Странность

Тик-так. Тик-так.       Я лежал на диване, думая о тех недавних событиях, произошедших со мной. О функционалах или же «мастерах», о Насте, Коте… Закрывал глаза рукой, нервно смеялся пару минут, а затем снова пялился в белый потолок, слушая слабое дыхание Кешью, спящего рядом на полу. И так каждые полчаса. Тик-так, тик-так.       Взяв отпуск на работе, который заканчивался буквально на следующей неделе, я так и не написал ни строчки о тех событиях. Ничего.       Просто потому что, вспоминая Настю, мою грудную клетку слегка сдавливало, и становилось трудно дышать. С Котей, или же Константином, мне было проще. Не столь больно, сколько, наверное… Обидно, что ли. О смерти функционала-акушера я не жалел, да и незачем. Единственное, что по глупому детскому желанию хотелось вернуть — это хотя бы ту ночь, где мы сидели с Настей под луной, купались, занимались любовью и кажется, даже смеялись. Но мёртвые не воскресают, верно? Я утвердительно кивнул себе на этот вопрос, уже зная ответ. Тик-так, тик-так.       Тиканье часов в первые дни казалось даже невыносимым; хотелось включить зомбоящик, чтоб тот шумел на фоне и раздражающие часы не мешались бы, но потом я подумал о том, что и он вскоре мне надоест, и оставил эту затею. В животе заурчало, но я не обратил на это внимание — мысли уж как две недели заняты другим. Фактически, ненормально, что я думаю о ком-то столько времени, но это нужно для книги. Конечно, тому писателю, к которому мы приходили с Котей, я сказал о книге несерьёзно, однако, пожив неделю в обычной обстановке, я пришёл к выводу, что удержать в голове произошедшее просто невозможно. Эти воспоминания вгрызались в память, не давая нормально ни есть, ни спать. Когда я нашёл Кешью, думал, избавлюсь от бессонницы, но она не проходила, и мне приходилось пичкать себя снотворным. Но и то вскоре начало приносить лишь один вред. Побочные эффекты — сонливость, повышение потери концентрации и вечная усталость вынудили меня перестать принимать снотворное и начать пытаться заснуть естественным путём. Получалось плохо, поскольку я мог заснуть лишь на три-четыре часа, но я был даже в какой-то степени доволен. Тик-так, тик-так.       Тишина и одно лишь тикание часов давило на расшатанные нервы, а дыхание Кешью не разряжало обстановки, а только лишь усугубляло её, заставляя меня закрыть уши подушкой, как делают иногда дети, чтобы не слышать ругани пьяных родителей. Моим же раздражителем являлись трёклятые часы, тишина, разрезаемая тиканием первых и дыхание моей собаки, Кешью. Конечно, последний являлся отличным псом и другом, что никогда не предаст (кроме случая с функционалами, но это уже не в счёт), но я, давно уже не зная нормального сна и с больной головой, раздражался от каждого громкого звука.       А им сейчас являлось тиканье часов, тишина, давящая на уши и дыхание Кешью. Даже мысли мне казались в какой-то степени мне ужасно громкими, и хотелось перестать думать. Но я не мог. Постоянно думая обо одном и том же, мой мозг прям-таки вскипал. Тик-так, тик так. Тик-так, тик-так, тик-так.       Определённо, мне хотелось разобрать эти часы к чертям. Взять достаточно острый нож, разбить стекло резким ударом и кромсать. Оставляя только осколки, острые и мелкие. А затем, снова завалиться на диван и продолжать сходить с ума, только с врезавшимися в кожу ступни кусочками стекла и пластика. Тик-так, тик-так.       Это уже невыносимо громко и бьет по ушам; сводит с ума, когда я начинаю считать секунды, которые переходят в минуты, а те — в часы. Мне хочется встать и походить по комнате, включить тот же телевизор или заварить чай, чтобы не сойти банально с ума. Что ж, пожалуй, я могу сделать это сейчас, но…       Смех и Настино «я совсем не знаю, люблю ли я тебя или нет!» больно кольнуло в сердце, заставляя свернуться в комок и закрыть уши руками, открыв рот в беззвучном крике. Но его, конечно же, никто не услышал. Тик-так, тик-так!       С расширенными глазами и с широко раскрытым ртом, откуда доносился скорее тихий хрип со свистом, а не громкий и режущий слух крик, я пролежал некоторое время. Когда сил уже на это не осталось, я закрыл рот и глаза. Почти не дыша, я прислушивался к тиканью часов, дыханию пса и тишине, неплотно зажав уши. Мысли о Насте не давали покоя, а память, словно издеваясь, подкидывала воспоминания о её глазах, голосе, загорелой коже… Ругнувшись, я перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку. Мне. Срочно. Нужно. Что-то. Делать. Иначе я сойду с ума. Тик-так.       В конце концов, я должен сесть за эту дурацкую книгу и начать писать обо всём этом. Пусть даже в «стол», но не держать всё это в себе. Открыв глаза, я посмотрел в белый потолок, вздохнул и опустил руку, дабы почесать ухо Кешью. Тот перевалился на бок, пошевелив лапой во сне, и я улыбнулся. понравился бы ей Кешью?       Фыркнув, я повернулся лицом к стене, тихо и размеренно дыша. Хорошо бы уснуть сейчас, да и не хочется; как и утолить жуткий голод, отзывающийся в животе урчанием. Зря я послушался начальника и взял отпуск — работа могла вымотать и позволить заснуть, но сейчас я просто бездельничал, по сути. Тик-так, тик-так.       Мне кажется, будто я чего-то жду. Неважно чего — просто продолжаю сопротивляться сну, не давая векам сомкнуться, а себе — расслабить тело и душу. Кешью сопит во сне в ритм тиканию моих настенных часов, уже порядком мне попортивших нервы, но я продолжаю ничего не делать, думая о событиях, произошедших всего три недели назад. Так мало времени прошло, надо же. Слабо улыбнувшись, я вспомнил, как сидел с Котей на его кухне, пытаясь разобраться с причиной внезапной амнезии окружающих насчёт меня, и как мы пили пиво.       Кто ж знал тогда, что мне придется убить этого журналиста-извращугу. Жаль ли мне? Пожалуй, да, немного. Тик-так.       Достав телефон, я посмотрел время — полдень; отложив его, я закрыл глаза рукой, тихо вздохнув. Наверное, со стороны я выгляжу ужасно — синяки под глазами, бледное и осунувшееся лицо, один лишь голубой халат и усталый взгляд с походкой пьяного в стельку. Хотя, сейчас мне абсолютно плевать — единственное моё желание это хороший сон и наконец-то забыть обо всём кошмаре с Арканом, фукционалами и прочей подобной мути. Первое легко выполнимо, а вот второе никак не стирается из памяти, будто ждёт, пока я изложу это на бумагу. Странно это. Я ведь больше не функционал, так почему эта часть жизни не стирается из моей памяти…? Непонятно. Тик-так, тик-так.       Веки, несмотря на все мои старания, всё же сомкнулись, и я начал проваливаться в сон; что-то во мне противилось этому какое-то время, но потом сдалось, позволив мне уснуть. А затем я провалился в сон, обняв подушку. тик-так, тик-так…

***

      Проснулся я от настойчивого звонка в дверь. Ворча, как бабки со скамейки у подъезда на нескромно одетых девиц, я нашарил в темноте тапки и, надев их, с трудом смог встать с дивана и поплестись к двери. Видимо, сейчас уже ночь, да и ничего не видно без света. Нащупав выключатель, я нажал на него — в гостиной загорелся свет. Ноги почти не держали, дрожа, и я побрел в прихожую бледный и сонный. Тук-тук-тук.       Сердце бешено колотилось, как если я бы волновался о чем-то, но сейчас я абсолютно спокоен и не о чём не тревожусь. Но этот неспокойный орган продолжал быстро и ритмично стучать, не замедляясь ни на секунду, а в ушах ненадолго даже зазвенело. Я абсолютно не понимал, что за муть со мной творилась сейчас, но мне это опеределённо не нравилось. Совершенно. Тук-тук.       Дверной звонок продолжал разрываться раздражающим трезвоном — кто-то по ту сторону двери, в подъезде, явно нетерпелив — но мне эта нетерпеливость лишь действовала на нервы, заставляя скрипеть зубами от раздражения. Но, когда я, едва держась на ногах, добрался до двери и открыл её, понял — звонок стоил того. Открывая и закрывая рот, с вытаращенными глазами и жадным взглядом я осматривал девятнадцатилетнюю загорелую девчонку, молча стоящую на пороге. Сердце, кажется, даже на секунду замедлилось, а затем забилось громким стуком, выдавая мой шок и волнение. Я протянул к ней руки, дрожащие и ослабленные, а она взяла их и положила на свои плечи. Я несильно надавил пальцами на кожу, проводя ими по плечам, а затем тихо выдохнул. Плоть, такая мягкая… Её тело.       Я притягиваю девушку, одетую в рваную майку и шорты, к себе и дрожу от шока. Настя переступает через порог и обнимает меня в ответ: я чувствую, как она дрожит тоже. Она тихо и нежно шепчет «Кирилл, прости…», и я просто начинаю вдыхать её запах волос, не в силах сказать что-либо. Тик-так, тук-тук.       У вас бывал такой момент счастья, когда всё слишком хорошо, да так, что у вас начинаются сомнения насчёт происходящего? К примеру, ваш день рождения прошёл слишком хорошо, и вы безумно довольны, но всё равно червячок сомнения есть в вашей душе? И потом случается то, о чём вы могли только подозревать — скандал, ссора или же ещё какое-нибудь ну очень неприятное событие. Или же не случается, и вы, оказывается, зря волновались.       Мою душу грыз сейчас именно такой червяк. Большой, жирный и склизкий: одним словом — противное создание. Однако, отстранив от себя немного Настю, я увидел лишь её да за спиной открытую дверь, ведущую в подъезд. Никого, кроме неё. И, наверное, я сейчас, вздыхая и вися на той, на чьё возрождение я не имел надежды, мог спокойно сейчас прижимать Настю к себе, чувствуя себя как нельзя лучше за эти три последние недели и как в бреду продолжал всё повторять её имя, замолкая на несколько минут лишь иногда. Сжав ткань порванной майки на спине, я почувствовал жёсткую поверхность колечка от той самой лопатки, что держала Настя перед смертью; и тут же услышал её голос, будто сквозь какую-то пелену: — Мы так и будем с тобой стоять на пороге?       Я не чувствовал в этом голосе раздражения — только безумную усталость да какое-то счастье вперемешку с радостью. Послушно, будто домашний пёс, я отстранился от неё и закрыл дверь, а затем Настя сняла кроссовки, и мы прошли в гостиную. Кешью уже проснулся, негромко тявкнув на девушку, но я его присмирил, сказав громкое и чёткое «фу». Кешью фыркнул, ложась рядом с диваном, а мы с Настей сели на диван, и я тут же улегся на её колени, будто так и должно быть. Часы тикали, но я не обращал на это внимание, смотря в глаза девушки, такие… родные, наверное. Кажется, я даже и не надеялся её вернуть, когда понял, стоя там, у уже обычной водонапорной башни — она мертва.       Но вот, она здесь — живая, здоровая и передо мной. Я не знаю, как она нашла меня и как выжила, но… Я знаю, что мне сейчас безумно хорошо; в груди и душе теплеет, пока я с удовольствием закрываю глаза, почти что засыпая и вдруг чувствую, как Настина рука гладит меня по спутавшимся грязным волосам. Уголки моих губ слегка приподнимаются, и я засыпаю на её коленях. Теперь, только три источника шума — дыхание Насти, тикание часов и иногда фыркающий Кешью во сне.       И как ни странно, эта девушка на следующее утро не исчезла, когда я, вскочив с дивана, побежал на кухню, дабы съесть что-то. Кухня встретила меня лёгким холодом из окна, запахом жареной яичницы с колбасой и держащей в зубах жареный хлеб Настей, копающейся в моём телефоне. Когда я вошёл, она подняла голову и приветливо улыбнулась, шепнув тихое «Привет». Так просто и спокойно, будто и не помирала вовсе и я не сидел возле её трупа, пытаясь воскресить. Усевшись за стол, я начал есть; Кешью прибежал следом, и Настя накормила его.       Как я уже говорил, я не знаю, как она нашла меня или воскресла — это не являлось для меня сейчас особенно важным — но я определённо не хотел, чтобы всё вернулось на круги своя. А про её возвращение можно спросить потом… Или нет? — Как ты нашла мою квартиру? Ты же здесь ни разу не была, — я отхлебнул горячего чаю, смотря девушке в глаза. Та кашлянула, отвечая и кладя хлеб на тарелку: — Когда я очнулась две недели назад, возле башни стояла машина. Я решила покопаться в бардачке, а там бумажка с твоим именем и адресом. Хотела было тогда пойти к тебе, но отрубилась где-то на неделю-две, кажется, лёжа в машине на заднем сидении. Очнулась, когда мусорщики приехали, дабы убрать эту кучу металлолома. Затем… Я вдруг решила зайти к тебе, — она улыбнулась, — и доделать то, чего не смогла.       Улыбнувшись ей в ответ, я пошёл в ванную и выдохнул уже в комнате. Почему-то, меня не смущала эта ситуация, однако вроде как очень сильно должна, но… Ай, к чёрту. Сейчас мне нужно на работу, затем погулять с Кешью и ещё много чего. Настя жива, и я безумно рад этому. Всё. Большего мне и не надо.       Помывшись, я оставил на Настю пса, строго наказав последнему следить за ней, и ущипнул себя за руку на всякий. Больно. Значит, это всё же не сон, и она действительно жива. Облегчённо улыбнувшись, я наспех оделся, поцеловал её, крепко перед этим обняв и побежал.       Последнее, что я увидел, прежде чем закрыть дверь — её глаза, полные облегчения и счастья, и такую же улыбку на мягких губах.