Не чувство

Сигаретный дым изрядно портил сенсоры. Они привыкали к назойливому едкому запаху и со временем отказывались реагировать на него, как на нечто чужеродное. Один раз Ник чуть не пропустил пулю от курящего за углом рейдера — не почувствовал терпкий запах никотина. И даже сейчас, пропуская горячий дым через искусственное подобие легких, где те самые сенсоры и располагались, Валентайн почти не чувствовал ни его температуру, ни густоту, ни аромат. Нужно будет перенастроить систему ближе к вечеру. Ник сделал долгую затяжку и потушил окурок между пальцами. Сколько он планирует поход к механику, чтобы тот обил руку кожей? Вероятно, долго, учитывая, что дело с пропавшим ребёнком, где ему и подпортили видок, закрыто ещё с мая. Синт глянул на самодельный календарь, на числах которого старательно каждый вечер вырисовывала крестики Элли. Октябрь. Ник не доверял самому себе: слишком часто перезапускал программу, слишком часто, как ему казалось, начал подвисать. Но нет, его процессор подсчитал правильно, близилось к закату пятнадцатое октября, четверг. Больше шести месяцев синт прощеголял с голым металлическим каркасом вместо кисти. Когда-то Валентайну было действительно важно походить на человека так сильно, как это было возможно с его моделью, но теперь эта одержимость казалась бессмыслицей: металлический блеск конечностей не пугает прохожих: значит, сойдёт и так. Даже курение не доставляло того удовольствия, что раньше, ведь тогда это делало его человеком. Сейчас уже не нужно было притворяться. В Даймонд-сити его знали и терпели, от гнетущего много лет прошлого он избавился с помощью Норы, а что касается самой Выжившей, то её не особенно волновали столь подобные детали. Если ей, конечно, верить. В любом случае, от неё не было вестей уже около года. Лишь по волне минитменов, ловившей здесь чертовски плохо, синт узнавал обрывки информации об их генерале, слушал про подвиги и достижения и радовался, что она хотя бы жива. Большего ему и не надо. Разве что… какого чёрта нужно было так пропадать? Неужели Даймонд-сити такое уж неприятное место, чтобы не остаться на ночлег хотя бы разок? Ник неосознанно потянулся за второй сигаретой, тихо хмыкнув: привычка, динамический стереотип в программе. Почти как у человека. Элли зашла бесшумно, двумя пальцами обхватывая чашку, затем не слишком тихо поставила её на стол и с выражением величайшего страдания на лице подула на обожженные пальцы. — Давно надо было купить тебе нормальную чашку с ручкой. — Нет, спасибо, из алюминиевой я пить не буду — привкус просто ужасный. Эта из фарфора, большая редкость. Надо было просто надеть перчатку. — Элли подула в чашку, и от тёмной поверхности доплыл и коснулся синта запах растворимого кофе. — В городе недавно проходил караван? — Утром. Вы что-то совсем засиделись. — От Норы никаких вестей? — Караванщики уже качают головой, как только меня завидят, — секретарша понуро уткнулась взглядом в кофе. Она знала, что это расстраивало Валентайна, но понятия не имела, что, кроме расследований, могло его утешить, — может быть, вам самому её разыскать? Я тут за всем присмотрю. — Я не могу навязывать ей себя. Она сказала «хватит», значит хватит. — Ни с того ни с сего? Синт промолчал. Он неплохо успел изучить человеческую натуру, но в случае с Норой не исключал, что мог что-то пропустить. Ник быстро промотал в голове их последние деньки, но не нашёл ничего необычного. — Я старался быть хорошим другом. Поддержал её после… случая с сыном. — Он до сих пор с ужасом вспоминал эти расширенные зрачки и остекленевший взгляд и, отчасти, потому и боялся того, что Нора пропала из виду. Она знала его отношение к наркотикам. — Был всегда рядом, слушал. Не вижу, чтобы я что-то пропустил. Что же я мог сделать не так? Элли сгребла лежащий поблизости карандаш и покрутила его между пальцами: она всегда так делала, когда о чем-то активно думала. Валентайн про себя улыбнулся этой искренней заинтересованности его волнениями. В девушке было всё, чтобы называть её прекрасным детективом: живой ум, способность к логическим рассуждениям и сопереживание. Жаль только, связалась она с ним, с синтом, и пока он рядом, народного признания ей ждать не придётся. Тем не менее, на предложения начать самостоятельную карьеру Перкинс всегда отвечала отказом. — А она не вела себя последнее время как-нибудь странно? Или необычно. Стандартный вопрос, почти что самый частый в детективной работе. Валентайн и сам себе его не раз задавал. — Не припоминаю. — Может, молчала больше обычного или нервничала? — Нервничала? Возможно. Её часто волновал вопрос, всё ли между нами нормально. — Между вами было напряжение? — Я её почти что с того света вытащил: так она накидалась всякой дряни после встречи с Шоном. Нора очень волновалась, не изменилось ли моё отношение к ней после этого. — И что вы ей отвечали? — Элли усердно делала пометки, словно вела очередное дело. — Что я рядом, что бы ни случилось. И после того, через что мы прошли, она всегда будет моим другом. — Хм, — Перкинс вдруг перевела на синта строгий взгляд, — не поймите меня неправильно, Ник, но не могло ли быть между вами ситуаций, которые с точки зрения женской человеческой особи могли быть расценены неоднозначно? — Что ты имеешь в виду? — процессор резко повысил активность систем, так что Ник довольно буквально испытал то, что люди называют «сидеть на иголках». — Ну… — Элли замялась, демонстрируя крайнее неудобство, — вспомните, как она реагировала на случайные прикосновения или, может, даже искала их сама. В очередной раз минувшие год назад события пролистались в механической голове, и, неожиданно, многое вдруг приобрело новый смысл. То, например, как задерживалась её рука на его, когда они чем-то обменивались. Как совсем недолго, почти невесомо, слегка скользил большой палец по кисти. Как, не подозревая, что боковое зрение у синтов гораздо более чёткое, чем у людей, она украдкой разглядывала его профиль. Как ползли вверх уголки её резко очерченных губ, когда она ловила его взгляд на себе — Нику нравилось изучать напарницу. Она была не похожа на детей нынешней Пустоши повадками, речью, манерами. Она терпеть не могла растрёпанные волосы и неумытое лицо, так что всегда таскала с собой расчёску и мыло. Грустила из-за шрама на щеке, такой пустой мелочи для большинства современных людей. Она была чем-то новым, свежим и одновременно далёким, давно потерянным — чем-то, от чего кипела напичканная чужими воспоминаниями голова. Он всё наблюдал за Выжившей, пытаясь отыскать ней и в себе причину посторонней реакции, вечно выбрасывающей ошибку и ставящей все процессы в тупик. Наверное, для неё его взгляды действительно могли показаться «неоднозначными». — Возможно, — Ник перевёл воспоминания в фоновый режим, краем сознания все ещё выискивая неудобные моменты, — но я могу и ошибаться. Мне сложно понять эту сторону человеческой жизни. У меня её нет. — Зато я понимаю достаточно хорошо. Давайте ещё подумаем. Если мы ошибаемся, то можем все испортить. — Ты думаешь, её ко мне влечёт? Человека к синту? — Почему бы и нет? Вы что, ни разу не слышали про мужчину из соседнего поселения, которого застукали с брамином? Нет, я не хочу сказать, что это можно сравнивать, — девушка густо покраснела, — я к тому, что не у всех людей в голове есть преграды. — Но ведь я — неорганическая форма жизни. Я никогда не смогу подарить ей ребёнка. Элли, — Ник обреченно опустил голову на ладони, — я даже не могу её любить. У меня нет этой программы. Я могу хотеть быть рядом, хотеть защищать, хотеть её спокойствия и счастья, но любовь для меня — нечто непостижимое. — Если бы любовь была просто чувством, ему давно бы уже дали внятное определение, — Перкинс торжествующе улыбнулась, словно нашла зацепку, — а на деле не все даже уверены, что оно есть. Я недавно увлеклась довоенными книгами, сейчас найду, как раз кое-что из них выписала, — Элли перевернула блокнот и открыла последнюю страницу, где в красных рамочках чернели вырисованные мелким извилистым почерком цитаты, — вот, дословно: «Любовь — это активность, а не пассивный аффект, это помощь, а не увлечение». — Кто это сказал? — Философ, Эрих Фромм, если это о чем-нибудь говорит. Если вы хотите счастья для неё — любите её. Любите по Фромму, помогайте, защищайте, будьте рядом. Она совершенно одна в мире, которому не принадлежит. Я думаю, вы ей нужны. — Считаешь, за целый год Нора не нашла себе кого-то ещё? — Не проверите — не узнаете. Но на её месте я бы вас не смогла забыть.

***

Сэнкчуари-Хиллз за год сильно изменилось. Поселение обнесли стенами, поставили железные ворота и охрану, в окнах горел свет, а с дуновением ветра сенсоры уловили узнаваемый душок пасущихся браминов. Престон Гарви встретил Ника дружеским рукопожатием. — Извини, что ребята сразу не пустили. Мы уже не ожидали тебя увидеть в наших краях, так что не предупредили новичков о дружелюбном синте. — Всё в порядке. Дела, смотрю, пошли в гору. — Ещё как. Нора наладила поставки между поселениями, так что всё стало как-то легче, да и в изоляции себя больше не чувствуешь. — Она здесь? — Да, вернулась недавно. У нас только что закончилось собрание, так что она, наверное, дома. — Одна? — Нику потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляд — в деле с Норой он впервые почувствовал неловкость. — Да, одна, — Гарви криво улыбнулся. Синт поблагодарил минитмена и направился к старому дому, к которому он так часто возвращался в воспоминаниях. Ник понимал, что у него всего один шанс на то, чтобы вернуть Нору. Она избегала его целый год, боясь невзаимности, так что, если та не поверит, если любовь по Фромму её не устроит, если она уже убедила себя, что синт никогда не сможет полюбить, они будут потеряны друг для друга навсегда. Валентайн постучал — ему не хотелось заставать Выжившую врасплох. Дверь открылась быстро — фигура за ней явно не ожидала никакого подвоха. Нора выглянула из дверного проёма и застыла там же, мигом побледнев. Её большие карие глаза распахнулись в полном недоумении, лицо вытянулось, с грохотом упала на пол алюминиевая чашка, расплескав содержимое на пол и забрызгав обувь синта. — Извини, я случайно. Я не ожидала, что ты… — Здравствуй, Нора, — синт улыбнулся и, вопреки обычному, шагнул за порог без приглашения и захлопнул за собой дверь. — Я всё гадал, куда же ты пропала. — Он снял тренч и повесил его на крючок, затем шагнул в сторону почти в панике отступающей женщины. — Слушать по радио о твоих подвигах очень интересно, но, раз уж я единственный из нас двоих соскучился, решил наведаться без приглашения. Могу я сесть? Он опустился на неплохо сколоченный стул и постарался придать лицу выражение как можно более естественное. Процессор, неустанно сканирующий выражение лица женщины, подсказывал, что ведёт Ник себя крайне подозрительно. Нора молча отвернулась и принялась копаться в низком шкафу рядом с мурчащим что-то радио. Затем так же безгласно повернулась обратно и положила на стол перед гостем две завёрнутые в бумагу сигары. — Я хотела заглянуть. Не обижайся, просто всё как-то не складывалось. Минитмены, вся эта заварушка с Братством Стали… в общем, это тебе. Я давно приготовила. — Почему же не послала сообщение по радио? Я бы с радостью тебе помог. — Ник, — она устало потёрла лицо, словно умываясь, — я ценю тебя за то, что ты никогда не давишь, так что в этот раз я ничего тебе не скажу. Это слишком личное. — Валентайн вдруг отметил, как осунулось и помрачнело её лицо с их последней встречи. — Можешь не рассказывать, — он кивнул, чувствуя, как утекает прямо из рук и так уже полуживая надежда, — просто скажи, могу ли как-то тебе помочь, раз уж я здесь. Выжившая раздраженно стиснула зубы, так что Ник приготовился к чему угодно, но не к слезам. Они собирались блестящим озером в её прекрасных глазах, стекали по щекам, падали на шею и на ключицы, оставляя холодные дорожки, возле которых нежная кожа покрывалась мурашками. В бессознательном порыве Валентайн подлетел к Норе и, не имея даже понятия о том, что будет делать дальше, неловко развёл её руки, прижатые к залитому слезами лицу. Выжившая посмотрела на него с полсекунды, затем с яростью дикой кошки, не иначе, вырвалась из железной хватки синта, но лишь затем, чтобы вжаться лицом в грудь. — Нора, — он провёл рукой по как всегда хорошо расчесанным шелковистым волосам, таким мягким, что ему показалось, система снова дала сбой, и механический разум начал преувеличивать достоинства этой маленькой сломленной женщины. Разве может быть в этом мире что-то настолько прекрасное? — Не уходи больше, — она всхлипнула, — я думала, что смогу, но не получается. — Конечно, не уйду, — Ник слегка отстранил её от себя, чтобы стереть с лица влагу, — даже если попросишь. — Ты не понимаешь, не можешь понять, так что прими, как факт, — Выжившая постаралась взять себя в руки, — делай, что хочешь, но я люблю тебя, Ник Валентайн. Как человек любит человека, я люблю тебя. — Я… — Помолчи немного, — Нора перебила синта, — никто не сделал для меня столько, сколько сделал ты, не прося ничего взамен. Ты помог освоиться в этом мире, помог прийти в себя. Ты тысячу раз прикрывал меня собой, составлял компанию в самых бредовых идеях. И половины из сделанного тобой хватило бы, чтобы полюбить тебя. Но, пожалуйста, не ври мне. Я узнала, когда была в Институте. Я спрашивала у механиков, спрашивала у синтов, спрашивала у всех. Ты не можешь полюбить меня в том смысле, как я тебя люблю, так что я прошу тебя быть моим другом и просто быть рядом. У меня больше никого нет, кроме тебя. — А теперь ты меня послушай, — тон Ника был крайне серьёзным, хотя он продолжал держать женщину в объятьях, — ты могла спрашивать, кого угодно, но никто не рассказал бы тебе о том, что тебе действительно надо знать. Я считаю тебя самым добрым и прекрасным существом в Содружестве, и без тебя моя жизнь уже никогда не станет прежней. Когда ты рядом, мне минимум раз в день приходится перезапускать систему, потому что процессор не может вынести все то, что испытываю к тебе я. Институт на свою голову оставил мне возможность иметь привязанности, и, к их несчастью, я привязался именно к тебе. Я буду защищать тебя, я постараюсь сделать тебя счастливой настолько, насколько ты можешь быть счастливой с синтом. Я буду любить тебя не по программным установкам, а по вашим, человеческим, правилам. — Не нужно ради меня притворяться. — Нора, — Ник склонился к её лицу, чтобы посмотреть прямо в глаза, — первый раз я проникся к тебе симпатией, потому что ты обращалась со мной, как с человеком. Позволь мне быть человеком. И Нора, наконец, позволила. Она приникла губами к его губам, сгребла в кулак воротник рубашки, свободной рукой сбросила шляпу. Она целовала нежно, но жадно, не обращая внимания на то, что губы у синта сухие, тело под одеждой жесткое и холодное, а над ухом периодически раздаются щелчки старого механизма. Она позволила ему быть человеком, потому что он был человечнее её самой. Потому что вопреки его мнению, она не была самым добрым существом, а самым прекрасным оставалась ненадолго и лишь потому, что кожу её ещё не пронзила насквозь радиация, а в лёгких не осела пыль. Потому что он был ей нужен, а она была нужна ему. Потому что он был единственным существом в жестоком послевоенном мире, из уст которого «я тебя люблю» прозвучало не фальшиво.