Чернильное сердце.

Подруга — бывшее, ненужное. Особенно сейчас, когда у Мина крышу сносит от блядски худых ног, которые в стороны красиво будет развести. От проникающих в душу глаз и упругой задницы. Все сходит на нет и в голове, и в действиях. Он без доли нежности смыкает ее запястья сзади, поворачивая к себе спиной прямо на лавочке парка, к слову который, сейчас безлюден. Рука забирается под юбку, давит на поясницу и прогибает так сильно, что тазобедренные кости скоро хрустеть будут. Ее губы разодрать хочется, подчинить, чтоб просила. У него полная власть и контроль, и любое ее действие заканчивается звонким шлепком по коже ягодиц, и сильнейшим сдавливанием конечностей. Минхек наклоняется ближе, кусает шею до крови, ведет языком по позвонкам и попутно рвет кофту сзади. У него скоро джинсы по швам пойдут, потому что член ноет невыносимо. Еще секунда и он грубо сжимает грудь, кусая сбоку соски. Не насыщается. Опускает руку ниже и входит сразу двумя пальцами. От ее крика мандраж пропирает. Парень быстрее трахает девушку пальцами, стараясь проникнуть максимально глубоко и до боли. Выходя, сует в ее рот, заставляя облизывать собственную смазку. Это уже не просто возбуждение. Это животное желание, и этого всего мало. Девушка плачет, а он слышит, чувствует, и останавливаться нет желания. Ногтями парень царапает кожу неимоверно, на животе, спине, всем подряд. Красные полосы как он считает — прекрасны. В глазах безумие, в руках она и желание засадить до "не хочу". Минхек на последний момент звереет, чуть ослабляет хватку и тут же обратно. Играется. Начинает мелодично двигать пальцами, а сам оставляет засосы на ключицах и шее, прокусывая, оттягивая, зализывая. Ей это лицо полностью обкончать хочется. И Мин не железный. Крепко схватив ее за волосы, поворачивает к себе, нагибает, попутно освободив ноющий орган от грубой ткани джинс. Говорит что-то невнятное из-за диких ощущений и вставляет по самые гланды, до основания. Мин ни разрешения не спрашивает, не останавливается, когда нужно, только резко трахает ее узкий до предела рот и думает, на месте умрет от наслаждения. Сбивчивое дыхание нарушается откровенно пошлыми стонами. Минхек из нее дурь и смелость выбивает, тем, что на колени поставил. У него искры перед глазами, и она. Резко отстранив, он сажает на холодное дерево, меняя угол и не переставая двигаться во рту, фиксируя голову так, как ему нужно. Если и были у нее бабочки в животе, Минхек убил всех до последней, когда поставил спиной к себе и проник внутрь. Стискивать челюсти труднее, приходится кусать внутреннюю сторону щеки. Ему плевать на людей, на место, позу, на все, кроме нее. Хлюпанья тел сбиваются в жаркий ритм, с помощью которого, он музыку создать готов. Парень железно сковывает ее шею своей ладонью, едва душит, и шепчет одно: — Нравится? - расплывается в мерзкой улыбке и нещадно втрахивает в лавочку, которая ходуном под ними ходит. Он еще лижет ее лопатки, иногда выходит, надрачивая, и по кругу. Пускает все на самотек и жадно кусает молочные плечи, только бы утолить жажду. Она мокрая, как после дождя, а его оргазм с головой накрывает. Изливаясь внутрь он не заканчивает, только сажает на себя, держит до синяков за талию и нанизывает на стояк. Бесконечно и мучительно долго, трахает как можно слаще и грубее одновременно. После второго захода кончает на белоснежное лицо. Он все так же улыбается, она плачет. — Я был прав, когда говорил, что твое личико в сперме будет хорошо смотреться. Он мог бы еще оправдаться, поговорить, извиниться, но капля гордости, или по старой дружбе, не дает. Он все так же стоит на месте, будто приросший, смотрит на ее слезы. Смотрит на то, что сам сотворил и создал. Все что мог, уже сделал, хуже некуда. Минхек локти кусать готов. Как мог так? Неизвестно. Даже когда она уходит, парень не останавливает, не помогает. Он просто стоит, смотря на асфальт, деревья, разъебанную лавочку, на нее. А он мог бы пригласить в красивый ресторан, угостить выпивкой и блюдами, проводить до дома. Он бы мог все. Позвать в кино, подарить первый поцелуй. Вместо этого, растоптал, пережевал и выкинул. Не сдержался, не подавил и не смог. Мин корит себя до безумства. Выдыхает от чувства беспомощности и идет в бар, только не домой. "Любовь? Я люблю ее?", и Ли знает, что пропал. Знает, что правда любит, но простить не сможет ни себя, ничего. С былой холодностью он заказывает соджу, упивается алкоголем и мысленно молится, чтобы та дошла домой, приняла душ и легла в теплую постель. Он бы даже с удовольствием укрыл ее своими теплейшими объятьями, но все разрушил, даже не построив. О каких вообще объятьях может идти речь? Для него, к ней, уже все дороги сокрыты.