Натурщица

Вышивка легла на столик рядом с креслом. Опять черные нитки закончились… Радио зашумело так, будто кто-то жевал песок на музыкальном концерте. Впрочем, она все равно выключила бы его: бас роскошной грозы исполнял партию за окном, и оскорблением было бы закрыть окна ради прилипчивого мотивчика по радио. Поколупав ногтем кнопку, она быстро поняла бесплодность своих попыток – пришлось обмотать руку полотенцем, чтобы прекратить какофонию. Кинув на подлокотник газету с вакансиями, она повернула ручку окна и приняла в объятия проснувшийся свежий ветер. Он игриво подул в ее распущенные волнистые волосы, зашевелил длинную юбку, с интересом полистал газету, мурлыкнул голосом грома. Остались последние приготовления. Достав из шкафа напольную лампу, она потянула кверху сложенный торшер, и он раскрылся на манер зонта. Укрепить ножки… Вот так. Надо же, получилось с первого раза! Похоже, кто-то наловчился. Единым прикосновением пальца она зажгла лампочку, и посреди темной комнаты образовался маленький светлый островок с креслом, столом и свежим бризом. Ей было неизвестно, откуда взялись эти способности: последние несколько дней любая техника наполнялась энергией, стоило только тронуть, все шерстяное и железное било током, и пока это приносило больше неудобств, чем пользы. Хорошо, что дома из электроники только лампы и радио, и что оправа очков не металлическая. Опустив их на нос, она взяла в руки иглу и принялась за вышивку, посматривая одним глазом в газету в поисках быстрого, и, желательно, легкого заработка. Близился тот самый день, и хотелось преподнести в дар супругу нечто большее, чем обильное кушанье или... Что-то еще, что можно сделать дома. Требуется няня… Нет, слишком далеко отсюда. Тяжело устраивать сюрпризы, будучи безработным и притом безнадежным домоседом. Но в этом году желание порадовать мужа все-таки побороло все остальные – она смогла выйти за порог второй раз на неделе, чтобы приобрести газету, так что дело за малым. Требуется стенографистка… За такие деньги наверняка уже нашлась не одна девушка с более ловкими пальцами. Требуется швея… Странно, но шить она как раз не умела. Вышивка, плетение, вязание почти всегда занимали ее руки, если она не спала и не принимала ванну, но их «царица» отчего-то награждала презрением, не даваясь в руки. Вспомнив об этом, она решительно вернулась к полотну и несколькими быстрыми стежками закончила листок с краю букета. Требуется… Натурщица? Хм, совсем недалеко – за углом соседнего дома. Обещают заплатить часть дохода от продажи, а она слышала, что картины стоят дорого. Их район приличный, квартира расположена не в подвале, где ее нельзя было бы услышать… А новая способность сойдет за средство самозащиты, как, впрочем, и подаренный недавно перцовый баллончик. Решено: она быстро переоделась, привела себя в порядок и отправилась к художнику, прихватив с собой все необходимое и газету с объявлением.

***

Едва входная дверь захлопнулась, он схватил лист с мольберта и в ярости разорвал не родившееся полотно. Пятая подряд натурщица. Пятая подряд пустышка. Его уже тошнило от мнимой сексуальности, которую выпячивали из себя одни, и прогорклой жеманности, которой лицемерно прикрывались другие. Хуже только страх, который ныне модно звали «скромностью», когда от его пристального взгляда грудь девушек сжималась в кулачок, а на лице возникал такой ужас, будто их застали за изменой Родине. Притом внешность и натура для него не так уж важны: он с одинаковым интересом изобразил бы тощую и пышку, смуглую и веснушчатую, скромницу и распутницу; но что он по-настоящему ценил, так это искренность. Эмаль на его зубах крошилась, когда краснеющая подобно ягоде девушка с успешностью осваивающей фигурное катание коровы пыталась быть эротичнее, когда полноватая кутала бедра в одеяло, будто они от этого магическим образом исчезнут, когда кудрявая просила изобразить ее волосы прямыми, и наоборот. Именно в угоду искренности он старался не работать с профессиональными натурщицами (или с наименее опытными из их числа). А этот вопрос: «Я красивая?». Как же он ненавидел само понятие «красота» таким, как его понимали сейчас. Эта «красота», подобно огромному ластику, руками несчастных дам стирала с них все черты, из-за которых он и любил писать портреты сильнее, чем другие картины. Слыша «Я красивая?» в сотенный раз и зная, сравнения с чем жаждут спрашивающие, он еле удерживался, чтобы не выдать ядовитое: «Если я захочу посмотреть на кукол, прогуляюсь в магазин игрушек!». Перочинный ножик оцарапал палец, в дерево карандаша впиталось пятнышко крови. Поморгав, он засунул палец в рот и зализал рану. Это небольшое происшествие прекратило поток его гневной мысли, но он твердо решил, что следующая натурщица точно станет последней на сегодня – на большее его нервов не хватит. Прошло время: он успел поточить часть карандашей, оставив другую мягкой для нанесения теней; установить на мольберте новый лист; вылить воду для красок, вспомнить, что кисть так ни разу и не окунулась в нее, мысленно укорить себя и набрать новую; услышать несмелый стук в дверь. - Открыто, - крикнул он, закатывая рукава и становясь у рабочего места, - Наденьте тапочки, пожалуйста! - из-за поворота показалась макушка с волнистыми светлыми волосами. Он выглянул, чтобы поприветствовать даму хоть какой-то улыбкой (искренняя у него не вышла бы) и замер со странной смесью удивления и улыбки на лице. - Маргарет? - Морис? – дама зажмурилась: почему-то в столь позднее время в комнате было светло, как ранним утром, такого освещения не могли дать лампочки или свечи. Тем не менее, свет не скрыл того, что давший объявление в газете – ее муж. В ней закипела злость. Морис, сколько она его знала, работал продавцом в бакалее, и нельзя было даже представить его пальцы не щелкающими костяшки счетов, а держащими кисть или карандаш. Очевидно, ему просто хотелось посмотреть на тела других женщин… И не только посмотреть, судя по роскошно застеленной и расправленной кровати. Право, какой изощренный способ изменить – хотелось поаплодировать за изобретательность. Все это она и высказала в гораздо более грубой форме, раскрасневшись от душащих обиды и злобы, повторяя себе то, что она не унизит себя слезами. Однако стекла очков предательски запотели, так что пришлось снять их. Жаль – хотелось видеть глаза предателя, а не два коричневых пятна. - Мегги, ты ошибаешься, - мудрый выбор фразы. «Ты все не так поняла» или «Я могу объяснить» сорвали бы чеку гранаты с эмоциями, - Вообще-то, я давно художник, - обогнув даму, он указал на проем в следующую комнату, где во тьме занавешенные полотна дожидались заказчиков. Некоторые из них только предстояло закончить, и они являлись наилучшим доказательством – более убедительным, чем подпись с их общей фамилией внизу каждого холста, - Неужели ты думаешь, что на зарплату бакалейщика я смог бы позволить себе нашу квартиру? - Почему… Морис, почему ты мне раньше не рассказал? Художник с силой вдохнул через нос и приложил руку к затылку, понимая, что сейчас последуют не самые приятные для них обоих объяснения. - Дело в девушке, с которой я встречался до тебя. Я почти сразу загорелся желанием создать ее портрет… Нет-нет, с тобой у меня было точно также, но, послушай, - помассировав лоб, он сел на один из стульев и посадил супругу рядом, - После этого она начала ревновать к каждой даме, что я хотел изобразить. Пришлось пойти на компромисс и писать только пейзажи, натюрморты и животных. Думал, она успокоится, но ей взбрело в голову, что мое увлечение отнимает время, которое можно посвятить работе, и каждый день действовала мне на нервы. - Как грубо. Она что, хотела, чтобы у тебя перед глазами стояли одни продукты? – Мегги с сочувствием взяла его за руку. - Не успел выяснить, чего ей хотелось: мы расстались. Потом я встретил тебя, и у нас все получилось лучше, - он пошевелил пальцем, чтобы их обручальные кольца звякнули друг о друга, - Но повторять свою ошибку не стал, поэтому ты узнала обо всем… Вот так. Кстати, почему ты вдруг захотела стать натурщицей? - Мне нужны деньги. Хотела сделать тебе сюрприз. - Пока что все по плану, - усмехнулся Морис. Маргарет цокнула языком, чтобы подытожить этот разговор и перейти к следующему. - Хорошо, не буду отнимать твое время, - она поднялась и направилась к выходу. Пожалуй, хорошим извинением за истерику и обвинения будет имбирно-лимонный пирог. Румяный, пахнущий на весь дом, как он любит. - Как можно отнять то, что я собираюсь тебе подарить? – спросил он, взяв ее за запястье. - То есть? – она остановилась не только от жеста, но и от внезапной догадки, - Думаешь, я подойду? - Я просто уверен! – метнувшись к двери, он повесил на ней табличку о том, что больше посетителей не принимает, и закрыл ее. Вернувшись, он сказал: - Раздевайся, - глаза супруги стали подобны двум блюдцам, - Не думай, я нечасто пишу обнаженную натуру, просто появилась одна интересная задумка. Она покорно сняла головной обруч, и виски окружили ничем не сдерживаемые золотистые волны. Развязала пояс и сняла легкое платье через голову, после чего попросила помочь с застежкой лифчика, столь сложносочиненной, что при сборах больше всего времени занимала именно она. Стянула гольфы в мелкий горошек, идеально сочетавшиеся со скромным платьем. - Нижнее белье можешь оставить. Но сотри это, - он подал полотенце и указал на ее губы. Морис терпеть не мог ужасную пунцовую помаду, которую наносила жена для редких «выходов в люди». Это было сравнимо с тем, чтобы воткнуть в цветочную клумбу табличку с огромными буквами «ЦВЕТЫ ЗДЕСЬ», которая несомненно отвлечет от красоты самих цветов. Вдобавок, губы Маргарет имели живой розовый оттенок, и им не нужна «поддержка со стороны». Он знал способ лучше… Взяв полотенце, убившее пунцовую гадость, он поцеловал новоиспеченную натурщицу. Теперь тон идеальный. - Ложись… Так, как легла бы просто для сна, и укройся, - скинув тапочки, она выполнила его указания. Он знал, что она ляжет на бок и положит руку под подушку, - Теперь перевернись на другую сторону и привстань на локте, будто собираешься встать с постели, но не вставай, - одеяло сползло именно так, как он хотел. Мегги пошевелила ногой. Она не знала, как называется ткань, приятная к телу, больше, чем чистое хлопковое белье дома, но уже хотела такие же простыни, пододеяльник и наволочки для их супружеского ложа. - Может, мне снять очки? - Нет, оставь! – рука жены замерла на дужке. Он наметил карандашом контуры очков (просто «на пробу») и почти сразу понял, что они его совершенно не устраивают, но не на рисунке, а на Маргарет. Но чем? Форма? Переменчивая натура творца или… Точно. Свет бликовал в стеклах, не давая увидеть ее глаза. Конечно, можно было снять, как она предложила, но это было бы ложью. - Можешь взять их – вот так? – сказал он, согнув руку в локте и прижав ее к бедру. Вот, теперь ничто не скрывало ее взгляда с самой капелькой смущения, но не своим телом, а тем, что она пробовала на вкус столь особый сорт внимания. Пухловатые от любви к сладостям и выпечке щеки, плеяда родинок на шее и прядь, прилипшая к плечу… Маргарет потянулась, чтобы ее убрать, но он успел по-кошачьи зашипеть, остановив ее руку на полпути, после чего вежливо попросил не делать этого. Плечи – не широкие, не мешающие объятиям, им велика покупная верхняя одежда. - А… Куда еще ты тратил деньги? – не то чтобы им приходилось жить впроголодь, ей попросту было любопытно. - Откладывал. Не сразу: сперва купил студию за бесценок, потом вот эту чудесную вещь, - он указал пальцем на нечто, напоминающее крошечный пожарный гидрант, позади кровати. Этот прибор изливал утренний свет, - И линзы к нему. Чертовски сложно достать, но с ним не нужно назначать время: всегда столько света, сколько нужно. Грудь – довольно пышная для столь хрупкого тела, поддерживаемая общей легкой полнотой. Трудолюбивые руки, создавшие много милых безделиц вроде салфеток и нитяных узоров на всех тканях в доме, превративших медвежий угол в уютный медвежий угол. Парой штрихов обозначив кольцо на безымянном пальце, он внезапно ощутил гордость за то, что обладает ей, добровольно и всецело. Прилив нежности сделал его движения увереннее, но в то же время ласковее. - Ой, мне нужно как-нибудь улыбаться? - Не знал никого, кто улыбался бы, едва проснувшись. Просто делай вид, что тебе интересно… Хотя, стой, - он подбежал к шкафу у другой стены, распахнул дверцы и начал шарить внутри. Наконец, он нашел расписную вазу. Рисунки на ней имели необычный цвет и форму, удивляла и форма самой вазы – пузатая, кривая и нелепая, будто она сошла с карикатуры, вдобавок покрытая буграми и ямками. Словом, эту вещь можно рассматривать вечно – как наслаждаясь достоинствами, так и выискивая недостатки. Чтобы разжечь любопытство Маргарет, он прижал вазу к себе и развернулся спиной, а, поставив вазу на столик, отходил очень медленно. Едва увидев охваченные веселым любопытством глаза супруги, он понял, что план сработал идеально, и поспешил запечатлеть это выражение. - Ты ее сделал? – весело спросила она. - М-м-м… Да, - несколько неловко ответил он. Лепка из глины давалась ему примерно так же хорошо, как ей – шитье. - Она забавная. А вот теперь на лице художника возникла искренняя улыбка. Морис всегда старался найти подход к натурщице и расположить ее к себе (если только не нужна правдивая эмоция обиды, досады или злости), но еще ни разу он не выкладывался так сильно. Тем приятнее отдача. Теперь самое главное – лицо. Самый обычный лоб, но брови – густые, довольно редкой формы, с несколькими выбивающимися волосками (она давно их не выщипывала) прорисовывать было удовольствием. Глаза – не большие, никаких крашеных ресниц веером, простые зеленые глаза, и именно это было их главным достоинством. Курносый носик, который она сама не любила, желая, чтобы он был тоньше, но копию которого он желал увидеть на лице их будущего ребенка. Губы сладкоежки и круглый кошачий подбородок. Теперь разобраться со складками одеяла, и можно приступать к теням. Он работал быстро, понимая, что в такой позе ее руки скоро устанут. - Ты никогда не писал автопортреты? – неожиданно спросила она. - Нет, - на них попросту нет спроса. Хоть и рисовал он по большей части для души, предпочитал, чтобы эта «душа» как-никак кормила его. Как ни крути, портреты молодых обнаженных женщин имели больше поклонников, чем портреты мужчин средних лет в рубашках. - Жаль. Только сейчас Маргарет осознала всю правдивость поговорки о вещах, на которые можно смотреть вечно. За работой Морис преображался совершенно – такого сосредоточенного, вдохновенного и по-доброму любопытного выражения лица никогда не увидел бы человек, что встречал его за прилавком и просил продать хлеба с молоком. Его руки мелькали вверх-вниз, перехватывая то один, то другой карандаш с ловкостью перезаряжающего патроны, и теперь казалось, что именно в магазине он не на своем месте – там такой прыти нечего и ждать. Очевидно, его бывшая попросту эгоистка, раз не могла увидеть всего этого. Даже его далекая от идеальной осанка не портила впечатление. Как и чуть кривой нос, сломанный по юности в драке, случившейся от большого количества горячности, которую он ныне нечасто проявлял. Все равно от носа отвлекали глаза: теплые, с ресницами гораздо длиннее и гуще, чем у нее, так редко тронутые злобой и обидой, что нельзя было найти и следа их в его взгляде. А отросшая щетина добавляла ему шарма (он и побриться забудет, если не напомнить). Любопытно, сколько разных красок потребовалось бы смешать, чтобы получить его цвет волос? Не темные и не светлые, коричнево-рыжеватые, черные на затылке и светлее, чем у нее, на свету. Может, он лукавит и не пытался изобразить себя именно поэтому? - Я не отвлекаю разговорами? - Нет, что ты. Я обычно говорю с натурщиками, чтобы узнать их получше, - бросив карандаш на стол, он развернулся и стал колдовать над палитрой и тюбиками с краской. Его губы сжались, и он погрузился в молчаливое сосредоточение. - Можно мне размяться немного? – рука, на которую она опиралась, уже порядком затекла и даже привычные покалывания почти не ощущались. - М? Конечно-конечно, - пока можно придать цвет одеялу. С тысячей предосторожностей она встала, оставив в одеяле «пещеру». Ей не хотелось тревожить тщательно создаваемую форму, рушить горы из теней и бликов. Наконец-то можно выпрямить руку. Локоть хрустнул, будто открывая дверь притоку крови. Маргарет помассировала холодные пальцы левой руки. Как только одеревенение прошло, она присела, пока обе коленки не перестали «стрелять», и юркнула в «пещеру» обратно. - Можешь выпить воды или… - Морис неопределенно помахал рукой с тюбиком, - Что-нибудь еще. Придание цвета – самая долгая стадия, можешь пока не спешить. Но Мегги не могла просто ждать, нетерпение жгло ее будто ударами розги. В то же время не хотелось портить себе сюрприз, поэтому, проходя мимо мольберта, она ни одним глазком не позволила себе взглянуть на ту часть работы, что успел сделать супруг. В оставлении лучшего на потом была вся она, и неважно, что она делала: принимая пищу, самые вкусные куски она откладывала в сторону, самые лучшие свои наряды не надевала до последнего, вышивала сперва наиболее неинтересные детали полотна. Мучительно приятное ожидание результата надолго заставило ее замолчать: пока раскрашивали ту часть полотна, где изображена она, Маргарет не проронила ни слова, только сильнее закусывая губу и ерзая на гладкой простыне. Наконец, муж отложил кисть в сторону, встал в позу и окинул творение придирчивым взглядом. Все ее тело зудело, но она не решалась вставать – вдруг передумает и решит изменить что-нибудь? - Можно посмотреть? – стоило усилий не крикнуть эту фразу: все-таки, было уже очень поздно. Переведя взгляд сперва на нее, потом опять на картину, он расслабился и кивнул. - Только не трогай руками: еще не высохло. Вскочив, она одним движением надела тапки, и, трепеща от нетерпения, подошла к мольберту. С ее губ сорвался вздох восхищения, пораженная, она приложила руку к сердцу. Ей вполне нравился ее вид на тех редких фото, что они делали на особо памятные события вроде венчания или первого Рождества вдвоем, но фотограф не был ей близким человеком и не мог вложить в фотографии больше тепла, чем они задумали изначально, тщательно планируя кадр едва не за месяц до самого события. Здесь же она не узнавала себя, попросту не могла поверить, что настолько красива. Она не знала, что совсем не в стиле ее мужа приукрашивать, но, к счастью, этот вопрос и не пришел ей в голову. Она покраснела, ее глаза заблестели, засмущавшись, она обняла себя за плечи. Смущение пришлось художнику по душе: оно недотягивало до вишенки на торте, было сравнимо скорее с шоколадной крошкой, но, тем не менее, являлось частичкой мозаики хрупкой атмосферы момента. Не чуждый гордости, он любил развернутые отзывы к свои трудам, но реакция супруги была ценнее самых красивых слов, что она могла сочинить. - Знаешь, я скоро буду писать портрет целой семьи. - Правда? Когда? – даже спрашивая, она не могла оторвать взгляда от картины. - Надеюсь, что… - он поцеловал ее в шею, вложив в это максимум намека, - Через девять месяцев. В знак согласия Маргарет обняла его…