Увидимся

Убивать – не так-то просто, в чем они с Хейс успели как следует убедиться. Конечно, чего тут скрывать, у Диксона и раньше кулаки бывали запятнаны кровью настолько, что и светлой кожи-то не видно – взять хотя бы ту клятую историю с афроамериканцем, которую Милдред не уставала припоминать даже по дороге обратно, но он не бил никого кроме черных («цветных», как он вечно мысленно себя поправлял), а уж тем более – никого не убивал (раньше уж точно), даже тех самых черных («цветных»!). Конечно, он побил Уэлби, который со своей бледной кожей, усыпанной веснушчатыми созвездиями, на расовое меньшинство не тянул никак – об этом Диксон вспоминать не хотел, но не мог не: слишком уж сильно он винил себя за то, что не сдержался. Слишком уж сильно он вспоминал окровавленные губы мальчишки, когда передергивал по ночам в тесных душевых дешевых и провонявших тако, стариной и спермой мотельных номерах. Ему, привыкшему к комфорту, теплой еде и мамочке под боком, было тяжело здесь заснуть, а Милдред, будь проклята эта сумасшедшая сука, и бровью в ответ на такие удобства не повела, только посмотрела на него, как на тупого (впрочем, ничего нового). Этого она не замечала, зато всегда резво подмечала моменты, когда он внезапно начинал нервничать и то и дело стрелять взглядом по всему, что хоть отдаленно напоминало телефон – смартфоны в руках у очередных мелких размалеванных девиц, глядя на которых она всегда вспоминала Анджелу (свои они выбросили, хоть и сами не знали, для чего), громоздкий стационарный, покоившийся на замызганной барной стойке, да даже телефонная будка им попадалась – судя по тому, как подозрительно на них смотрел ее хозяин, он эту дрянь днями и часами собственноручно выкапывал из отборной кучи мусора в каком-нибудь там Лондоне. - Хватит пялиться, - в один из дней она таки решает отбросить все проблески тактичности, которые специально припасала для Диксона: как-никак, напарники, если их так можно было назвать, - Иди уже и набери эти чертовы цифры. - Думаешь, - он пристыженно смотрит на нее, из-за чего Милдред невольно давится яблочным соком – они как следует напьются тогда, когда вернутся, а до тех пор машину нужно вести трезвым как стеклышко, потому и приходится обходиться малым, - Стоит? - Черт тебя дери, Диксон, я уже устала смотреть, как ты тут вздыхаешь, - Милдред закатывает глаза настолько, что зрачки перестают быть видны, - Вы друг из-за друга, небось, чуть ли не в подушку по ночам плачете. - Серьезно? – бывший офицер, а ныне – простой пузатый мужик, намедни устроивший самосуд, так изумленно пучит глаза, будто бы она сказала ему о том, что совсем недавно видела шерифа, восставшего из могилы, - Точнее, я вообще не плачу в подушку. Прямо совсем. Но почему ты думаешь, что?.. - Это же очевидно, - она вновь натягивает на себя невозмутимое лицо и качает головой, - Не можете вы друг без друга, вот и все. Вот и все. В общем-то, Милдред – баба мудрая, как Диксон уже успел убедиться на собственном опыте. Конечно, далеко не все ее поступки можно было назвать мудрыми, но ведь и у самых умных людей случаются промахи, так? Он не помнил, когда преисполнился таким уважением к, вообще-то, такому себе человеку (который, к тому же, оставил ему на лице такое «сокровище»), но верить ей хотелось – и плевать, что прежде не произошло совсем ничего такого, что могло бы пробудить в нем веру в эти слова, плевать: Гнев порождает гнев, а возможность взять яйца в кулак и все-таки доебаться до того, на кого дрочишь, может породить хотя бы еще примерно с полсотни новых эротических фантазий. Само собой, Диксон не педик, о чем тут говорить, но все же с самого детства он привык никак не бороться со своими чувствами. И, видимо, он настолько явно с ними не боролся, что заметила даже Милдред – ну и спасибо ей за то, что сподвигла его сделать хоть что-нибудь. - Ладно, - ответственно говорит он, встает из-за стола и сразу же снова дергается к прежнему месту, неуверенным взглядом прожигая женщину, - Ладно? - Ладно, - удивленно отвечает та, абсолютно не понимая, из-за чего Диксон так разнервничался – что в этом было такого уж страшного? Сейчас он нервничает даже сильнее, чем тогда, когда мозги гребаного мудака-насильника розовым пятном расплывались по стене, оклеенной бабушкиными обоями с цветочными узорами – и все из-за какого-то глупого звонка. Правду говорят, что человек с каждым днем общения раскрывается все новыми и новыми гранями – граней у Диксона, казалось ей, было немерено, и ведь хоть бы часть из этих граней оказалась мало-мальски адекватной! Диксон бросает последний взгляд и широкими шагами идет на выход, к задней стороне забегаловки – туда, где его внимательный взгляд вновь подметил общественный телефон. Он мнется, сжимая трубку в руках, и судорожно думает о том, что бы такого вообще сказать: хоть ему и хотелось позвонить до дрожи в костяшках пальцев, о том, что говорить, он никогда не думал – более того, звонить даже не собирался, считал, что это желание пройдет со временем, тогда, когда они вернутся и он снова увидит эту противную рожу. Но жутко хотелось обвинять во всем Милдред, в том, что это именно она заставила его – именно заставила – позвонить, унизиться перед самим собой. Он нервно кашляет, когда слышит в трубке гудки – так и не придумал, что сказать, решил, что оставит все на волю мира. Судьбы, так сказать, в которую он вообще-то не верил, но в этом случае решил переложить всю ответственность именно на нее. - Рекламное агентство на связи, внимательно слушаю вас, – раздается в трубке тем самым голосом, который Диксон слышал, кажется ему, уже миллионы лет назад; голосом, из-за которого в Эббинге постоянно хотелось купить беруши, а здесь, на границе Айдахо – записать и слушать его долго-долго. Слушать его вместо всех тех арий, завывающие звуки которых постоянно слышатся из его наушников. - Диабет, - шипит Диксон, неосознанно делая голос настолько низким, будто бы он какой-нибудь Дарт Вейдер родом прямиком из Миссури – да и он соврал бы, если бы сказал, что ему не нравится считать себя Вейдером: тот был крутым чуваком, даже если забыть о том, что так глупо помер. - Что, простите? – «Что, простите» - писклявым тоном передразнивает Диксон у себя в голове. Раньше у него в голове голос Реда всегда звучал пародийно-пискляво, а сейчас… - Твоя. Сахарная. Жопа, - медленно, с расстановкой произносит Диксон все тем же басом, сам не понимая, что за хуйню несет, - Причина моего диабета. - Опять, - устало вздыхает Ред, и Диксон буквально представляет, как тот раздраженно потирает переносицу своими длинными ухоженными пальчиками – за такие у них в Эббинге можно было бы и рожу набить, но Уэлби не бьют, он особенный, - Серьезно, перестаньте звонить сюда. Это не прикольно, не смешно и так далее по списку, ясно? - В смысле? – растерянно и отчасти обиженно спрашивает мужчина, от неожиданности переходя на свой привычный голос, - Тебе часто звонят с такими фразочками, что ли? - Джейсон, - это звучит как приговор – Диксона аж передергивает, потому что так его называет только два с половиной человека. Называло – теперь к ним, оказывается, присоединился рыжий педик, который пару раз так называл его еще в больнице, - Давай я не буду спрашивать, какого черта ты звонишь мне, а не своей взбесившейся мамочке, и просто скажу, что да, часто. Было бы здорово, если бы тоже не начинал этого делать, хорошо? - Я им жопу на крюк повешу, - с неожиданной для самого себя уверенностью и твердостью отвечает тот, - Это ведь вообще-то домогательство. - Да-да, - устало бормочет Ред, - Чего хотел-то? Ты вообще где? - Насрать, где я, - упрямо тянет Диксон и хмурит брови, - Реально, сука, возьму и засажу их. У нас, мать его, либеральное общество, и домогаться нельзя, и… - А черных избивать можно, ага, - сука. - Цветных, - шипит он в трубку и продолжает, - Ты им передай, когда будут звонить, что хуй им отстрелю. Понял? - Угу, - удивленно слышится в трубке, - И будете сидеть в одной клетке. В общем, я без понятия, кто тебя по голове успел приложить, пока ты там разъезжаешь, но мне работать надо, ладно? Увидимся, - и поспешно бросает трубку. У-ви-дим-ся. Вот так вот просто он разбрасывается такими словами. И плевать, что в них нет ничего особенного, но Диксон чувствует себя так, будто сорвал джекпот в игровом автомате – сердце почему-то бьется быстро-быстро, а в голове заезженной пластинкой крутятся все-все слова Уэлби. Увидимся. Перестаньте звонить сюда. Работать надо. Джейсон. Из транса, которому позавидовали бы даже самые лютые – точнее говоря, дзеновые – буддийские монахи, его выводит грубоватый, насмешливый, но отчасти даже взволнованный голос Милдред: - Знаешь, ты ебанутый. - А? - Ты сейчас серьезно назвал мамочкину безразмерную жопу сахарной? Я готова принять то, что ты собрался кому-то из-за нее хуй стрелять, но сахарная жопа? – Милдред стоит тут долго: хоть она, в общем-то, женщина, которой на все плевать, тут ей стало интересно, что же скажет по телефону Диксон своей мамочке – она ожидала слез и соплей, но явно не такого. - Я мамочк-… Маме, кхм, не звоню, я ей все в записке написал. И в ответ на взгляд Милдред, которая словно всей своей позой спрашивает «А кому же ты тогда звонил, изврат вонючий», он гордо вскидывает голову и насмешливо улыбается – хоть она и женщина мудрая, но делиться с ней этим сокровенным «увидимся», он не собирается. Хоть убивать и гораздо легче, чем звонить всяким там педикам, второе делать гораздо приятнее. И можно будет лишний раз подрочить.