Если бы боги существовали

      Мы едва не столкнулись с грузовиком, вылетев на встречку, и теперь мне совершенно не хочется садиться за руль снова. Честно говоря, я и сам не понял, как так вышло. Спать мне не хотелось, хоть время приблизилось к четырём утра. Кажется, я просто потерял сознание. Это стало происходить всё чаще, что не вселяет особого оптимизма.       Болезнь точит нас, убивает день за днём, и мы оба знаем, что лекарства нет. Поэтому в последний месяц просто едем, не выбирая направления. Мы сбежали от всех — от друзей, от родных. Выбросили в реку старые сим-карты и просто стараемся не думать о том, что будет дальше. Так, казалось нам, будет лучше, чем угасать на глазах у самых близких и дрожать в предчувствии агонии. Разве что друг от друга мы сбежать не можем и каждый день видим, как сильнее проступают неисчезающие кровоподтёки на руках.       Я не знаю, куда мы едем. Эрин тоже не знает. Мы не говорили об этом ни перед тем, как уехать, ни в самом пути. Часто мы просто молчим, сидя рядом, и порой я вижу, как она безмолвно плачет. В другое время она бы прятала от меня свои слёзы, но теперь это просто пустая утайка, которой нет разумного объяснения и которая совершенно неуместна сейчас и вообще.       Эрин не боится своей смерти, она боится, что я умру первым. Я, честно сказать, тоже боюсь, что однажды она не откликнется, и я пойму, что Эрин мертва. Конечно, мы никогда не говорим об этом, и вместо разговоров я целую её, ощущая на её губах чуть заметный привкус крови. В последнюю пару недель он становится всё ощутимей.       Сегодня она потеряла сознание и не приходила в себя несколько часов. Я не мог продолжать путь и просто держал её на своих руках, прислушиваясь к тихому дыханию и втайне боясь, что оно прервётся. Подозреваю, что осталось ей пару месяцев от силы, хоть мне самому тоже долго не прожить. Это уже давно не пугает, и мы почти уже смирились со своей участью. Хотя, кажется, смирились мы в тот самый день, когда нам сообщили о страшном диагнозе.              Когда Эрин очнулась, то просто смотрела на меня снизу вверх. Молча, без единого слова, одним только своим взглядом говоря всё, что хотела бы сказать. Ни одна женщина не смотрела на меня так. Ни одну другую я не боялся потерять, но сейчас боюсь. Хоть и знаю, что мы обречены. Но если бы боги существовали, я молил бы их спасти её. Что угодно, какие угодно жертвы, любые преступления, — всё только лишь для того, чтобы она спаслась, выжила. Однако чудес не бывает, я знаю. И всё, что я могу сделать, это прожить с ней свои — наши — последние дни.              — Это серьёзное решение, — хмурясь, говорила нам мрачная суровая женщина, принимавшая от нас заявление о заключении брака месяц назад. — Советую вам подумать пару месяцев…       — У нас нет пары месяцев.       — Мы уверены.              Она смотрела на нас с каким-то странным выражением во взгляде, косо глянула на свежие татуировки на запястьях, которые были сделаны несколько дней назад. Потом снова посмотрела на наши лица и, наконец, потребовала подождать полчаса и заполнить необходимые формы.              Эрин с какой-то странной усмешкой рассматривает наши паспорта и цветные печати, свидетельствующие, что мы — Юу Канда и Эльерин Сартес — действительно женаты, а я жалею, что не решился сделать ей предложение раньше. Мне хочется смотреть на её улыбку целую вечность и понимать, что она счастлива. К сожалению, я знаю, что наше счастье закончится очень скоро.       Не так я представлял себе нашу жизнь. Совсем не так.       — Останови, — требует она, спрятав документы. Её рука тянется к застёжке куртки, тянет язычок замка вниз, и Эрин стягивает одежду с плеч.       — Зачем?       — Надо отдохнуть. Мы едем уже пятнадцать часов, — она повернулась ко мне и попросила снова: — Юу, останови машину.       Я вопросов больше не задаю, сворачиваю с дороги и, наконец, останавливаюсь. Утро ещё не наступило, хмурый рассвет едва занимался, а между нами снова висело молчание.       Эрин какое-то время просто сидела, глядя на свои колени, после чего перебралась на заднее сиденье, поманив меня следом.       Нам не удаётся уснуть сразу, мы в последнее время часто говорим, понимая, что множество вещей сказать друг другу просто не успеем. Часто это какая-то ерунда, которая в другое время показалась бы нам незначительной и недостойной упоминания, но сейчас каждое слово, каждое воспоминание кажется важным, нужным.       — Я рисовал тебя. Давно, — признался я, перебирая пальцами её волосы. — Несколько лет назад ты снилась мне каждую ночь.       — И что я делала в твоих снах?       Она улыбалась, как всегда чуть-чуть неровно, её лицо едва заметно искривляла старая травма, но мне всё равно нравится, всё равно хочется смотреть на её улыбку вечно.       — По-разному. Однажды ты убегала от меня со смехом, а я ловил тебя.       — Поймал? — она насмешливо выгнула острую бровь.       — Да. Только не помню, что было дальше. Я проснулся.       Она покачала головой, безошибочно вынеся вердикт:       — Врёшь. Всё ты помнишь.       Я наклоняю голову набок, в шутку хмурясь.       — А тебе хочется слушать о фантазиях подростка, для которого девочка-танцовщица была объектом вожделения?       Эрин фыркнула и прижалась лбом к моему плечу, спрятав лицо. Потом проговорила, не поднимая глаз:       — Я была влюблена в тебя с двенадцати лет. И поэтому подкинула тарантула той девице, которая на тебе висла.       На секунду я отопорел, а потом мне стало смешно. Конечно, я помню, как надоедливая заноза визжала от ужаса, когда из её рюкзака выполз тарантул. И конечно, я помню, что именно Эрин не побоялась схватить его голыми руками и унести от орущей девицы. Как сказала она сама, ей было жаль бедное членистоногое.       — Поцелуй меня, — вдруг потребовала Эрин, глядя мне в глаза. Я подчинился, даже не думая отказываться.       Почему-то в последнее время нас преследует привкус горечи совершенно во всём. И даже сейчас, когда моя жена сидит на моих коленях, прижимаясь ко мне всем полуобнажённым телом, я чувствую этот привкус в сладком жаре её губ. Наша страсть отдаёт погребальным пеплом, но я стараюсь не думать об этом, и вместо пустых мыслей притягиваю её ближе, прижимаясь губами к горячей тонкой шее, острым ключицам, к груди.       Мы растягиваем наслаждение, как можем. Она отвечает на мои поцелуи с такой отчаянной страстью, что на секунду что-то внутри меня болезненно сжимается.       Эрин стонет, впиваясь в мои плечи, когда я вхожу в неё резким толчком, гнётся, на выдохе произнося моё имя, и, кажется, я счастлив в этот короткий миг, но последняя мысль всё равно отдаёт той же горечью.       Если бы только боги существовали, я молил бы их спасти её.              Потом несколько часов проходит в полудрёме — состоянии, заменившим нам сон. Один из симптомов болезни, наряду с провалами в памяти, обмороками, самовозникающими на теле гематомами и головными болями.       Мы, впрочем, не помним уже дня, когда спали нормально. Мы становимся слабее с каждым днём, наши силы утекают, но вместе с этим всё меньше сна нам даётся.       Очередное туманное утро приходит с тишиной, которую мы не прерываем. Мы просто стоим на мосту, обнимая друг друга, а внизу грохочет чудовищными волнами река. В ней утонуть нельзя, но можно разбиться о камни, которые так легко ворочает вода. Только надо сделать шаг — и всё, на этом конец трагичной истории. Но вместо этого мы просто крепче сжимаем руки и молчим. Мы ведь сами решили — вместе до самого конца, до последнего вдоха.              Очередная остановка происходит спустя три сотни километров. Если честно, я не помню, как мы остановились и уж тем более не помню, как оказались в больнице, где врач с прискорбным видом сообщил, что мы оба неизлечимо больны. Кажется, наша реакция его удивила, потому что мы просто не смогли сдержать смеха. Как будто он сообщил нам что-то новое.       Это не стало откровением или больным тычком в рану, но почему-то привкус пепла стал сильнее на несколько минут, а мне захотелось придушить лебезящего эскулапа своими же руками.       В тот день мы так никуда и не поехали и опять долго сидели в тишине, ощущая себя какими-то потерянными. Эрин смотрела на меня, склонив голову, и её глаза выглядели померкшими, как тусклый металл. Она протянула руку к моему лицу, аккуратно стёрла тонкую струйку крови. Снова кровь носом — дурной признак. В последнее время это стало происходить чаще вместе с обмороками. Времени остаётся всё меньше.       Я перехватываю её руку, прижимаюсь губами к тонким пальцам, чувствуя, как они вздрагивают. Обычно мне такие нежности не свойственны. Знакомые и друзья всегда, не стесняясь, говорили, что я не то напрочь отмороженный, не то необоснованно агрессивный. Правы были и те, и другие. Я именно такой и есть. Сейчас же понимание того, что маска, за которой я прячусь, больше не очень-то нужна, её и срывает. И теперь, когда возникает выбор — делать, как привык, или как хочется, — я выбираю второе.       Я действительно хочу подарить ей всё тепло, на какое способен, и сказать то, что никогда бы не решился.       Эрин улыбается мне, чувствуя, как безмолвно, одними губами, я произношу эти слова, и так же безмолвно шепчет их в ответ.              Память последних дней для меня по большей части состоит из провалов, вида несущегося навстречу шоссе и наших с Эрин долгих разговоров, которые всегда заканчиваются одинаково.       Она часто смеётся, иногда поёт мне, когда я кладу голову ей на колени. Ощущение её рук обычно становится последним, что я запоминаю перед очередной отключкой.       Однажды я очнулся от стука по стеклу. Недалеко стояла патрульная машина, а рядом с нами, продолжая стучать в стекло, находился обеспокоенный полицейский.       — Какие-то проблемы, офицер?       Мне совершенно не хочется разговаривать с этим человеком, но сейчас приходится. Лишь бы он поскорее отстал, уверовав, что всё в порядке.       — Никаких проблем. Обычная проверка. Позвольте ваши документы.       Он какое-то время разглядывает наши паспорта и хмурится, после чего интересуется:       — Вы знаете, что вас с женой считают пропавшими без вести?       Нет, пожалуй, этого я не знал. Поэтому в ответ только качаю головой.       — Мы просто отправились в отпуск. Верните наши паспорта.       Конечно же, я лгу. Я совсем не собираюсь говорить этому человеку истинную причину, по которой мы уехали подальше. Полицейский ещё какое-то время изучает наши паспорта, потом всё же находит мои слова убедительными и скрывается из виду.       Спустя несколько часов наступает новый провал в памяти. Я помню только её лицо в обрамлении цветов, как будто это не действительно увиденный образ, а одна из тех картин, которые рисуют художники-романтики.       Кажется, тогда была ещё одна остановка, в светлой роще, где цвели лиловые колокольчики и дикий шиповник.       Эрин лежала на земле и улыбалась с закрытыми глазами, а мне хотелось смотреть на её улыбку вечно. Хоть я и понимал, что смотреть осталось недолго.       Она не откликнулась, когда я позвал её. Не сразу я заметил, что бледную щёку пересекала алая змейка крови, бегущая из носа.       — Эри…       Пульса не было. Она была уже мертва, хоть мне и не хотелось в это верить. Осознание оглушило меня сильнее, чем удар по голове. Весь мир затопило волной беспамятства.       Тогда наступил очередной провал. Последнее, что я помню, как всё ещё пытался её разбудить, уже прекрасно зная, что это бесполезно.              Сержант устало выдохнул и отодвинул отчёт на край стола. Он был рад узнать, что взбудоражившая его находка не откликнется им неприятностями и очередным затяжным расследованием.       Сегодня в машине, в стороне от дороги, обнаружили два трупа. Судя по документам, тела принадлежали супружеской паре, которая бесследно пропала полтора месяца назад в другом регионе страны. Причиной смерти стало кровоизлияние в мозг вследствие болезни, которой были больны оба. Быстрая, безболезненная смерть, и эти двое, кажется, точно знали, что их ждёт.       Единственное, что заставило полицейского насторожиться, это найденная в руке мужчины записка, написанная зло и криво, с каким-то диким остервенением.              «Если бы боги существовали, я молил бы их спасти её»