Странности и страшности

Было больно, даже страшно, думать о том, как она могла так ошибиться. Но остановиться Имельда предательски не могла — а ошиблась ли? Вопрос с любовью Имельда откинула в первую же очередь, и закрыла его для себя — так и незакрытым – с такой же решительностью, с какой запретила музыку для всех будущих поколений семьи Ривера. Какая уже разница, томный амор или не амор, особенно на фоне последовавших событий? Имельда железно нарекла себе, что разницы, разумеется, нет. Она не ожидала такого от Эрнесто, как же! — но она чувствовала. Такая упёртость, такая упёртость — с ним Имельде даже на войну ходить не надо было. Каждая мелочь — тяжёлое сражение, каждое несогласие — битва при Сомме. В жизненные планы Имельды никогда не входило недоразумение, что какая-либо немудрёная душа осмелиться предположить, что она в чём-то неправа — и господи прости, как она устала наглядно доказывать Эрнесто, что он тем более такой душой не является. Он, тем не менее, ещё старательней пытался убедить её, что такая загадочная эфемерия существует и даже стоит перед ней во плоти. Имельда уставала тащить глупого, отпиравшегося и очень громкого Эрнесто из траншеи его собственной неправоты, но такова уж была её доля заботливой и мудрой супруги. В этом плане неподдельная искренность их отношений устраивала Имельду абсолютно, и никогда не вызывала запоздавших вопросов. Вопросы же обычные — мирные — грызли её неопределённостью, моментами, которых она тогда не замечала. Семья, быт, их будущее — Эрнесто отвечал Имельде просто, и то, что она тайно желала слышать. Она смотрела на его лицо, слушала его слова — и доверяла ему безоговорочно. Как же тут не поверить? Он был готов умереть храброй смертью в битве за украденный кусочек одеяла по ночам. Но на вопросы, определяющие всю его жизнь, тут же и без секундной задержки отвечал Имельде, что всё у неё — у них — будет. Значит, всё у них определённо и будет. Но какими были эти ответы? Уклончивые, неполные, неискренние? Слишком стандартные? Имельда верила ему, но было ли в ней всегда это странное чувство? Неопределённость, тревога, недоверие? Она всегда чувствовала. Но эти предчувствия в полной мере оправдались только тогда, когда всё уже встало на свои трагичные места. Или она никогда не чувствовала вообще? Выдумала себе интуицию, когда уже было поздно её слушать? Посмотрела трезво на Эрнесто и неосознанно обманула себя, что всегда знала? Об этих вещах вскоре думать стало не больно, да и не страшно. Она и её сомнительное личное счастье тут уже не при чём, но Коко — любил ли он её? Обманывала ли Имельда саму себя — опять? Вопреки всем стараниям Имельды, случайно натыкаться на музыку ей всё же не посчастливилось — и его голос, и лицо, не вызвали у неё ничего сильнее усталого раздражения. Он любил сцену, да. Любил музыку. Она тоже её любила, как и Эрнесто — в разумных пределах, как она тогда думала. Музыка никогда не затмевала её жизнь, их быт, а даже самая страстная любовь на свете оказалась слаба перед её любовью к Коко. Глупостей для Имельды больше не существовало — появилось только ещё больше жизненной силы, горящей упрямости, несгибаемой решимости дать Коко всё, что можно было выжать из этого мира. Любовь Эрнесто к музыке же не была покороблена ни семейными обязанностями, ни родной дочерью. И он ушёл с улыбкой, легко, не подумав дважды. И поёт так же весело — легко. И лицо его такое же необременённое, каким всегда и было. Словно за ним действительно ничего не стоит. Словно никакой семьи никогда не существовало, а существует только одна сцена. Эрнесто поёт перед множеством безликих людей, среди десятка одинаковых танцовщиц, поёт песни, не адресованные никому — мутному концепту любимой женщины без оболочки и личности. Имельда слушала его выступление дольше предполагаемого из-за простого удивления. Красивый костюм, цвета, пафос, сильный голос, доброе лицо и хорошие тексты — такое живое выступление. Такое мёртвое. Имельда в последний раз в своей жизни посмотрела на его смазанное лицо в передатчике и не увидела человеческой души. Сцена гремела, его голос поднимался всё выше — но Имельда не сумела услышать ничего, кроме пустоты. Как объяснить её дочери, её самой красивой и способной девочке в мире, что этот человек на экране осознанно решил бросить её? Он любит свою гитару, любит сцену, любит всех этих незнакомцев, служащих его зрителями. Это его семья. Но Коко почему-то нет. Но Коко почему-то для него не семья. Заслуживает ли Коко задаваться вопросом, что она сделала, раз самый добрый дядя в Мексике невзлюбил её? Почему её отец принял чужаков, но отказался от родного человека? В конце концов, Имельда решила уделить всем этим раздумьям столько же времени, сколько и её прекрасный супруг — нисколько, судя по всему. Прекрасное решение проблемы, она должна признать, хоть за что-то ему спасибо. Коко не нужно страдать из-за него. Её семья не может страдать из-за него. Зачем Имельде сидеть и жалеть себя, зациклить свою жизнь на непонятно ком, на мелком ветерке в море событий её жизни прошлой, и жизни, которая ждёт её в будущем? Имельда уже нашла, чем заняться. Музыка и страшные перспективы генов Эрнесто пугали и злили Имельду до конца её жизни. Всё же, Имельда была слишком занята более интересными делами, чтобы подумать о нём дважды, и со временем ей действительно стало как-то всё равно. Гектора Имельда при жизни помнила смутно — больше ста лет прошло, как-никак. Одно ей было ясно сразу: Гектор был такой же музыкальный балабол, как и её благоверный амиго, так что их дружба не вызывала у неё вопросов. Он тоже играл на гитаре, пел песни, которых Имельда никогда раньше не слышала — вероятно, сочинил сам. Странно было признать, что в те времена Эрнесто затмевал собою всех мужчин в глазах Имельды, и в его тени Гектор так и остался для неё незаметным. Гектор, тем не менее, нашёл себе уши в лице Коко и с тех пор часто благодарил Имельду за что-то: за что, он ей так сказать и не смог, потому что со страху проглатывал собственный язык всякий раз, как Имельда встречалась с ним взглядом. Эрнесто же как-то раз гордо посмеивался, цитируя его слова в доказательство её успешной гостеприимности — Гектор «обрёл семью, которой у него никогда не было». Имельде такой сантимент показался странным, слишком уж мелодраматичным. Потом Гектор пропал вместе с Эрнесто и Имельда более о нём не вспоминала. Её бедный, храбрый и такой наивный Мигель в свои тринадцать лет оказался мудрее и сильнее её. Её кошмар сбылся — кто-то наконец-то познакомился со своим далёким предком под громким именем Эрнесто де ла Круз, и узнал такие страшные вещи, которые не смогла бы переварить даже сама Имельда. Но Мигель это принял. Принял, и назвал семьёй того, кто действительно этого заслуживает. Кто не разделяет с ним ни капли родной крови, но разделяет столько общих идей, таланта и любви. Гектор. Имельда думала, что он исчез с такой же трусостью и легкомыслием, как и его дружок, но правда превзошла все её ожидания. Убит, убит за талант, которого у Эрнесто никогда не было, брошен и обманут. Эрнесто не пощадил даже родного праправнука — а Имельде казалось, что ещё мертвее он для неё быть уже просто не может. Мигеля спас абсолютный чужак, и подарил ему своё сердце за просто так — не из-за семейных обязательств или чувства долга. «Семья, которой у него никогда не было». Гектору не нужна слава, не нужны его украденные песни. Гектор хочет, чтобы Мигель улыбался. Чтобы он вложил душу в свой голос и желание дарить музыку людям. Гектор хочет, чтобы Мигель ценил её, Имельду, понял её боль, понял, как семья важна для него и что она желает Мигелю только самого лучшего. Гектор забыт, и Гектор пропадает, а его фотография, за которую так борется Мигель, наконец-то оказалась у неё в руках. Мигель прав. Раз Гектор хочет — почему-то — оказаться на офренде и перейти в мир живых, то так оно и будет. Он заслуживает иметь семью и счастье больше, чем Эрнесто. И раз Мигель думает так же, то для Имельды это будет наречением. Когда его рука внезапно сжала её запястье, его голос загремел поверх её, а лицо расплылось в дьявольской усмешке — Имельде стало страшно. Настоящий профессионал на сцене, мастер импровизации. Имельда замешкалась, продолжала петь и вертеться под его движения, как тряпичная кукла. Эрнесто полностью владеет этим танцем, наслаждается своим голосом и тем, как ревёт из-за него стадион. Он наслаждается её беспомощностью, её испугом, — осталось только вырвать из её рук эту несчастную фотографию. Эрнесто изящно выводит Имельду из пируэта, и они оказываются лицо к лицу друг с другом. Имельда впервые за этот ужас поднимает на него глаза и встречает знакомую ухмылку, игривый блеск глаз, вызов. Одна его рука обвилась вокруг её талии, а вторая уже лезет так красиво и так настойчиво за бумажкой в её ладони. Его взгляд — это не отречённое выражение лица партнёра по сугубо профессиональному танцевальному номеру. Его взгляд — это наглый, дикий огонь, это уверенность, с которой он её знает вдоль и поперёк. Эрнесто схватился за неё не как за безликое препятствие на пути к этой злосчастной фотографии — за одну эту секунду, когда она в последний раз смотрела в его глаза со страхом, Имельда поняла, что он абсолютно ничего не забыл. Он схватился за неё с правами законного супруга, и намерен заставить вспомнить её всё, что она так тщательно пыталась забыть. Имельда посмотрела на него в ответ. Великий талант, значит? Признаться честно, пугаться ей из-за него как-то надоело. Не грех к этому таланту внимательнее присмотреться в первый раз в своей жизни, авось, может не зря Имельда пугаться поспешила? Без воровства он сам двух слов сложить не может. В фильмах своих Супермен, а как дочь растить, так его храбрость, видимо, криптонит покалечил. Все у него на свете друзья, если только их талант и сердце больше его не выпирают: удивительно, что он так полмира не перетравил, если не весь мир, чтобы казаться хоть чуть лучше застрявшей петрушки в зубах. Он ещё тут и представление ей решил устроить. Бьётся в конвульсиях, скулит, да ещё и скалится как будто это шоу всей её жизни. Решил ей показать, кто тут здесь король сцены. Господи прости, швейная машинка задаёт ритм поинтересней его. Как же он надоел ей, и его самодовольные попытки ей помешать, даже на том свете не успокоится. Король страна, значит? Ну сейчас она ему покажет. Ладонь Эрнесто, скользящая к фотографии в руке Имельды, дёрнулась от внезапного сильного шлепка, такого уверенного и изящного, что зрители, судя по шуму, восприняли это как ещё одну из задумок их довольно… интересного дуэта. Эрнесто ещё не перевёл глаз со своих отлетевших пальцев, как в его ухе загремел её голос, как будто постепенно увеличивающийся в громкости через пульт её презрения. Имельде пришлось закрыть глаза, чтобы выдержать такую ноту: в её пении утонуло завывание Эрнесто, и даже, кажется, весь живой оркестр. Увы, его волшебное выражение лица Имельда в этот момент увидеть не смогла. Имельда почувствовала соскальзывающую с её талии руку своего во всех смыслах убийственного партнёра, явно готовящегося снова закружить её в сложном танце, где у неё не будет никаких преимуществ. Не прекращая своего сольного дебюта, Имельда не глядя схватила Эрнесто за его ещё ноющую от её шлепка руку, и закрутила его в вихре показной женской страсти с ноткой грядущего вывиха плеча, но конфуз Эрнесто от своей невольной пародии на торнадо был недолог. Имельда ещё не закончила размахивать им как лассо как Эрнесто сам вывернулся из её пальцев — секунда, и одна рука, как змея, снова обвилась вокруг её талии, вторая вцепилась в её запястье в нескольких сантиметрах от фотографии Гектора, его грудь плотно прижалась к её спине, а на плечо лёг его подбородок; вторая секунда, и Эрнесто закружил её, не прерывая песни. Третья секунда, и Имельда ткнула его локтем в живот, практически шипя своё певучее обещание «любить его вечно». Четвёртая секунда, и Эрнесто нырнул ей под руку, скрывая боль в ребре, и они снова оказались лицом к лицу. В его глазах зажглась новая искринка, показавшаяся Имельде до боли знакомой. На полсекунды подсознание отправило её в какие-то далёкие года к каким-то смутным воспоминаниям: что тогда было, где она тогда была? Но кожа была ещё на костях, а этот его взгляд как из-под копирки лёг на тогда молодое лицо. Имельда нахмурилась ещё сильнее, и продолжила вырываться из его хватки, которая как будто стала ещё настырнее с появлением этого странного выражения лица у Эрнесто. В бокс ей что-ли записаться, в таком-то возрасте и так энергично уклоняться от его рук — это наверняка какой-то скрытый талант. Как он ей надоел. Уже в ярости, Имельда старалась как можно побольнее отражать все его нападки и танцевальные манёвры, но Эрнесто всё не сдавался. Поднёс руки к ней — получил локтями по всем косточкам. Вовремя не увернулась — грациозно взлетела в воздух как балерина на подъёме. Зацепился за фотографию — как будто начал драку с капризным ребёнком за игрушку. Попыталась убежать за сцену к Мигелю — утащил обратно к софитам. Загадочные эмоции Эрнесто быстро превратились в легко понимаемую злость, и как Имельда, он понял, что натерпелся достаточно. Он грубо схватил её, в ярости, не давая ей ни единой возможности вырваться: и песня, и этот чёртов танец наконец-то подойдут к концу, и конец этот будет его триумфом. Кулаки Имельды оказались сжаты в его руках, в одном из кулаков — злосчастное фото Гектора, и бог знает в каком состоянии после этого номера. Вырваться из его хватки Имельда более не могла — из-за боли у неё отнялись силы. Чувствуя свою победу, Эрнесто в последний раз развернулся к ней лицом и приложил её кулаки в его ладонях к своей груди, аки томный Ромео. «No dejaré de quererte», гремел он. «Буду любить тебя вечно», ухмылялся он, не разжимая её кулаков, снова наслаждаясь собственным голосом. Одна секунда, и он уже забыл, зачем выбежал на сцену в первую очередь, поглощённый финальной строчкой этой абсолютно невесёлой песни. Буду любить тебя вечно, поёт он, смотря прямо её в глаза и мерзко улыбаясь.  — АЙ-ЯЙ-ЯЙ-ЯЙ! — затянул он, закрывая глаза и работая на публику. Ой-ой-ой, вот что тебе будет. Браво, действительно мастер своего дела, мы в восхищении, Имельда мысленно закатила глаза. Явно все эти года наработали ценный опыт. Уж раз такой обмен ремёслами, то почему бы и ей не показать, как прекрасно она освоила своё дело за те же весёлые годки? И выставив свою ногу с любовно отточенным каблуком её фирменной обуви, Имельда торжественно и смачно грохнула ею прямо на пальцы Эрнесто. Защитница семьи Ривера натерпелась достаточно. Кошка, нет, грациозная тигрица предстала перед не на шутку напуганным де ла Крузом. Пытаться убить Мигеля во второй раз, да и ещё прямо перед ней? С этим пора кончать. С утробным рычанием она прыгнула на злодея, схватила его за шиворот и поволокла на сцену, как мягкую игрушку. Она рвала и метала как подобает животному, переключая своё внимание только тогда, когда этот ужасный человек был выброшен обратно к зрителям. А потом прилетела и Пепита. Хозяйка и кошка поменялись местами: Пепита решительно направилась добивать Эрнесто, а Имельда — к Мигелю и Гектору с раскрытыми от увиденного ртами. Действительно, животные похожи на своих хозяев. До страшного, можно заметить. Имельда благословляла своего рыдающего праправнука вместе с полным незнакомцем и уже более не видела в этом ничего странного. Фотография была потеряна, Гектор умирал у них на глазах, из последних сил шепча благословление Мигелю на сверкающий лепесток — но Гектор о себе не думал. Мигель тоже, фигуративно или натурально, умирал перед ними, и чем яснее его скелет проявлялся под исчезающей кожей, тем отчаяннее Имельда подносила ослабевающую кисть Гектора с лепестком в руках к груди мальчика.  — Я обещаю! — раздался последний, отчаянный крик Мигеля в мире мёртвых. В этом году Гектор переходил в мир живых в первый раз. Сеньора Имельда и её семья ждали его по ту сторону таможни с немного скучающим видом, как будто его фотография на офренде — обыденный факт, а не самое невероятное и счастливое событие в его смерти за последнее столетие. Имельде симулировать удивление было незачем: обещал же Мигель, что Гектора будут помнить? Значит, Мигель своё обещание выполнит. Имельде не казалось удивительным, что такого человека как Гектор будут любить даже практически через век после его смерти. Гектор же поверить не мог, что кто-то вспомнил его вообще. Сеньора Имельда сама вызвалась сопровождать его по ту сторону мира, всё показать и объяснить, как новичку, так сказать. Это было ни предложением и ни вопросом: сеньора озвучила свою инициативу как уже утверждённый план без его, Гектора, участия. Не то чтобы Гектор отказался, но даже с её добрыми намерениями, сеньора Имельда всегда звучит страшновато. И Гектор ей благодарен. Гектор благодарил её ещё при жизни, а теперь списку всего добра, которое она и её семья ему подарили, уже никогда не будет конца. Было стыдно признать, что под конец смерти он смалодушничал. Ему хотелось существовать дальше, даже в таком положении, список знавших его при жизни людей таял, а шансы появиться у кого-либо на офренде стремительно сводились к нулю. Но уходили из жизни его знакомые, его «друг», Риверы, а Гектор почему-то продолжал жить. Со смертью Имельды тайна его живучести превратилась для Гектора в самый загадочный детектив на его памяти: пропали все поколения Мексики, которые знали его в лицо, никаких фотографий пропускной пункт стабильно не регистрировал — а он всё равно живёт. Гектор днями раздумывал и вспоминал каждого человека в своей жизни и не мог найти ответа, пока его не осенила невозможная, абсолютно сумасшедшая мысль: Коко. Ей не было даже четырёх лет, когда они виделись в последний раз, это конкретный бред. Гектор её любил, Гектор даже сочинил для неё пару песен, и в жизни так никогда не радовался, когда они ей нравились. Ему казалось, что этот ребёнок понимает его лучше, чем Эрнесто, да и вообще какой-либо взрослый человек: не через слова, конечно, — через музыку. Если такое счастье называется семьёй, то Гектор очень, очень надеялся, что Эрнесто понимал, какой он везучий человек. Не может быть, чтобы Коко его помнила — или всё-таки может? Он был для неё никем, в конце дня, и исчез из её жизни незаметно и бесследно. Но Гектор как-то жил, а других кандидатов у него не было — и он поверил. Целью Гектора по началу действительно было желание существовать дальше. Но в их мир прибыл Эрнесто де ла Круз — знаменитый, желанный, одинокий. Что-то Гектор ещё мог понять: не к месту певцу обычно упоминать жену и детей миллионам зрителей, но всё же? Не женат? Официально бездетен? Вскоре Гектор услышал про появление семьи Ривера — семьи обувщиков, ненавидящих музыку, во главе с сеньорой Имельдой, одинокой кормилицей. Не складывалось ничего, а если и складывалось, то очень неприятным образом, как не поверни. Гектор даже не заметил, как его мысли с выживания плавно перешли к нехорошо выглядящему вопросу: что случилось с Коко? Гектор вцепился в этот вопрос отчаянно и глупо — почему его должно это заботить, с чего он решил, что это его касается? Гектор не оставил ничего в своей жизни, и продолжал жить ничем в смерти. Мысль о том, что могло произойти с той маленькой девочкой, стала смыслом его существования, заменив больную пустоту. Когда-то он считал её семьёй, которой у него никогда не было. Гектор не ожидал ничего от возвращения Мигеля обратно в мир живых: о чём Коко сможет вспомнить сейчас? Об отце? Это её право лелеять воспоминания об этом далёком человеке, и Гектор был готов умереть спокойно, приняв это. Мигель совершил невероятное и Коко действительно вспомнила, и начала рассказывать истории. Истории о Гекторе. Это Коко рассказала ему уже сама. Гектору до сих пор кажется, что он не заслуживает считать их своей семьёй, но его мысли предательски оказываются в другом направлении. Сегодня он идёт посмотреть на Мигеля. На музыканта Мигеля. Гектор хочет за секунду перепрыгнуть через этот мост, лучше сразу телепортироваться к ним домой, чтобы наконец-то увидеть, какие Мигель сочинил песни. Боже, как он хочет услышать эти песни. Это всё-таки Мигель, его талант затмит так называемое гекторово «творчество» тремя атмосферными слоями. Куда уж Гектору пожинать славу устаревших времён? Он не понимал. У Ривер уже есть новый путь в будущее. Гектор был безумно благодарен Имельде за всё. Всё же, смотря на неё, он не мог избавиться от настырного холодка по спине, корнем уходящего в «Эрнесто». В ту ночь у Гектора было больше шансов умереть со страху, нежели из-за забвения, смотря, как бранятся эти милые на сцене. Нет, разумеется, они давным-давно уже не милые и слава богу, но если Гектору подумать, то становится даже понятно, почему они когда-то сошлись. Это всё уже позади, ошибки случаются, дьявольской парочки больше нет, отношения мертвы. И всё же Гектор не мог перестать думать. Что-то очень странное и даже немного страшноватое продолжало грызть его всякую секунду, как он смотрел на сеньору, и извечные вопросы таинства семьи и быта заполняли его голову. Ну как же её так угораздило? Хватит это мусолить, было да сплыло. И всё же, предательские воспоминания почти столетней давности возвращали его к странной сцене. Гектор ждал своего друга у порога его дома, готовый к грядущему выступлению в местной таверне, воровато озираясь. Эрнесто, наконец-то, выскользнул к нему спиной и прилизался.  — Всё, можно идти. — Объявил он весело, перебрасывая гитару на плечо.  — Т-точно? Сеньора Имельда согласилась? — Осторожно спросил Гектор.  — Ой, да конечно. — Отмахнулся Эрнесто, давая понять, что их передвижения от её слов не зависят. В чём Гектор очень сомневался и поэтому чувствовал себя каким-то вором практически каждый вечер. Ну, раз Эрнесто так уверен, значит, идти действительно можно, больше других людей, с которых можно считать показания её настроения, у Гектора всё же не было. Мужчины зашагали в сторону плазы.  — ЭРНЕСТО! - Прогремел женский разъярённый голос позади них. Счастливый супруг замер с лицом человека, принимающего удар арматурой по голове — точно Гектор разглядеть не смог, так как от испуга подпрыгнул где-то на уровень детской Коко на втором этаже. Гектор ещё не успел приземлиться, как Имельда оказалась перед ними.  — Ты куда собрался?! — Она впилась в Эрнесто глазами.  — Выступать, радовать народ, ловить момент. — Проскандировал он с большой улыбкой на лице, как будто декларировал речь. — Это ты так быстро окна бабушке Эсмеральде вставил, что летишь отсюда стремительнее пыли по ветру?! — Имельда упёрла руки в бока. Мгновенно улыбка сползла с лица Эрнесто, заменившись на уродливый, практически злобный оскал, как будто его подменили.  — Побегу, когда вот это, — он потрёс гитарой, — станет инструментом по резке стекла, Имельда. — Вот это сведёт бабушку в могилу вместе с твоим умничеством, Эрнесто. — Имельда возвела глаза к небу и, кажется, собрала все силы, чтобы не убить своего мужа на месте. — Из-за тебя бабушка Эсмеральда помрёт как бездомная без окон-то да без дверей, совесть будет нечиста у тебя, а с того света она затравит меня!  — Каких дверей? двери у неё получше королевских стоят — хоть всё утро стучись за молоком так не достучишься, да и вообще говорят, что у королевских как раз кто-то главные ворота с петель снёс недавн-  — Как тебе не стыдно, Эрнесто! — Со злости Имельда переключилась на чистейшее возмущение. — Бабушка Эсмеральда — божая бугенвиллея, ничего плохого никому не желает, причастится не дай бог в любой момент из-за тебя, а ты пожилых так благодаришь?!  — Ах, ну да, — Картинно вздохнул Эрнесто, — помню, как она тоже из-за меня чуть не причастилась совсем недавно, лет пять назад, как хорошо, что починенные ступеньки её прямо с того света вернули.  — И вот тебе и не стыдно? Её дядька Фернандо вместо помощи в кабаке отплясывает — и ты туда же, но с этим мы разобрались. — Имельда злостно подняла подолы своего платья, собираясь уходить обратно в дом.  — Да, разобрались! — Эрнесто поднял голос ей в след, как будто устанавливая своё превосходство. — Пусть она себе ищет кого-то по профессии, а я перед ней плясать не буду!  — Конечно, она уже знает, что перед ней не будешь, танцевать разрешено только у дяди Фернандо в таверне после хорошо сделанной работы: ты ей напомни, а то забудет бабушка дядьке постучать — вечер окончательно отменят. Эрнесто замер на полуслове: в движениях его лица Гектор распознал не меньше пяти разных эмоций.  — Ко… ты передала это Фернандо? — Эрнесто начал надуваться от нарастающей ярости и негодования.  — Не, Фернандо там только хозяин всё-таки, бабушка Эсмеральда поважнее будет. Не будет стекла — скажет дядьке, что всё у неё болит, он и отменит все пляски или что вы там собираетесь делать, чтобы ей спину всю ночь массажировать, давай, время у тебя поджимает. Да и бабушка говорит, нравится тебе всё чинить секретом у неё, так что вперёд. — Имельда махнула рукой. Эрнесто продолжал стоять с широко раскрытым от шока ртом, злой и казавшийся ещё страшнее самой Имельды. Но Гектора в будущем напугает не это — а эта странная, весьма странная искринка, внезапно блеснувшая в его глазах, впившихся в переигравшую его супругу. То ли из-за отсутствия опыта, то ли из-за недостаточной проницательности, но значение этого блеска в глазах его друга Гектор понять отчаянно не мог. Перекосившийся от негодования рот закрылся, и Эрнесто выдавил из себя вопрос на тона так два ниже ожидаемого:  — И как же именно любимая бабушка Эсмеральда скажет Фернандо, что всё у неё сделано? — Он широкими шагами приблизился к её спине.  — А ничего не скажет, — Имельда развернулась к нему только наполовину, отряхивая подол платья от песка, — в окно постучит. И Имельда исчезла в дверях дома с чувством выполненного долга, оставив за собой практически трясущегося от злости Эрнесто. Гектор только сейчас выдохнул и ослабил хватку своей гитары, в которую бессознательно вцепился во время этой семейной сцены, как в спасательный круг. Его друг продолжал сжигать взглядом место, где стояла Имельда, в ярости кусая губы. Это была не первая и явно не последняя сцена, которую наблюдал Гектор между ними: сам он в отношениях не знает ничего, и не смел задавать никаких вопросов на протяжении всех этих лет. Но именно в этот момент любопытство и беспокойство за душевное состояние друга заставили его раскрыть рот и задать не совсем тот вопрос, который он хотел узнать.  — А… а тебе правда нравится всё чинить секретом? — Гектор подал слабый голос.  — Ненавижу. — Выдавил Эрнесто через крепко сжатые зубы, дыша, как загнанный бык.  — И… и ты её любишь? Снова не совсем удачный вопрос, даже слишком грубый и из неоткуда, но Гектор всё ещё не мог сносно сформулировать свои мысли после пережитого, а сам вопрос любви он бы хотел разъяснить и закрыть раз и навсегда во имя семейной науки. Неожиданно Эрнесто как будто сдулся — дикое дыхание в одну секунду превратилось в томный вздох к небу, его губы расплелись в какой-то мечтательной улыбке, и весёлое настроение вернулось, как будто этого «разговора» минуту назад не было совсем.  — Очень. — Он ответил с придыханием, тихо и уверенно. Гектор всего этого абсолютно не понял. Или начинал понимать, переходя мост в мир живых. Одно он всё-таки понял точно: размышлять о нюансах этих отношений ему было определённо странно, и всё же действительно немного страшновато.