номер ноль

Мне снилась столица мира. Я была в этом городе древностей шесть месяцев, три недели и четыре с половиной дня назад, и с тех пор я невольно веду календарный отсчёт: так сильно я скучаю. Мечты о горячем асфальте, о безоблачно ясном небе и крутом горном рельефе не покидали меня со времён возвращения. Слышу, словно сквозь вакуум, назойливое постукивание, и думаю: « Да ну его!» — я пью айран в тени минаретов собора Святой Софии. Стук не прекращается, но мне все равно — я чувствую пальцами ног пушистый красный ковёр в Голубой мечети. Стамбул… «Стамбул, — шепчу я, чтобы в очередной раз восстановить на языке вкус дикого недозревшего инжира. — Город контрастов, — выдохнула я, и лицо как будто погладил удушающе солёный бриз» — С добрым утром. Холодный свет режет глаза, а перед собой я расплывчато вижу очертания нашего учителя ОБЖ. Лайжит, сидящая рядом, смеётся надо мной во весь голос. — Ежевикина, — с укором обратился ко мне ОБЖшник, — ты на алгебре, я так понимаю, не спишь? — Не сплю, — вяло согласилась я. Я чувствовала, как горели уши, но не переставала благодарить Бога, что я и в самом деле уснула именно на уроке безопасности, а не на каком-либо другом — мне бы сильно, очень сильно влетело. — Второй раз за месяц. При том, что всего в месяц четыре урока, — он не был разозлён, скорее, раздосадован. Ему хочется, чтобы мы усвоили хотя бы одну десятую программы, но наша лень берёт верх. — Простите меня, — пролепетала я. — Просто ваш урок первый в расписании… — Да, я понимаю, — он томно кивнул. — Не делай так больше, пожалуйста. — Да, хорошо, я не буду. Прозвенели «Времена года». В нашей школе Вивальди вместо звонка. Раньше их меняли, следуя логике: под Новый год всегда играл отрывок из «Зимы», с марта начиналась «Весна», а на каникулы нас провожало «Лето». Но в этом году что-то пошло не так, и в феврале до сих пор «Осень». Она нравится мне меньше всего. А Лайжит всё не унималась — ей смешно. — Ха-ха! Ну ты, Машка, даёшь! А он к тебе подходит, ты — ноль внимания! — Почему ты меня не разбудила? — я непонимающе смотрела на неё. — Ага! Сегодня я тебя разбужу, а вот завтра я умру, и кто тебя будет будить?! Своей головой думать надо! — Лайжит сощурила свои и без того узкие глаза. Её карие глаза терялись на тёмной коже. — Да и тебе вон, видишь, не досталось. Если б я вела урок, я бы тебя выгнала! Я хотела что-нибудь ей возразить, но, подумав, решила, что она права — я неподобающе себя веду… — Вставай, — приказным тоном крикнула она, — у нас следующий урок алгебра, — она поднялась с места, звеня цепями и браслетами. — Или что, в ПТУ уже без алгебры берут? Я собирала карандаши в свой белый пенал, ставший грязно-серым за пол года. — Я не в ПТУ иду, а в колледж. — Мне без разницы, — фыркнула Лайжит. — Бросаешь меня одну! Лайжит идёт в десятый класс. Мне же предстоит юридический колледж, и она по этому поводу меня вечно шпыняет, мол, я её предала. Я и сама понимаю, что бросать друзей плохо, но ничего не могу с этим поделать. Мы поднимались по лестнице, Лайжит тараторила что-то про худи от Supreme по скидке и свои новые палёные сникерсы, которые никак не отличишь от оригинальных. Вообще-то у нас есть школьная форма, за которой следит социальный педагог Светлана Афанасьевна, но Лайжит любит бегать от неё по этажам, как безбилетница в электричке. Мы проходим пролёт второго этажа. Внезапно кто-то закрывает мне глаза и рот двумя широкими ладонями, притягивает к себе. Я пытаюсь промычать что-то, но сама себя не слышу, лишь звонкий смех Лайжит. Веки сдавило, и стало видно пятна разных цветов на чёрном фоне. Я бью по чужим рукам, но это не приносит результата. Я задыхаюсь. Мне вспомнились те первые десять минут урока обж, которые я ещё не проспала, когда учитель объяснял: « Девочки, запомните — самое главное ваше оружие — это локоть!» Когда мне уже не остаётся кислорода, я резко и со всей дури бью кому-то в ребро. Не проходит и секунды, как я снова вижу коридорные лампочки. Слышу сдавленный писк и какие-то маты, но мне всё равно: я могу вдохнуть полной грудью. Я оборачиваюсь… мне становится стыдно. Это же мой друг! — Дура, что ты делаешь? — визжала Лайжит, подбегая к скорчившемуся пополам Никите. — Прости меня, прости, — шептала я, чувствуя, как горят мои щёки. — Если бы я тебя так толкнул? — шипел «маньяк». — Да ты бы даже детей иметь не смогла! Я к тебе по-хорошему, а ты вообще шуток не понимаешь! — Извини, — только и смогла выдавить я. — Как будто от твоего «извини» ему станет не так больно, — Лайжит надула губы. — Ладно, проехали, — Никита выпрямился в полный рост. Он не очень высокий. Когда на диспансеризации врачи мерили наш рост, мне намеряли сто восемьдесят, а ему — сто семьдесят девять. Он потом ещё долго ходил, плевался: « Да они в этой поликлинике совсем слепые! Видно же, что я выше Машки!» Было смешно. — Какой у вас сейчас урок? — спросил он у Лайжит. — В двадцать девятом кабинете, — она ему лучезарно улыбнулась. Она знает, зачем он спрашивает — чтобы подойти потом к двери и встретить нас. Никита делает так иногда, под настроение. Я не знала, что сказать. Вроде он не злится на меня, но мне все ещё неприятно, я боюсь смотреть на него. — Почему ты приходишь ко второму уроку? — «осенило» меня. Никита неохотно ответил: — Вот будешь в десятом классе, поймёшь. — Она не будет, — смело ответила за меня подруга, — она уходит после девятого. Я зябко поёжилась. То ли появилось чувство, как будто меня здесь нет, то ли кто-то опять забыл закрыть окно.