Я люблю тебя, чувак

Вам когда-нибудь протыкали сердце копьём? Ларри – да. Так много раз, что не хватит пальцев на обеих руках, чтобы сосчитать. Он уже почти привык к этой резкой боли в груди; привык ощущать, как расходится и трещит по свежим швам горячая плоть, с трудом позволяя всадить в себя тупое древко. Ларри Джонсон, наверное, мазохист, раз снова и снова практически собственными руками вонзает в своё ноющее тело новые копья. Это всегда происходит так просто и совершенно незаметно для других. Эш, расчёсывая Салли волосы, не видит, что у Ларри футболка пропитана кровью. Сал, отстраняясь от пьяных объятий лучшего друга, не замечает, что его грудная клетка проламывается под напором невидимого орудия. Тодд, с улыбкой объясняя что-то Фишеру, не обращает никакого внимания на осколки костей и сломанные рёбра. Ларри переживает эту боль один, стойко сносит удар за ударом, чтобы потом, не слушая причитания любимой матушки, методично напиваться в своей комнате. Жгучий алкоголь немного притупляет агонию. Ёбаный Бог, зачем ты наделил людей способностью чувствовать? Иногда Ларри думает об этом и совсем не понимает, с какого хуя вообще он втрескался в своего лучшего друга, ставшего семьёй. Как и когда это произошло? Он не знает. Помнит лишь череду острых копий, оставивших в кое-как залатанном сердце сотни заноз. Всё ли дело в том, что у Ларри никогда не было такого человека, с кем можно было бы разделять свои увлечения, вместе ходить в школу, давиться пиццей, говорить ни о чем и молчать обо всём? Порой казалось, что это просто Сал такой. Добрый, тёплый, понимающий, невыносимо близкий. От его волос всегда пахнет йогуртом (шампунь такой, ему Эшли его дарит), а в глазах при взгляде на каждую новую картину Ларри неподдельный восторг светится. Это просто Сал такой, во всём особенный, поэтому Ларри не виноват. Легче от такого осознания не становится. Однажды (Ларри тогда был под травкой, но всё равно помнит) он признался Салу в своих чувствах. Сбивчиво и размыто, местами – прямо в лоб; он выговаривал накипевшее на душе с такой страстью, с какой не говорил даже о любимой музыкальной группе. А Сал, перебиравший струны электрогитары, только скосил на него обеспокоенный взгляд и метнул очередным копьём, остро врезавшимся в память: - Что за хуйня, чел? Тебе совсем херово от этой травы. Воспоминания цветным калейдоскопом крутятся в дурной голове Джонсона, ускоряясь и становясь всё невнятнее с каждой секундой – миссис Пакертон приближается к двери. Липкий комок страха подступает к горлу, внутренности стягиваются в мудрёный морской узел, и с губ Ларри снова срывается тихим, сиплым шёпотом: - Я люблю тебя, чувак. - Я тоже люблю тебя, чел. Ты мой самый лучший друг, - доверительно отвечает Салли, и в полумраке комнаты в его голубых глазах, кажется, светится понимание. Может, он наконец-то заметил, как сердце в груди Ларри пробивает острая сталь его слов? - А ты – мой, приятель, - с трудом выдавливает Ларри и плотно смыкает веки, слыша отчётливый звук шагов. Рёбра раздроблены, но он всё равно закрывает Сала грудью – терять нечего, внутри одна только кровавая каша. Он рад, что это оказалась Эшли. Наверное, он рад. Сал больше не поднимает на него взгляда.