Пес государев

Жарко в палатах. От души натоплено. На лавке подле стены Басмановы сидят. Алексей, Федька да Петька-младшо́й. Рядом с ними Вяземский пот со лба утирает да пыхтит. Царь сам на троне костяном в бархатной ферязи на подкладе соболиной над всеми возвышается. Тоже с жару изнывает да виду не кажет. Перед ним за высоким столом писарь. Перья разложил пред чернильницей да пергамент, царевых указаний ждет. – Пиши, Филька! – Иван говорит и перст в кольцах с каменьями дорогими вверх подымает. – «Я, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси сим письмом извещаю, что оставляю государство. Ухожу я по вине вашей, из-за изменных дел бояр да покрывательства их церковной властью. Не даете вы вольно править Русью-матушкой. Больно смотреть мне, как вы казну разворовываете да препоны в моих начинаниях ставите. За сим прошу меня по делам государственным не беспокоить. На то воля Господа нашего и моя!» И подпись ставь: «Иоан». Писарь в тишине полной усердно пером по пергаменту скребет. Потом грамоту песком мелким присыпает и, согнувшись в три погибели, Царю спину подставляет. Иван размашисто на письме завитки расчеркивает да молвит: – Это письмо пусть боярам отдадут. Гонца шлите в Кремль прямо. Пусть почитают да подумают, – и строго на свиту свою верную глядит. – Сделаем, государь, – воевода с места подскакивает да Царю кланяется. – Сейчас распоряжуся гонца послать. – Государь, – с лавки Федька поднимается и смело Царю в очи глядит. – А что, ежели… – но отец его в бочину локтем пинает. – Говори, Федя, – Царь Федьке кивает и, бороду кулаком подперев, слушать готовится. – А если ишо одну грамотку нашкрябать? Простому люду. И пусть глашатаи ее на площади читают, – Федька Царю подмигивает. – Чего нам ждать, пока бояре одумаются? А письмецо может смуту подогреть. – Хм… – Иван бороду чешет и Федьке кивает. – А ну-ка, Филька, пиши: «Я, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич, зла на народ свой не держу. Сил-мочи нет больше терпеть предательств боярских. Ибо все, задуманное мною, на корню этими смутьянами режется. Глазам моим больно видеть, как бояре Русь разворовывают. За сим от власти я отрекаюся!». – Государь, прибавь еще сожаления поболе, – Федька Царю подсказывает. – Ты чего, государя нашего учить вздумал? – Воевода на сына нерадивого шикает да в ноги к Царю бухается. – Прости, государь, за дерзость! Не вели казнить! Помилуй! – А ты погодь шипеть, воевода! – Царь рукой на него машет. – Припиши-ка вона еще чего, Филька: «Все время слезы за вас лить буду и молиться. Не поминайте лихом раба божьего Иоана». Ну, чего думаешь теперича? – бросает Царь взгляд зоркий на Басманова-старшего. – Ой, батюшка! Ой, государюшка! До чего ж чинно и ладно все сказал, – воевода молвит, раболепно кланяясь. – А ты, Афанасий, чего разумеешь? – Царь на Вяземского глядит. – Я бы лучше и не сказывал, государь! – князь тяжело со скамьи поднимается и пот со лба высокого вытирает. – Государь, ты эту грамоту-то вперед пусти. А вторую за ней вдогонку. Пока до бояр дойдет, народ ужо бунтовать станет, – снова Федька голос подает. – И то дело, – Царь бороду свою довольно гладит и рукой всех вон выпроваживает. Воздух морозный – словно глоток воды студеной после духоты дворца Царского. А вокруг просторы раздольные, снегом, словно пером лебяжьим, окутаны. Солнышко в небе голубом лучами играется, как ребенок – пряжей мамкиной. То за одну ниточку потянет, то за другую. Вот и блестят эти нити солнечные через деревья голые на краях дорожных. – Лепота, – Царь на коне черном восседает да, вдыхая свежесть зимнюю полной грудью, ворот шубы расстегивает. – Ты бы, государюшко, поберег себя, – Федька с ним равняется. – А то придется мне снова баньку топить да из тебя хворобу выпаривать. Али снова от меня сбежишь? – Не сбежать мне, Федя, ни от смерти, ни от тебя, – Царь ему тихо отвечает. – Только сейчас мне дела государевы покоя не дают. Тревожусь я об исходе плана нашего. – Потерпи чуток, батюшка, – Федька ладонью своей горячею руку царскую гладит да тихохонько ему на ухо шепчет. – Все справится и ладно будет. А апосля победы нашей спляшу я, как и обещался, тебе танец жаркий… Царь вздохнул тяжело да, коня пришпорив, вперед вырвался. А Федька свою кобылку развернул да к отцу подъехал. – Вижу, дела твои хорошо движутся? – воевода сына спрашивает. – Вона ты какой теперь. Прямо государев советчик. Не уж-то сдался тебе Царь? Приручил ты его? – Все идет как надо, тятя, – Федька ухмыляется криво, да на солнце щурится. – Сейчас наш государь еще трепыхается, только он уже в сетях моих крепко запутался. Ему ужо не вырваться. Осталося, тятя, мне последний шаг сделать. И тогда… Вся власть моею станет. Царь, он, конечно, спесив да грозен, только нету у него опоры дружеской. Вот и стану я для него помощником наипервейшим. Он уже ко мне прислушивается, а как я его вовсе приручу, только меня привечать станет. – Не уж-то, Федька, ты и впрямь его на дело греховное толкнешь? Не уж-то ложе с ним делить станешь? – воевода шапку поправляет и на сына взгляд удивленный бросает. – Невелика плата за власть. От меня не убудет, – Федька кобылку пришпоривает да за Царем вдогон кидается. Неделя прошла. Вторая на исходе, а из Московии нет вестей. Иван по дворцу как зверь раненный мечется. На всех зло рыкает да тумаки прислуге раздает. Ночи темные в молитвах проводит, свечи жжет да иконки целует. «Господи! На все воля твоя! Ежели решишь, что дело мое неправое, все приму из рук твоих. Уйду в монастырь на вечное покаяние. А ежели одаришь благодатью своей, буду молиться во славу твою до скончания века!» Вот новый день зорькой ясною над слободой разгорается. Петухи поют, солнцу радуются. Снег под полозьями саней хрустит. Девки в светелке пряжу прядут да песни поют. Весь мир новому дню радуется. И только Царь сидит в своей опочивальне, тучи темнее. Выходить из нее отказывается, а все, кто входит, получают от него окрик грозный да что под руку попадет вдогонку. – Федя, ты б к государю сходил, – трясет за плечо сына спящего воевода Басманов. – Вон он совсем раздухарился. Никого к себе не пущает. Кричит да дерется. Сходи к нему, успокой. Приласкай его. Глядишь, он и отойдет. Федька только за порог, как к нему навстречу гонец с Москвы. Шапку от снега отряхивает, да сапоги об порог бьет. – Что там, Семка? – Федька к гонцу подлетает да за ворот тулупа его хватается. – Посольство в слободу едет, – гонец отвечает. – Через пару дней прибудет. Народ в Москве поднялся. Все Царя обратно на царствование хочут. Бояре смуты спужались. Просили Пимена к Царю с поклоном ехать и на царство кликать. – Ты иди поешь да отдохни, – Федька гонцу говорит. – А я сам Царю благую весть донесу. Душен и тяжел воздух в опочивальне царской. Иван в исподнем на полатях сидит, да в окошко смотрит. Уже сколько дней прошло, а из Москвы нету вестей. Знамо, нужно признать, что дело задуманное не сбудется. И сидеть ему до конца своих лет в монастыре на хлебе да воде. Федька дверь без стука толкает и, увернувшись от кубка царского, новостью Царя радует. – Не гневись, государь! Благую весть тебе принес! Пимен с боярами в Александровскую слободу едет. Бить челом тебе да на царство звать на твоих условиях. Вышло дело-то, государюшко! Возрадуйся!