The life we hate

Бонни резко очерченной тенью стоит в дверях, не выказывая никаких признаков исправной работы механизма. Он не шевелится, не говорит - просто смотрит на пыльный полог шатра мерцающими в тусклом свете лампочек глазами. Ждет, пока ты сделаешь первый шаг. Опять. Кажется, эта игра между вами длится уже целую вечность если не больше. Правда раньше она была более яркой, более - это слово, как песок скрипит на твоих зубах, заставляя брезгливо кривить рот - живой. Раньше вы вроде как были друзьями. Не самыми лучшими, не самыми верными, но друзьями. По средам, после того как последний посетитель выруливал с небольшой парковки возле пиццерии, Бонни также как сейчас застывал у входа в Бухту и выжидающе смотрел на переливающийся всевозможными фиолетовыми оттенками полог. Его длинные заячьи уши забавно топорщились над лохматой макушкой, время от времени нервно или же нетерпеливо подергиваясь. Бонни ненавидел их, что тебя всегда чертовски веселило. Будучи осознанно скупым на проявление эмоций, он ужасно злился, когда длинные пластиковые уши начинали выходить из-под контроля, тем самым выдавая своего обладателя с головой. Злился он, конечно, тоже тайком, скрываясь за маской привычного цинизма и скепсиса, но ты-то видел его насквозь. Когда у тебя было настроение, то вы долго разговаривали на будничные темы: обсуждали посетителей, критиковали нового повара, хотя ничего и не смыслили в кулинарном искусстве, сплетничали о новых и старых аниматронах. Если же ты, конечно, выражаясь метафорически, вставал не с той ноги и не желал чесать языком весь вечер напролет, Бонни просто уходил. У него всегда был какой-то свой определенный срок - пять или десять минут, ты не знаешь наверняка - по истечению которого он, не говоря ни слова, растворялся во тьме коридора. Однако, с годами одиночества и полного забвения эти отрезки ожидания становились все длиннее . "Опять в механизме переклинило какую-то шестерню" - решил ты в один из вечеров и благополучно забыл. Не слишком по-дружески, но что поделать - копать глубже было бы пустой тратой времени: заяц всегда слишком ревностно относился к своим внутренним конфликтам и никого не подпускал даже на пушечный выстрел. Да и когда ты вообще поступал "по-дружески", если уж об этом зашла речь? Может в далеком тысяча девятьсот восемьдесят седьмом, когда обрек своих так называемых "коллег" на годы и годы абсолютной бессмысленности? Ты криво усмехаешься, давя в себе желание рассмеяться. Тебе не стыдно, не горько. Твой животный прототип - хищник - а хищники, как известно, должны хоть раз в жизни вонзить зубы в чужую плоть. В восемьдесят седьмом ты наконец-то сделал это и не о чем не жалеешь. - Чего тебе? - Бонни еле заметно вздрагивает: наверняка он не ожидал, что сегодня ты соизволишь пойти на контакт. Ты, впрочем, действительно не собирался, но воспоминания о прошлом разгорались в сознании все ярче и ярче, становясь почти физически невыносимыми. Хотелось снова поговорить, но отнюдь не на обыденные темы. Вам есть, что обсудить - он наверняка будет разглагольствовать об аморальности твоего поступка с таким лицом, будто ему наплевать, а ты в ответ назовешь его самодовольным кретином и впервые расставишь все точки над "i". "Мне на вас не наплевать, но я ни о чем не жалею. Если бы у меня появился шанс переиграть все заново, я бы им не воспользовался. Тогда я впервые узнал, что значит быть живым: совершать поступки и нести за них ответственность. Как ты этого не понимаешь?" - твое откровение звучало бы сбито, будто реплики были вырезаны из разных изданий и склеены в случайном порядке, но суть все равно оставалась ясна - ты не чувствуешь себя виноватым, хотя прекрасно понимаешь, что должен. - Сколько ты уже тут сидишь? - вопросом на вопрос отвечает Бонни, делая шаг вперед, - крысы еще провода не поели? Ты насмешливо фыркаешь, отзеркаливая движение гостя. Теперь вы стоите друг напротив друга, будто перед решающей схваткой, но вместо каких-либо действий просто смотрите друг другу в глаза, пытаясь отыскать там каждый свое. Ты ищешь ненависть, вспыхнувшую еще в восемьдесят седьмом и не погасшую до сих пор. Она подстегивает тебя, толкает на все более смелые и дерзкие поступки, но одновременно пробуждает тоску по далекому прошлому, когда вы еще не грызлись из-за каждой мелочи и не играли в эту дерьмовую игру - уязви другого, пока он не уязвил тебя. А что ищет Бонни в твоем взгляде? Что это за мистическое нечто, заставляющее приходить его сюда каждую ночь и по новой сцепляться с тобой в словесной дуэли или обыкновенной драке? Вы оба запутались. Оба устали. И оба не хотите уступать. - Даже не надейся, - твой губы растягиваются в язвительной усмешке, а рука с крюком медленно поднимается к шее застывшего толи от страха, толи от удивления оппонента, - кому тут надо беспокоиться о своем здравии так это только тебе. -Иди к черту, - Бонни хватает тебя за поврежденное предплечье и отводит крюк в сторону, не давая вспороть искусственную кожу. Его голос дрожит, и ты с удовлетворением понимаешь, что вовсе не от страха - от бешенства. Педант опять не сдерживает эмоции, и ты будешь самым нелепым на свете лжецом, если скажешь, что тебе это не по нраву. Ты сокращаешь расстояние между вами до минимума, наслаждаясь тенью смятения, промелькнувшей на дне алых глаз. Из твоей груди против воли вырывается хриплый смешок, который, впрочем, тут же превращается в шокированный вдох: Бонни раздраженно стискивает зубы, а потом, с какой-то отчаянной решимостью, наклоняется вперед и кусает тебя за нижнюю губу. Это нельзя классифицировать как поцелуй - нет ни нежности, ни любви - просто желание доказать свою состоятельность, одним жестом выразить все накопившееся в душе раздражение. Секунда промедления, а затем ты здоровой рукой стискиваешь фиолетовые вихры на затылке Бонни и перехварываешь инициативу. Покомандовал паршивец и хватит. Разумеется, гостю такой расклад совсем не по душе: он по-змеиному шипит, пытаясь отстраниться, но ты держишь крепко – не вырваться. Когда ты наконец отпускаешь его, вы оба тяжело дышите и пытаетесь сообразить, а что, собственно, делать или говорить дальше. Ответ донельзя прост – ничего. Бонни смеряет тебя презрительным взглядом, будто пытаясь понять, а стоила ли вообще игра свеч. Ты же в свою очередь лишь растягиваешь губы в рваной, ничего не значащей улыбке и молчишь. Не стоила, Бонни. Никогда не стоила. Но разве это знание тебе когда-либо мешало? Нет. Ты продолжишь приходить и ждать. Ждать моего раскаяния, сожаления, мольбы. Но их не будет. Ни завтра, ни после завтра, ни много дней после.