Бабочки в животе

— Хён, а ты знаешь, что ещё более прекрасно, чем звёзды? В ответ слышу лишь тяжёлый вздох. — Нет, что? Как всегда немногословен. Но это не расстраивает меня, я давно уже привык. Всё-таки не первый год знакомы. Прошло достаточное количество времени, чтобы выучить все привычки, запомнить все фразы, выучить всего его от корки до корки. — Искорки в твоих глазах. Их много, они яркие, и они образуют сплетения намного, намного красивее, чем все звёзды во Вселенной. Короткий смешок. Всё вроде бы как обычно, ничего удивительного, старший часто так делает. Но в этот раз смех звучит странно, от чего органы вяжутся в узлы из-за волнения, и он даже в какой-то степени… с издёвкой? — Нет там никаких искр, Чонгук, и никогда их не было. Там только тлеющие угли из костра, что когда-то горел и дарил тепло всем окружающим. Но сейчас на его месте лишь пепел. И он навсегда там и останется. Что-то явно не так. Его голос… он звучит не как всегда. Сейчас он как никогда басовитый, прокуренный (хён очень много курит, как жаль, что я ничего не могу с этим поделать), но самое главное и самое тревожное — он звучит уставшим. В последнее время хён часто говорит о том, что он устал. Старший никогда не говорит причины — всегда отмахивается со словами «ничего важного, забей». И сколько бы я не пытался, сколько бы я не выпрашивал, я всегда получал один и тот же ответ: «либо ты сейчас же замолкаешь, либо я не отвечаю за свои действия». Я не боюсь за себя (когда я вообще заботился о себе?) — я боюсь за хёна. В последнее время он какой-то совсем безжизненный. Словно душа его давно покинула, а тело осталось, и продолжает жить отдельно. Даже не так. Не жить. Функционировать. От мыслей отвлекает резкий, и от того неожиданный шорох травы, раздающийся буквально в нескольких сантиметрах от меня самого. Странно, обычно он так рано не уходит. — Юнги-я, ты куда? — в голосе звучит неприкрытая тревога, а глаза почему-то щиплет. С чего бы это? — Во-первых, я тебе не «Юнги-я». — на этом моменте он кривит лицо, будто ему противно это произносить, — Имей уважение к старшим и будь добр, ставь приставку. Нос не дорос ещё так называть меня. — парень резко замолкает, устремив стеклянный взгляд куда-то вдаль. Почему, почему за этот вечер он так ни разу не посмотрел на меня? — А во-вторых? Почему он медлит с ответом? Почему сегодня он такой странный? Что с тобой, Юнги? Не молчи, я же волнуюсь. Мне же больно. Эти, и ещё сотни вопросов вертятся у меня в голове, как рой диких пчёл, но ни одна не слетает с губ. Потому что слишком волнительно, слишком страшно, слишком. — А во-вторых, не твоё дело. С каких пор я должен тебе отчитываться в своих действиях? Но если тебя это так волнует, то сделаю вид, что я просто хочу спать. Такой ответ тебя устраивает? Зачем, зачем, зачем ты врёшь, хён? Почему ты так холоден? Что я сделал не так? Чем я заслужил такое отношение к себе? Он усмехается. Такое ощущение, будто он умеет читать мысли. Может из-за этого он так холоден ко мне? Может он всё знает? Ветер треплет волосы старшего, делая его ещё прекраснее, чем обычно. Его взгляд всё также устремлён куда-то далеко. Почему ты никогда не смотришь на меня? Я смотрю в его глаза и, спустя пару мгновений, тяжело выдыхаю. А ведь и правда, нет там никаких искр. Видно, как он собирается уже уходить, но я останавливаю его своим тихим срывающимся «хён». Удивительно, что его это остановило. — Что? — Можно перед тем как ты уйдешь, я задам тебе вопрос? — Слушаю. Мысли путаются в один большой клубок и сложно выделить что-то отдельно. А ведь я совсем не знаю, что и говорить. Я окликнул его, чтобы он просто побыл подольше со мной. — У меня времени в обрез, говори быстрее. — Хён, а ты чувствуешь бабочек в животе, когда смотришь на меня, так же, как когда я смотрю на тебя? Дурак. Что я наделал? Юнги наконец-то переводит взгляд на меня. Только это вовсе не тот взгляд, который я хотел увидеть. Сначала кажется, что он удивленный, но это не так. На самом деле он презрительный, с нотками отвращения ко мне. — Чонгук, — почему, почему его голос так звучит? Он замолкает. Снова. Не молчи, пожалуйста. Наори на меня, дай пощёчины, ударь, сделай что угодно. Только не молчи. — Чонгук, — снова, снова этот голос он звучит страшно, я не могу его слышать, мне больно, пожалуйста, кто-нибудь, помогите. — послушай. Вдох-выдох. Сейчас от следующих слов зависит вся моя жизнь. Может всё ещё есть на что надеяться? — Да, я чувствую бабочек в животе… Дыхание резко спирает. Лёгкие в момент превращаются в один сплошной комок. Весь мир вокруг замирает. Остались лишь мы вдвоём. Он наклоняется, приближается к моему лицу. Он неимоверно близко, настолько, что я могу слышать его сердцебиение. Наши носы почти соприкасаются. Юнги поднимает взгляд и смотрит прямо в упор. Мне становится плохо от такой близости. Хён близко, он прямо передо мной, он смотрит только на меня, его губы, такие желанные, в паре сантиметров от моих. — …как хорошо, что внутри есть кислота, умертвляющая их. Щелчок. Выстрел. Смысл слов доходит до меня только спустя пару секунд. Моя счастливая улыбка так и не сходит с лица. Только теперь по щекам катятся слёзы. Он встаёт и пренебрежительно улыбается делая вид, будто ничего не видит. Но он видит, всё видит, я знаю. Он видит мои слёзы, видит, как моё сердце разбивается на тысячи, нет, миллионы, нет, миллиарды маленьких осколков, которые невозможно будет собрать заново в единое целое. Видит, как мои глаза вмиг пустеют. Видит, как моё тело покидает жизнь. Он всё видит. Но просто берёт и разворачивается, уходя куда-то. А я остаюсь, остаюсь умирать без него. Это конец, не так ли?

***

Я стою напротив койки. Пока что тело закрыто синей плёнкой, через которую трудно что-то различить. Лишь смутные кровавые очертания и ещё что-то странное, непонятное. Я не оставляю попыток рассмотреть инородное тело, но от мыслей отвлекает тихо скрипнувшая дверь. Я даже не поворачиваюсь, ведь знаю, кто и с какой целью зашёл, поэтому лишь продолжаю прожигать тело взглядом. — Чон Чонгук, я не ошибся? — Да, это я. — Кем вы являетесь пострадавшему? С языка едва не слетает озлобленное «никем». Держись, Гук, ты должен заполучить его доверие, чего бы это не стоило. — Я друг. — Хм, что ж, хорошо, друг. — почему врач сделал ударение на слове «друг»? — Вы уверены, что хотите увидеть тело? Зрелище не из приятных. Да и вы, похоже, несовершеннолетний. — Мне 21 и да, я хочу посмотреть. — Оу, простите. Вы выглядите очень молодо. Раздражает. Зачем так много слов? Зачем тратить драгоценное время на пустые разговоры? Не лучше ли сразу же заняться делом? Стоп. Неужели я становлюсь как Он? Хирург откладывает карточку в один из ящиков стола, где находится куча таких же, надевает новые стерильные перчатки и подходит к кушетке с другой стороны, становясь прямо напротив меня. — Вы всё ещё уверены, что хотите увидеть тело? — Уверен как никогда. Мужчина вздыхает и медленно поднимает плёнку, постепенно оголяя новые и новые участки тела. Если его вообще можно таковым назвать. Весь парень изуродован, грудная клетка вспорота, благодаря чему можно хорошо рассмотреть и даже посчитать рёбра. Большинство внутренностей, так же как и грудь, вспороты, некоторые вообще изъяты; всё тело напичкано какими-то странными хирургическими инструментами; белая простынь под ним уже давно не белая, полностью пропитана кровью. Так же, как и некогда блондинистые волосы. Мда, вид действительно не из лучших. Только спустя пару минут прожигания взглядом вспоминаю о рядом стоящем враче и, наконец оторвав взгляд от кровавого месива, обращаюсь к врачу. — Простите, не могли бы Вы оставить нас одних ненадолго? — удивляюсь тому, как сейчас тихо и скорбно звучит мой голос. Да, из меня вышел бы непревзойденный актёр. — Ммм, да, наверное… — видно, что мужчина сомневается в своём решении. — Только… — Да-да-да, ничего не трогать, только смотреть. — Что ж, в таком случае надеюсь на Вашу благоразумность. Скрипя сердце хирург уходит, оставляя нас наедине. Тишина неимоверно давит на уши. Никогда молчание не было таким громким. Спустя пару минут, убедившись что мы действительно одни, подхожу ближе к телу и склоняюсь над головой. «Хотя бы Его миловидное личико не трогали» — единственное, что вертится у меня в голове, пока я влюблённо наслаждаюсь Им, Его красотой. — Ну что, вот мы и снова встретились, Юнги. В моём голосе больше нет боли, по щекам больше не катятся слёзы, внутренний крик больше не разрывает голову на части. Там, где-то посреди того вечернего поля, под прекрасными сплетениями звёзд Чонгук выплакал все свои слёзы, выкричал всю свою боль, вырвал своё сердце, чтобы ничего не чувствовать. Там, на его самом любимом месте, он умер. Там его душа навсегда покинула тело. Боли больше нет. Лишь там, на том месте где когда-то находилось сердце, сейчас зияет огромная чёрная дыра под именем «Мин Юнги». Резко что-то будто щёлкает в моей голове, и я загораюсь неопредолимым желанием сделать кое-что запретное. Но ведь Он уже мёртв, а значит я могу это сделать без зазрения совести? Спустя несколько минут сомнений я всё же нервно выдыхаю и медленно наклоняюсь к Его лицу, как когда-то это сделал Он. Только теперь я завершу начатое. До Его губ остаётся несколько сантиметров. Снова, снова всё повторяется. Звуки пропадают, всё вокруг замирает, дыхание спирает, а в ушах гул стоит. Остановись, Чонгук, не делай этого! — Раз ты, будучи живым не отдал мне это, значит я заберу это у тебя мёртвого. Губы на мгновение соприкасаются. Ощущение, будто внутри меня что-то рушится и заново строится. Вмиг все краски взрываются вокруг меня, шипя своими ядовитыми оттенками, и спустя секунду всё меркнет, становясь чёрно-белым. На секунду все звуки словно оживают и оглушают меня криками, а потом всё резко затихает. Я отстраняюсь. Грудная клетка тяжело и быстро вздымается, кислорода не хватает, отдышка бешенная, будто я пробежал километр. А я и не знал, что целоваться так приятно. Его губы, они такие… они прекрасны. Они очень мягкие, как воздушный английский пудинг, все в маленьких кровоточащих ранках, от чего во рту остался слабый металлический привкус. А ещё они мертвецки холодные. Это логично, Он же мёртв, но всё равно, это так… завораживающе? Я не могу прийти в себя ещё долгое время, лихорадочно трогая губы пальцами. Это ощущение… оно прекрасно. Прихожу в себя лишь тогда, когда вспоминаю о том, что в любой момент может прийти врач и он может не совсем правильно меня понять. Перед тем как покинуть палату, в последний раз бросаю взгляд на Юнги, а именно на вспоротый желудок. А он не обманул. Там действительно нет бабочек.