the fall

Закат медленно подбирался к городу, последние лучи солнца цеплялись за дома, отражаясь от зеркальных поверхностей многоэтажек, пробираясь в квартиры через окна и оповещая о конце тяжелого дня. Поистине тяжелого, таких еще не было. Над городом стояло тяжелое марево, которое бывает только в середине лета, когда начинают петь цикады, молодежь выходит на ночные тусовки, а запах свободы витает где-то под облаками, заставляя поверить в идеальную жизнь, схватить за хвост мотивацию, позвонить старым друзьям и пойти ужраться как когда-то. Температура не хотела опускаться целыми днями, воздух накалялся, а молодежный дух разогревался с каждой ночью все больше и больше. Если бы Зико спросили, что он хочет от этого лета, он бы ответил, что хотел бы свободы, которая была от него слишком далеко. Сколько бы ни было сказано фраз про «ястремюсьтольокксвободе» и «мненавсенасрать», на деле все было абсолютно не так. С каждым днем этот город пожирал его по частям, по маленьким кусочкам, выплевывая его пережеванную плоть назад, чтоб другие не заметили разницы, но он-то понимал, что в конце останется только черная масса, материя без костей, мяса и, как бы глупо это ни звучало, души, которая иногда болезненно отзывалась где-то между селезенкой и гландами, показывая, что жизнь все еще льется через тело Чихо, скользит между тканей, влезает в его мозг и наполняет легкие. Его маленький мирок был давно разрушен, работа, к которой он шел слишком долго, прикладывая все свои силы – ограниченные, но кого ебет – оказалась ловушкой без выхода. Что у него есть? Команда, с которой он пел песни, которая имела на него вес, которая должна держать его на коротком поводке. Творчество, но ведь оно тоже ограничено рамками. Зико не знал, что свободы нет совсем, хоть и верил в обратное. Верил , пока его надежду в красивое будущее без проблем, таблеток, депрессии, панических атак и еще огромного списка всякого дерьма не раздавило об суровую действительность, которая трахала его каждый день во всех позах, шепча на ушко, что у него все отлично, ведь у других могут быть проблемы похуже. Его проблемы – говно на подошве чужих проблем, размазанное по асфальту и давно забытое и такое же неважное, как и он. Хотя, может быть, немного важнее него, потому что кого вообще в этом мире ебет, что происходит у З-И-А-К-О? Чихо уже тоже не ебало. Все, чему он сейчас был рад – пустая крыша здания, находящегося на окраине Сеула, пару банок пива и пачка легких ментоловых сигарет (еще одна, конечно же, хранилась за горшками с фиалками на той же самой крыше). Тяжелые лучи уже давно прошли по нему, опустились на землю и поползли в сторону своего убежища, пуская темноту на их место. Зико любил темноту, потому что она прятала его, выпускала монстров, которых он боялся, зализывала его раны и ставила новые отметины. А еще потому что он избавлялся от Пио, который преследовал его днем, писал сообщения и был вообще самым, блядь, солнечным человеком во всей сраной галактике. Ночь не пускала Чихуна к себе, она покрывало Чихо, оставляла в себе, прятала как раненное животное и покрывала поцелуями ожоги от прикосновения его личного Солнца. Слишком яркого и горячего. Хотя, может Чихо и ошибался, он даже не думал над этим, просто следовал за ассоциациями, лениво отбирал мысли о работе и своем досуге (алкоголизме), выбрасывая все постороннее в огромную помойку, набитую уже доверху воспоминаниями о Чихуне. Вот они вместе, всей группой, сидели за столом и смеялись, что-то едят, а Чихун улыбался как обычно (слишком родной улыбкой ), пил соджу и шутил глупые шутки, иногда лез целоваться, еще чаще обнимался. И Зико мог сказать, что они счастливы. Чихун – потому что у него есть друзья и вообще он хороший малый, со своими вечными странностями, с вымышленными друзьями в игрушках, тягой к разным глупым разговорам, постоянным тактильным контактам и вообще кучей непонятных вещей, о которых Чихо знал все (но не признавался даже себе). А Зико – потому что у него была его маленькая детка, под два метра, с басистым голосом, красивым шрамом над губой, мягкими волосами и бесконечной радостью в каждом движении. Зико понимал, что дальше так быть не может. Когда-нибудь он перестанет убегать и возвращаться, он просто сдастся и спрячется навсегда. И эта мысль не пугала его, даже наоборот радовала и заводила, придавала сил, чтобы встать, собрать все свои вещи и съебаться в неизвестном даже себе направлении, желательно настолько далеко, что даже отголоски от личности старого Чихо пропали по дороге, перестали существовать и теребить старые раны. Но он ясно представлял после таких мыслей картину, где Чихун плачет, сотрясается и винит себя в том, что его любимый лидер ушел. После такого Зико бросило в дрожь, даже несмотря на то, что даже в такие сумерки на улице уж точно больше двадцати градусов тепла. Сил сопротивляться воображению не было; он дальше смотрел на плачущего Пио, который цеплялся за Кена или Тэиля, просил их сказать ему, что произошло, почему все обернулось таким, что он сделал не так. И тогда Зико окончательно понял, что не сбежит, что лучше обжигаться каждый день, вскрывать новые пачки сигарет и открывать бутылки и банки, заливая все свои чувства. И ему это даже нравилось. Он достал одну сигарету, щелкнул зажигалкой и поднес ее к своему лицу, чтоб сигарета точно вспыхнула на кончике, и по легким снова ударило волной дыма с привкусом ментола. Чихо облокотился на бортик, выдыхая дым и закрывая глаза, чтоб не видеть ничего, кроме Пио, такого красивого и его собственного, который мог быть таким только под веками. - Хен? – голос рвал на куски все остатки надежд на одинокий вечер, – Я искал тебя, Чихо-хен. Зико знал, что это Чихун. Знал, когда услышал чужие шаги снизу, когда тихо открыли дверь на крышу и облегченно вздохнули. Потому что Чихо попал, конкретно вляпался в дерьмо, раз начал узнавать человека по шагам, по дыханию, по а т м о с ф е р е. - Детка? – Рэпер открыл глаза, подавляя в себе желание просто взять и спрыгнуть с этой сраной крыши,- Что ты тут забыл? Пио выглядел крайне хуево, будто пробежал десяток километров, при этом убивая всех на своем пути, а по дороге еще и умываясь водой. Чихуну пришлось сделать огромный шаг в бездну, чтобы понять, что он готов пойти ради своего хена даже во тьму, в которой никогда не был без своей Букахи. Он рад был просто следовать за Чихо-хеном всюду, разговаривать с ним обо всем, терпеть дурацкие шутки, запах алкоголя и сигарет, постоянную маску сильного человека, чтобы потом просто узнать, что все это игра, в которую они вдвоем играют. У Пио были проблемы, но он всегда знал, что его жалоба рядом с Зико превращалась в маленькую лужицу. А вот Чихо не превращался. Он всегда был огромным океаном, с кучей живности, глубокий и недоступный для обследования за неимением специальной техники, которой у Пио не было никогда, но ради которой он готов был продать все, что имел. И это пугало настолько, что выбивало из жизни получше любой темноты и любого монстра. Но Чихун любил этот океан, любил все его части, наслаждался движением волн, запахом воды, подводными чудовищами. Иногда он мог позволить себе войти туда, но только по колено, хотя даже такой вход был для него огромным подвигом, вызывающим новым наплывом любви к своему божественному хену, сидящему сейчас слишком беспомощно в углу крыши. Пио знал , что следовало делать, но не мог отчаяться на прыжок. Но Зико отчаянный. Он рванул с разбега, готовясь упасть на острые шипы. - Я, блядь, люблю тебя, понимаешь? – Чихо не хотел говорить это так, но в легких уже не было лишних слов, умных мыслей и вообще чего-либо четко структурированного, - Я уже заебался сидеть так, детка. У Пио подкашивались ноги, каждая буква ударяла огромной кувалдой по голове, заставляя потерять связь с окружающим миром, погрузиться в воду с головой, будто после прыжка с откоса в самую глубокую часть. Но разница была в том , что ему это нравилось. Его окружала не холодный океан, а мягкое течение, с черепашками, рыбками и милыми дельфинчиками, смеющимися над Пио и трогая его хваостиками своих клеевых хвостов. - Просто пошли меня нахуй или отхуярь меня, но так продолжаться больше не может,- Зико был на грани. Еще немного и он спрыгнул бы с крыши, кладя огромный член на все свои обещания, дела, обязанности. Ебаный Пио просто игнорировал его и смотрел своими глупыми глазками так, будто увидел что-то удивительное,- Чихун, сука, смотри на меня! И Чихун посмотрел, когда подбежал к Зико и прижался к нему так близко, что из глаз искры посыпались. Когда чмокнул его с такой силой, будто они дети из детского сада. А потом когда медленно целовал его, пытаясь выразить все то, что он чувствовал. Океан оказался не таким уж страшным. А солнце не таким уж обжигающим.