Doubt

У Микуни трясутся руки. Он закидывает в рот несколько таблеток и глотает разом, даже не подавившись. Ему стало так невыносимо плохо, что ноги ослабели. Вот уже два дня как не хотелось вставать с постели, а ладонь то и дело сдавливала шею змеи, пытаясь удушить. Микуни понимал, что это бесполезно. В конце концов, этот ублюдок бессмертен. Он выдыхает и сдерживает рвотный позыв. Было отвратительно. — Тебе бы к врачу. - Сказал Шухей, садясь на свой стул. – Вечно я тебя этим не буду кормить, тем более, что без выписки врача… — Переживаешь обо мне, Шу-чан? – Микуни улыбается в своей привычной раздражающей манере, но антидепрессанты ещё не начали действовать. – Всё нормально. — Но ты же… — Всё, - он ударил рукой по столу. – Нормально. Отпустит скоро. — Как давно тебя уже так трясёт? Микуни махнул ему и ушёл, не ответив. Трясёт его не так давно, на самом деле. С тех пор, как он впервые за долгое время столкнулся с Мисоно лицом к лицу – его трясёт почти всегда. Микуни сжимал в руках фотографию с ним, и злился на всё, что только возможно. Больше всего в эти моменты достаётся ДжиДжи, который под солнечным светом не мог принять человеческую форму. Микуни сдавливал его в своих руках, пользуясь физической слабостью сервампа, или придавливал ногами к земле. Микуни был законченным садистом, и это, наверное, было известно всем, кто знаком с ним более десяти минут. Сходить к врачу ему предлагали ещё далеко в детстве. Когда Микадо, язык не поворачивается назвать его отцом, замечал за сыном слишком много мрачных выражений, он начал беспокоиться. Микуни вежливо говорил ему о том, что в психотерапевте не нуждается, но взгляд, с которым он смотрел на него, говорил об обратном. Микуни был пропитан ненавистью, наверное, ко всему миру. Микадо это видел, и мама, наверное, тоже видела, но ничего не предпринимали. Возможно, думали, что его отпустит со временем. Но его не отпускало. Он ненавидел весь мир. Он ненавидел ублюдка Микадо, ненавидел свою мать, ненавидел мать Мисоно, ненавидел Цуруги, весь С3, особенно сильно он ненавидел ДжиДжи. Наверное, он бы с радостью избавился от него, а ещё лучше – променял бы на сервампа получше. Он когда-то предлагал тому подростку отдать ему Лень, в конце концов, старший и сильнейший среди братьев, даже будучи забитым хиккикомори гораздо больше привлекал к себе. Из-за него, по крайней мере, не была разрушена жизнь Микуни. Лень был бестолковым, но преданным. Кажется, он не собирался покидать своего нового Ива, по крайней мере, пока тот сам не откажется, и Микуни ненавидел их за это особенно сильно. Они поддерживают эти близкие отношения, даже несмотря на то, что Лень когда-то сделал в прошлом, несмотря на то, что Широто Махиру являлся лишь подростком, совсем ребёнком, в сравнении с Ленью, которого можно было назвать дедом, несмотря на обманчиво молодое тело. Микуни тоже хотел, чтобы его простили. Микуни хотел этого больше всего на свете. Он любил Мисоно. Любил всей душой, и был готов на что угодно, чтобы защитить его. Поэтому особую ненависть он уделял себе. — И этими руками ты обнимал своего младшего брата, - Микуни смеётся, истерически, прямо посреди улицы, и ему очень не хватает в руках чего-нибудь острого. – Грязный извращенец. Микуни рассматривал фотографии ещё маленького Мисоно, и в его груди что-то горело. Горело сильно, словно он сам готов вот-вот вспыхнуть огнём, и это причиняло невыносимую боль. Мисоно стал старше, но почти не изменился. Микуни хотелось его защищать, и хотелось любить, даже больше, чем вообще возможно. Так, как не любят старшие братья своих младших братьев, так, как не любят женихи своих невест. И от этого было больнее всего – его любовь не была похожа ни на что из этого. Мисоно его ненавидел ровно настолько же сильно, насколько Микуни его любил, и он не мог за это его винить. В конце концов, не каждый день старший брат убивает свою мать. Микуни не уверен, что антидепрессанты начали действовать, или это какие-то побочные эффекты, но теперь его руки сжимаются вокруг шеи Микадо, сдавливая всеми силами, которых у него, казалось, никогда не было, и от этого было более жутко. Микуни смеялся. Он чувствовал, как его за плечи хватает ДжиДжи, и смеялся ещё сильнее от того, что этот проклятый вампир вообще пытается ему “помочь”. Разве имеет он хоть какое-то представление о заботе? Его бы Микуни слушал в последнюю очередь в этом вопросе. — Ты ведь даже не догадываешься, насколько ты мерзкий, да? – Микуни продолжает смеяться, вырывается из рук ДжиДжи и прижимается спиной к стене. – Ублюдок. — Я… Понимаю, - Микадо трёт шею и кашляет. – Я хотел поговорить с тобой. — Сдалась мне твоя болтовня. Микуни нравится смотреть на удивление на лице Микадо. Тот даже не подозревал, что его сын может проявлять так открыто всю ту агрессию и садизм, что он в себе держал, и это было прекрасно. Микуни нравится то, что он видит в его глазах. Страх. Отчаяние. Это то, что доставляет ему особенное удовольствие. — Если бы ты не изменил тогда маме… - Он запрокинул голову. – Всего бы этого не было. И я, и она были бы в порядке. Она бы не сошла с ума, и мне не пришлось бы её… - Микуни давится собственными словами. – Я так ненавижу тебя. И маму тоже ненавижу. — Но ведь тогда не было бы Мисоно, верно? – Микадо осторожен в подборе слов, но совершенно глуп. Микуни смеётся ещё громче. — Ты серьёзно думаешь, что это делает ситуацию лучше? – Он хватает его за волосы, смотрит в глаза отца безумно, со всей ненавистью, что только питает к нему. – Если бы его не было, то он бы не мучился сейчас. От слабого здоровья, от того, что его старший брат – последний ублюдок. Ему бы не пришлось когда-нибудь узнать правду о том, что из-за него случилось. Поэтому ему не стоит об этом никогда узнавать, слышишь меня, кусок дерьма? – Микуни бьёт его лицом о пол. – Никогда. Он отходит от отца и давится желанием закурить. Микуни даже не курит, но порой это желание возникает так остро, что хочется рыдать от того, в каком дерьме он находится. — Лучше бы Мисоно никогда и не существовало, - Микуни улыбается привычно, уже почти так же, как его привыкли видеть. – И все были бы счастливы. Жалко, что вокруг есть такие куски дерьма, как ты. А потом по накатанной: Лили, ДжиДжи, мама… Поэтому я позабочусь о том, чтобы Мисоно был счастлив. – Он глянул через плечо на кряхтящего на полу Микадо. – Даже если это значит, что ему придётся меня ненавидеть. Микуни тоже ненавидел Мисоно. За то, что из-за него разрушилась вся семья, и за то, что Микуни всё равно любил его. Дорожил им больше, чем кем-либо. Ради Мисоно он убил свою мать, которая любила его и растила со всей искренней нежностью, и сделал бы это ещё раз. Микуни, наверное, уничтожил бы целый мир, ради Мисоно. Даже самого Мисоно, если это понадобится. Его любовь была больной. И об этом ещё говорил Цуруги, когда его только подобрали ребята из С3. Но Цуруги в этом понимает меньше всего, поэтому его мнение, как и мнение ДжиДжи, или Похоти, или Микадо, Микуни был готов отправить в шредер. Жалко, что пишут они эти свои мысли не на бумаге. Мисоно, как примерный ребёнок, спал. В свои шестнадцать, это, наверное, не совсем правильно, ложиться так рано. Микуни в эти годы шастал по улицам. Хотя, странное сравнение. Тогда Микуни убил свою мать, и идти ему было больше некуда, кроме как ходить по улицам города, и рыдать по ночам до тех пор, пока он не научился принимать случившееся как нечто нормальное. Наверное, примерно тогда его мозги окончательно дали сбой. Микуни прижимается лбом к его лбу, тяжело дышит, смутно ощущая, что уже действительно плачет. Мисоно спит, даже, кажется, не чувствует чужого присутствия, и это казалось только к лучшему. Мисоно был совсем маленьким, даже для своих шестнадцати – его запястье можно было легко сломать, если лишь слегка надавить рукой. Микуни держал его руку осторожно, прижимал его ладонь к своей щеке, и смотрел на его лицо. Микуни невыносимо больно. Он так сильно любит его, и ненавидит за то, что вызывает в нём столько чувств. Слишком дорог, чтобы ради него хотелось убивать. Слишком ненавидим, чтобы его самого хотелось стереть. Чтобы он, Мисоно, не тащил на себе всё это. Потому что он не должен быть виноватым из-за всего этого. Когда Мисоно едва открывает глаза, Микуни целует его. Едва ли целует, это казалось чем-то настолько поверхностным, что он был даже не уверен, что ему не показалось. Галлюцинации Микуни часто ловил после приёма таблеток в последнее время. Но таблетки сейчас почему-то не действовали. — Не забывай меня, - Микуни обнимает его, не так крепко, как может, но достаточно, чтобы причинять боль. – Пожалуйста, не забывай меня. Я люблю тебя, Мисоно. До Мисоно банально не успевает дойти происходящее, и Микуни не знает, к лучшему ли это. Он всё равно забудет. Лили позаботится об этом – Мисоно не должен помнить ничего, что связано с его старшим братом-мерзавцем, который убил его мать и сбежал из дома. Когда Микуни покидает свой прежний дом через окно, он рыдает где-то в закоулке, где никого нет. Порой ему хотелось умереть так сильно, как сейчас, что ему было невыносимо. Он цеплялся за мысли о Мисоно – о том, что защитит его, и за Микадо, Цуруги и ДжиДжи. Микуни собирается заставить их всех пожалеть о том, что они на свет родились. Даже если это будет стоить ему собственной жизни. Микуни выдыхает, смеётся, стирая слёзы с щёк. Услышал ли Мисоно тогда вообще то, как сильно он его любит?