Aeterna nox

Черт. Ублюдок. Неужели не мог расположить меня в более комфортной комнате, а? Бетонные стены с каждым днем давили, желая превратить меня в лепешку не только физически, но и морально. Вот меня еще и мораль преследовать будет, ох. Мне не до нее, мне вообще не до чего. Теперь. Подошла к стене, где на уровне моих глаз находилось окошко, бетонный пол сковывал оголенные ноги. Окошко в большой мир. В этом большом чертовом мире я уже никто. Если со мной не считались в этом трижды проклятом доме, то и в мире, что изменился за одну решающую ночь, я просто никчемная пылинка. Оранжевое солнце спешило убраться подальше отсюда — его лучи единственная яркая полоска в моей комнате. Казалось, на западе бушевал пожар. Пожар или нет, мне было плевать, плевать кто, что в нем горел. Зато красиво. Хоть что-то красивое видела в своей бесполезной жизни. В такой момент всегда приходил главный вопрос: а кто я? Гермиона Джин Грейнджер — мое прошлое. Да, прошлое. А что же настоящее? Я была выдающейся волшебницей, подругой самого Гарри Поттера. В моей голове было чертовски много знаний, ведь я читала много книг. А что сейчас? А сейчас я просто кукла. Не знаю, живая ли, мертвая ли, но кукла. Потому что куклы не имели прав, потому что у них не спрашивали, кто с ними будет играть. Вот и меня не спросили. После того как Волан-де-Морт победил Гарри, отправив мальчика-который-до-этого-момента-выживал на тот свет, всем грязнокровкам пришлось ой как несладко. Однако больше всего досталось мне, как самой прославленной грязнокровке в магическом мире, которая оказалась одной из самых умных волшебников столетия, что не оценил новый правитель. Затем в эту блядскую змеиную голову пришла идиотическая идея — устроить аукцион рабов, схожий с торговлей, которую проводили несколько веков ранее в восточных странах. Всех продавали, а меня подарили. Сука, подарили! Темный Лорд приказал забрать меня из «Кабаньей головы», где я, прикованная к цепям, обслуживала вонючих егерей, и доставить в его поместье. Там меня отмыли, привели в порядок. Из одежды предоставили мне одно нижнее белье и белую рубашку, пахнувшую травами. Может успокоить, таким образом захотели? Хрен его знает… Потом меня привели в роскошную, но чересчур мрачную гостиную, передо мной стояли всей своей красою Волан-де-Морт и его самый главный приближенный (не считая сумасшедшую Лестрейндж) Антонин Долохов. Отогнала воспоминания в дальний конец оставшихся остатков сознания. Ворвавшийся холодный ветерок заставил обнять себя за плечи и вернуться на кровать. Старалась не смотреть на дверь. Хотя чего скрывать? Это дело бесполезное, взгляд все равно падал на дверную ручку в ожидании момента, когда она дернется и в проеме покажется он. Да, я ждала его. И он знал об этом. Прекрасно знал. Он знал все мои слабости, и меня это донельзя бесило. И вот сегодняшний день не стал исключением. Жутко пунктуальный — как только на улице темнело, он приходил. Застывал в проеме на секунду другую, давая полюбоваться собой; на нем как всегда были черные брюки и черная рубашка, черные туфли. Каштановые волосы, что практически доставали до широких сильных плеч, зачесаны назад. Взгляд острый, словно нож, режущий и вспарывающий грудную клетку одним невесомым движением. Хищно улыбнулся мне, оставив нараспашку открытую дверь, прошел вовнутрь комнаты, по-хозяйски сел на постель. Что, доверяешь мне, оставив вот так дверь? Глупости. Мы же оба знали, что я в любом случае не успела бы и спрыгнуть с кровати с мыслями о свободе. Я такую ошибку не повторила б. В первую ночь я с надеждой смотрела на открытую дверь, в моих глазах блеснул огонек, и он это заметил. Антонин тогда издевательски усмехнулся надо мной, запуганной девчонкой, которая искала любой способ сбежать. Мужчина зацокал языком и покачал указательным пальцем, будто перед ним был маленький ребенок, и этот ребенок нашалил. В этот миг он выглядел опасным зверем. Опасным, но спокойным. Ничего не давало ему повода разозлиться и выпустить зверя наружу. И я дала ему этот повод. Еще один его шаг к постели, и я перекатилась на постели к ее другой стороне, откуда было ближе к двери, манящей свободой. Он пригвоздил меня лицом к стене, заламывая руки за спину и зло шипя «плохая девочка». Сидя напротив меня, Антонин протянул ко мне руку. Его ладонь властно гладила впалую щеку, заставляя меня содрогнуться. От его прикосновений закололо кожу множеством тоненьких иголочек. Затем он двумя пальцами взял меня за подбородок и тем самым приказал посмотреть на него. Я подняла на него взгляд, не имея права и слова поперек сказать. Эта пожирательская скотина довольно кивнула на мое послушание. Думал, я не усвоила твоих уроков? Усвоила, еще как усвоила. В его власти я находилась уже два месяца, и лишь до позапрошлой недели я перестала брыкаться, противиться, не слушаться его, выводить своего хозяина из себя. Он наказывал меня тем, что избивал, использовал Круцио и лишал еды. Мое тело было полностью покрыто синяками, ранами, ссадинами, ушибами. Бывало он не сдерживал своего бешеного зверя, и у меня были сломаны три гребаных ребра. Поняв, что я долго так не протяну, я позволила ему править надо мной. А мое позволение ему к черту не нужно было. Ему плевать. Захотел — взял силой. И было его удивление, когда обнаружил, что я умудрилась сохранить девственность до восемнадцатилетия. Возможно, он был этому очень рад. Ведь ему дьяволу одному достались мои невинность и чистота. — Мина. Твою ж мать! Какого черта, а? Из всего своего словарного запаса английский и русских слов он произнес именно это. И как ты из моего имени получил имя Мина? Раздражение так и драло меня изнутри, и мне очень сильно захотелось всучить ему пощечину и плюнуть в лицо, но я успела смирить свои чувства. И сейчас он легко поднял меня на руки. Я прижала руки к груди. Даже через две рубашки я почувствовала горячий пыл его тела. Устало опустила голову на его плечо, предвкушая ближайший час, что проведем вместе. Со мной на руках Антонин вышел в коридор и вошел в соседнюю комнату напротив. Это было что-то вроде просторной ванной комнаты. Удивительно — этой ванной пользовалась только я. Сколько почести одной мне! Комната была тускло освещена, у противоположенной стены располагалась огромная ванна, устроенная в полу. Она уже была наполнена до самого края парящей водой с ароматной пеной. Антонин опустил меня на пол и, не церемонившись, сорвал с меня рубашку. Пока он занимался одеждой, я не сводила с него глаз, пыталась рассмотреть в лице хотя бы капельку эмоций. Разве ничего не чувствуешь ко мне? Врешь. Умело врешь. Я — твоя. Ты — мой. Никак иначе не могло быть. Ох, Гермиона, ну, перестань ты на его тело глазеть, — отдергиваю я себя, — ничего нового ты там не увидишь! Протянув руки к мужскому телу, я сама начала расстегивать дурацкие пуговицы на его рубашке, думая, что сейчас же получу за свою фривольность оплеуху. И было мое поражение, ведь он не пытался меня остановить. Он разрешил. Когда за рубашкой показалось его грудь, я не удержалась и ладонью прошлась по сильному торсу, крепкой груди, выпирающим линиям ключиц. Услышала довольную усмешку. Мразь. Русская мразь. Знал же, что я чувствовала и признавала его власть надо мной, и за это усмехался. Приучил ягненка волк. Сволочь. Избавив Антонина окончательно от верхней одежды, я уже было хотела взять все под свой контроль, но мое временное правление окончилось. Мой мучитель резко сорвал с меня черный бюстгальтер, ткань неприятно прошлась по коже, от чего я сморщила лицо. И вот теперь я стояла перед ним в одних лишь трусах. Его холодный взгляд я прекрасно ощущала на себе. И было все еще непривычно быть обнаженной рядом с ним. Руки потянулись, чтобы прикрыть грудь, но Антонин быстро отреагировал и перехватил мои руки. — Не смей закрываться от меня. Страшнее всего — его угроза и злость, выраженные спокойным и ровным тоном. От этого всегда становилось не по себе. Один его кивок, и я послушно спустилась в ванну по незаметным под пеной ступенькам. А сам стал стягивать с себя брюки. Горячая вода приняла в себя и опалила мое тело, стоявшее под холодным ветерком из окошка, но ничего, мне наоборот было приятно. Хотелось согреться. Почувствовав по колебаниям воды, что Антонин спустился следом за мной. Неожиданно его грудь соприкоснулась с моей спиной, его руки оказались на моем животе и огладили его. Честно, это, наверное, самое интимное действие, что он совершал со мной. Эти движения вызвали у меня полу вздох, полу стон, чем однозначно он был доволен. А я себя мысленно ругала за несдержанность. Дальше руки прошлись по бедрам и выше, от кистей до локтей. Исследовал. А чего ты еще не видел и не трогал на моем теле? Его губы легко коснулись плеча, затем они поднялись к шее, которую закрывали мои растрепанные волосы. Я быстро их убрала вперед, желая, чтобы он продолжил. Антонин будто бы случайно прикусил кожу на шее, извинился, пройдя языком. Пришлось закусить себе язык, пусть бы думал, что мне вовсе неприятны его манипуляции. Ох, и как я была глупа. Он же и без всего этого знал, что мне чертовски приятно, и, что я так ждала более решительных шагов. Круто развернул меня к себе лицом и больно придавил к бортику. Не ожидав такого я его стороны, я удивленно распахнула глаза и открыла рот, хотела послать его куда подальше, ведь спину охватила шипящая боль. Однако Антонин воспользовался этим моментом и впился звериным голодным поцелуем в мои губы. Проникнув в мой рот, он прошелся по щекам и зубам, сплелся с языком. И разум поплыл от эйфории. Грубо оборвал поцелуй и отпрянул от моего лица. Его бесстрастный взгляд серо-голубых глаз встретился с моим. О, не смотри на меня так будто бы можешь все бросить и уйти спать в свою постель! — возмутилась я про себя. Нет, не мог. И я это знала. Я знала его слабости. За столько проведенных ночей вместе я выучила его наизусть. Именно поэтому, когда я обвила руки вокруг его шеи и поцеловала под скулой, делая дорожку из поцелуев до адамово яблока, Антонин повел плечами и и сильнее сжал край бортика. — Ты нужен мне, но и я нужна тебе, — прошептала я. Мне все равно нечего было терять. Если промолчу, то точно сошла бы с ума. И я же говорила только правду. Зачем же врать? Мы оба знали, что уже не сможем без друг друга. Оба опасные капканы. Я для него. Он для меня. Запустила пальцы в его волосы и тем самым притянула его к себе. Мои губы фривольно накрыли его. Вырвался. Разозлила. — Еще раз, еще один раз так сделаешь и… — И что? Еще раз — и что тогда? Ты же ничего мне не сделаешь. Такая провокация не самый идеальный мой поступок. Да и плевать я хотела. Знала точно, что он действительно мне ничего не сделает. Не станет наказывать за вольность, мстить за то, что я раскрыла его. Месть — не его конек. И времени на нее нет. Я потерлась о его бедро, и в меня уперлось его хозяйство. Знала, Антонин не будет ждать, прямо сейчас отодрать меня до безумия, чтобы забыло что такое мыслить и дышать, что такое вообще жить. Когда он срыву вошел в меня, я хрипло воскликнула, и мое тело выгнулось в позвоночнике ему навстречу. Ногтями прошлась по его спине, по всей видимости, содрала тонкий слой кожи. Это низко, гнусно, но это приятно — ощущать его полностью в себе, ощущать каждым миллиметром своего тела. Я хаотично целовала его: лицо, шею, плечи, грудь, губы. Я буквально сходила с ума, теряла саму себя. Еще пару мгновений и все. Из-за кайфа, овладевшего мною, оглушившего меня, я была тряпичной куклой в сильных мужских объятиях. Антонин взял меня на руки. Тут же все тело охватил подвальный холод. Почувствовала, что оказалась на постели. Он накрыл нас покрывалом. Поцелуй в губы перед сном. Но проснувшись, я все равно окажусь одной. До вечера.