же вихрился туман. Заметил это не только Мика – Джил, упираясь лапами в землю, упорно тянула хозяина за штанину и скулила, прижимая уши. Распрощались как-то скомкано и рассеянно – Ферид, нервничая, поспешил увести собаку из парка, а Мика возвращался домой, словно в прострации. Раз за разом проводил кончиками пальцев по руке, на мгновение замирал с испугом, допуская мысль о том, что его просто разыграли, и быть такого не может, а он, наивный, купился на слова незнакомого человека, решившего над ним жестоко пошутить – но тут же качал головой и успокаивал себя, продолжая неверяще таращиться по сторонам, словно впервые увидел тот красивый мир, оплетенный нитями судьбы, о котором трещали все вокруг. Однако их встреча не была разовой. Нет, Микаэль не завел собаку, которую нужно было подолгу выгуливать каждый вечер вблизи парка, не заделался любителем здорового образа жизни и утренних пробежек и не начал сталкерить за Феридом, подкарауливая его за каждым углом – просто так уж вышло, что пересекались они часто. Очень часто, он бы сказал. Время, проведенное вместе, летело неестественно быстро. Когда они успели так сблизиться? За неделю? Две? Полтора месяца? За это время Джил уже успела привыкнуть к нему и даже давала погладить себя по голове, прижимая ушки и мелко виляя пушистым хвостом, Ферид начал узнавать его по шагам, а Мика, наконец, перестал чувствовать скованность. Ему казалось, что они общаются на каком-то совершенно другом уровне – и именно поэтому так хорошо понимают друг друга. Микаэль часто закрывал глаза, когда они разговаривали с Феридом – не чтобы подурачиться, а потому что отпадала надобность в зрительном контакте – и с удивлением обнаружил, что так гораздо легче улавливать его настроение, направление мысли, по-другому воспринимается интонация, редкие смешки, вздохи… Черт, он даже начал чувствовать его запах. Они словно сливались друг с другом – образовывали единое целое, когда дышали в унисон и молча соглашались друг с другом, хотя не сказали ни слова, одновременно смеялись или одинаково тихо выдыхали. По началу это пугало. Со временем, без этого стало невозможно. Когда они были вдвоем, вся эта суета вокруг имен испарялась, словно и не было этого мира вокруг, этой вселенной, реальности, в которой им не место, как-то забывались причины этой счастливой улыбки на губах проходящих мимо парочек, держащихся за руки, забывались причины ненависти тех одиночек, которые закрывали изрезанные лезвиями имена на своих запястьях. Словно вокруг них были люди. Просто люди. – Хэй, Фери, как, говоришь, зовут того мальчонку, в которого ты по уши втюхался? Кроули никогда особо не отличался изящным словарным запасом и всегда говорил все в лоб – кроме, разумеется, того, о чем его заранее просили промолчать – и за это Ферид его любил. Ну, в некоторые моменты. Чашка зеленого чая замерла в сантиметре от тонких губ, Ферид перевел взгляд на него – ладно, чуть выше его плеча – так и излучающего нахальство и жизнерадостность. На светлой коже появился едва заметный румянец. – Микаэлла. Микаэль. Мика. Ему не нравится полное имя. Он считает одно слишком женственным, второе – слишком ангельским. – Он сделал глоток, чуть заинтересованно и подозрительно улыбнулся. – Ты обычно не особо интересуешься моими друзьями. Вернее, недолюбливаешь их. – Ну, это ведь у него шрифт Брайля выбит на руке, верно? Как тут не заинтересоваться? – Кроули взъерошил копну алых волос, подвинулся ближе, и в тягучем голосе явственно была слышна улыбка. – Какое имя, говоришь, ты там прочел? Ферид поспешно сделал пару глотков, стараясь сделать самое независимое выражение лица, только вот, чем больше старался, тем хреновее выходило – уж Кроули то видел. – Я обещал не говорить об этом никому… – Да брось, я видел то его всего два раза от силы. – Тяжелая ладонь ложится на хрупкие плечи, Кроу притягивает его к себе и то ли пытливо, то ли заговорщически шепчет. – К тому же, по твоему лицу все видно. Так я прав? Ферид медленно кивает, молча допивает чай, затем в запале быстро говорит, что вся эта ерунда с именами их не касается, они вместе просто потому, что вместе, и пусть он, дурак Кроули, ничего себе не выдумывает. Переводит дух, прощается, уходит. Кроу весело подтверждает, что все в норме, в сотый раз скользит взглядом по красивому почерку на чужом запястье, улыбается еще шире, чем обычно. Овчарка лениво зевает из-под стола, отряхивается и выбегает следом за хозяином, который без нее и с лестницы спуститься не может. Хлопок двери. Кроули усмехается, опускается на стол головой, внутренне чертовски радуется за этого идиота и шепчет тихое: «Господи, спасибо, блять, наконец-то». А он-то думал, что таинственная Микаэлла девушкой окажется. Ну что ж, и так неплохо. Микаэлю порой казалось, что слепые люди – самые любящие. Меньше видят, меньше говорят, больше чувствуют и ощущают – ведь любовь это и есть чувство, самое настоящее, искреннее, которое далеко не в словах и идеализированных образах выражается. Ферид любил прикасаться к нему – мог подолгу касаться кончиками пальцев его лица, носа, почти невесомо проводить по опущенным векам, с нежностью вести указательным пальцем по линии губ, при этом улыбаясь, как маленький ребенок. А Мика позволял. Терпеливо, не нарушая его увлеченное занятие ни единым словом, сам ловил кайф, когда тонкие пальцы зарывались в его волосы, теребили золотистые локоны, сжимали, натягивали, отпускали. Когда Ферид скользил ладонями по его телу, с нажимом проходясь по ребрам, позвонкам; когда вдыхал его запах, уткнувшись кончиком носа в шею; когда пытался уловить его сердцебиение, приложив ладонь к его груди. Мика любил целовать его, потому что Ферид буквально взрывался фейерверком ощущений – сбивалось дыхание, сердцебиение, становился ярче румянец на скулах. Он опирался о его руки, и Мика чувствовал, как дрожат его пальцы, как он вздрагивает, прогибается от любого прикосновения. Ферид целовал в ответ – откровенно, слишком чувственно, слишком ярко, полностью отдаваясь ощущениям, потому что ничего, кроме них, у него не было. Дышал в чужие губы рвано, сбивчиво, хрипло, путался пальцами в чужих волосах. Он был настолько открытым, что Мика задыхался в нем. Они дышали друг другом. И, кажется, на самом деле задохнулись бы, исчезни кто-то из них внезапно из их маленькой реальности на двоих. Между ними оставалась лишь одна тонкая грань. И Микаэлю казалось, что он уже готов ее преодолеть. Этим вечером они снова были вместе, на его, Ферида, квартире. Джил, как обычно, спала около дивана, а Микаэль, как обычно, ластился к Фериду, искренне радуясь, что тот не видит его почти пьяного взгляда. От ощущений пьяного, вы не подумайте, хотя звучит еще страннее, к черту это все. – Ферид. – Он почти мурлыкал, словно домашний кот, что Джил явно не нравилось, судя по ее приглушенному рычанию во сне. – Сейчас, когда это утратило свою значимость, скажи мне. Я хочу знать. Чье имя я ношу на руке? Чужая рука, размеренно поглаживающая его по золотистым локонам, замедлилась, замерла, и Микаэль продолжил сам толкаться головой под нее, показывая, что все в порядке, и об этом, правда, волноваться уже не стоит. Ферид поджал губы. Даже в светлых глазах словно бы впервые в жизни блеснул оттенок живых эмоций. – Ферид, – внятным шепотом сорвалось с губ, и Микаэль заулыбался. Он не сказал «мое», потому что это могло быть имя любого Ферида, в прочем, на что тут было надеяться? Надеяться – это ведь страшно? Игра по правилам всегда предполагает собой риск неоправданных ожиданий, и примеры этого были повсюду вокруг них – эти глупые раздутые из ничего трагедии, когда очередной человек душу готов отдать за свою вторую половинку, а судьба, наверное, имена у них на руках попутала: у него совпадает, а у нее – нет, вот так номер. Чтобы не наступить на те же грабли, они решили играть не по правилам – в этом тоже был свой риск, но им нравилось. Сейчас Ферид был напряжен – потому что Мика внезапно отступил на шаг от их, вместе продуманных негласных правил, и это правда немного пугало. А Мике – Мике было весело, странное игриво-любопытное настроение никуда не уходило, хотелось заразить им и Ферида, потому что он ясно чувствовал, что все делает правильно. Все было правильно, есть и будет, несомненно, правильнее, чем до той судьбоносной – а судьбоносной ли? – встречи на перекрестке. Микаэль не давил на него, ничего не спрашивал, без спросу не лез – ждал, пока Ферид перестанет быть таким напряженным, доверится ему и попросит сам. Он мягко перехватил его руку, приподнялся, прижался к ней щекой, потираясь о бледную кожу с тонкими линиями вен, прикоснулся к ней губами, легкими поцелуями поднимаясь выше, к широкому браслету – приподнял его кончиком носа и тут же отпустил, прижимаясь сухими горячими губами к дрогнувшей ладони. Издал мягкий смешок, когда Ферид, прикусив губу, попросил назвать его имя. Честно, без обиняков, даже если судьба и с ними злую шутку решила сыграть – они ее в любом случае на пару разыграют, так ведь они изначально и задумывали, правда? Ферид замер, когда Мика зубами мягко оттянул браслет, опуская его ниже, заулыбался и кончиком пальца начал вести по витиеватым буквам, словно выведенным перьевой ручкой, и читать вслух – чуть растягивая гласные, по слогам, в ритм своим движениям. – Ми-ка-эл-ла, – он тихо рассмеялся и поцеловал его запястье, прикрывая глаза. – Прости, если я украл тебя у какой-то прелестной девушки с ангельским именем. Волна облегчения накрыла с головой, и Ферид закрыл лицо рукой, откидываясь на спинку дивана, тщетно сдерживая лезущую на губы улыбку – наверняка такую же глупую, как у Микаэля. Шепчет в ответ, чувствуя легкие поцелуи на своих руках. – Тогда и ты прости. Кажется, сейчас где-то в мире грустит какой-нибудь слепой Ферид, читающий с помощью шрифта Брайля. Это было действительно слишком смешно и абсурдно – они хотели пойти против судьбы, а вышли друг к другу прямиком по красной нити. И не поймешь ведь теперь, кто кого разыграл.