Он украл его жизнь

Ортега сидит, сжавшись на неудобной скамье, прячась под облезлой колонной посреди просторного холла зала ожидания. Вокруг толпы родственников, встречающих близких в чужих оболочках. Свеженькие «перешедшие» бродят по холлу, шатаясь, как зомби из старых фильмов. Ортега старается унять подступающую дрожь. Тревога и нервное возбуждение сменяют друг друга. Хорошо, что ее не видно за броуновским движением людей. Есть время нацепить подходящую маску. Всего лишь сопровождающей. Всем, кто здесь встретится, предстоит знакомиться заново, узнавая родных в незнакомых телах. Ей достался обратный процесс. В отличие от других, его не шатает. Высокая фигура уже не в больничном тряпье — подарок мафа самому себе должен быть прекрасно упакован. Она поднимается, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони, пытаясь подавить приступ иррациональной радости. Подсознание. Древнее. Там, в самой глубине. Друг и враг. Оно не верит в смену «оболочек». Оно видит Элиаса. Глаза предательски щипет, и приходится применить всю силу воли, чтобы не выдать вспышку острой боли, когда на родном лице не отражается ни капли узнавания. Растерянный. Слегка дезоеринтированный. Еще бледный после распаковки. Чужой. Он встречает ее холодным изучающим взглядом — почти в штыки, надменно поднимая подбородок. Они незнакомы. Ортега растягивает лицо в фальшивой улыбке, протягивая руку и надеясь, что глаза не слишком блестят, а чужак еще недостаточно освоился для таких точных наблюдений. Он не пожимает руку в ответ. Еще одно доказательство ее краха. Теперь ей даже нельзя прикоснуться. Толпа нео-католиков у входа встречает их оглушительным ревом. Тоска окатывает ее волной, как этот рев, от первых же звуков его голоса. Она не слышала его чертовски долго. Этот голос — низкий, почти мурлыкающий — ночами хрипло шепчущий ее имя в постели — больше не его. Как и глаза. Как и то, что уже несколько веков принято называть «оболочкой». Впервые в жизни Кристин думает, что ее мать и эти чокнутые фанатики в чем-то правы, и этот и без того свихнувшийся мир окончательно ёбнулся. ..... Угнанный — а официальным языком — «позаимствованный» у четы Банкрофтов и их непутевого сынка аэрокар набирает высоту. Ортега пытается выяснить хоть что-то. Пока ясно только одно: скрытный чужак, не имеющий никакого морального права на эту оболочку, явно не с этой планеты. Отстраненный. Надменный. Язвительный, несмотря на недавний перенос. Она говорит себе, что просто ведет «доброжелательный допрос». Подсознание кричит — делай что угодно, лишь бы он не замолкал. Ортега начинает думать, что такое «общение» было бы неплохим видом виртуальной — или реальной пытки у какого-нибудь особо извращенного мафиози. В данном случае, мафа. Что, возможно, одно и то же, лишь на разных уровнях. Но ее болтовня, как метод, работает — по крайней мере, он продолжает говорить, по ходу беседы саркастично приравняв ее кажущуюся «общительность» к диктатуре и геноциду. — А сейчас я враждебно настроен по отношению к Лоуренсу Банкрофту, кем бы он, блять, ни был, — самоуверенно заявляет «пришелец». В Бей-сити подобное не встречают рукоплесканиями. Особенно если Банкрофт — тот, кто купил тебя со всеми потрохами. В данном случае, чужими. — Да ладно, он же один из мафов-основателей, — осторожно опровергает Ортега: в конце-концов, тот, кто теперь носит оболочку Райкера, работает на Лоуренса. Это может быть проверкой. Но для чужака слово «маф» не значит ровным счетом ничего, и Ортега, бормоча отрывки древнего мифа о Мафусаиле, рвет руль на себя. Аэрокар, взвыв, под резким углом идет вверх. Сейчас она как никогда солидарна с мнением пришельца о проклятом мафе с его особо ебанутым «чувством юмора». Аэрокар вспарывает облака, вырываясь из мокрой пульсирующей тьмы в море света, и с пришельца на несколько секунд внезапно слетает его высокомерная маска. Он подается вперед, почти к приборной доске, разглядывая сияющий серебром Аэриум. Ортеге плевать на башню мафов, ей и во время следствия хватило унижения, идущего в комплекте со здешней красотой. Но на знакомо-незнакомом лице чужака — так близко — проступает неподдельное, почти детское изумление, будто он на мгновение забывает о самоконтроле. Такое же изумление было на лице Райкера, когда она впервые завалила его на татами в тренировочном бою. Может быть, он немного поддался, чертова гора мускулов. Но тогда он стал похож на удивленного мальчишку — прямо как сейчас… Пришелец снова с отстраненным видом откидывается на заднем сиденье, а у Кристин начинают дрожать руки. Она окончательно осознает, как сильно тосковала все это время. Ее собственный самоконтроль почти дает сбой. Она никогда не была лучшим водителем в участке, особенно в незнакомых моделях, и теперь проклинает себя, что не додумалась заранее найти в настройках этой грёбаной тачки автодрайв. Теперь поздно. Она продолжает говорить, чтобы успокоиться. Шикарное авто не «приземляется» — в полу-аварийном режиме падает на площадку, вспахивая идеальный газон под издевательские комментарии «пришельца». Наконец-то выуженная информация о том, кого именно эти небожители поселили в оболочку Райкера, усложняет и без того сложную ситуацию. Внутри клокочут гнев и боль, и от осознания безысходности и собственной беспомощности Кристин хочется сорвать гнев на ком угодно, не заботясь о последствиях. Пусть даже они вышлют ей счет за этот ебучий газон и поцарапанный лимузин. Пусть подавятся ее оставшимися грошами. Они наверняка знают, на что она тратит все свои деньги. Вовремя прилетевший Самир взглядом заставляет ее «сдать назад». Как всегда. Как обычно. Раньше, чем она может сорваться. Он всегда умел гасить бурю — даже между ней, Райкером и Танакой вместе взятыми. Ортега успевает незаметно сунуть пачку любимых сигарет Элиаса в карман пальто чужака прежде, чем улететь. Райкер никогда не смог бы бросить курить. «Питомец-террорист» отца-основателя города смотрит ей вслед долгим нечитаемым взглядом. ....... — Ты обдолбался? — спрашивает Кристин, заметив безумный взгляд пришельца, обнаруженного в самом злачном месте города. Райкер подсел на наркоту, когда все полетело к чертям, и он сломался от стресса. Этот придурок загрузился по самые уши, только утром выбравшись из мешка. «Твою мать, даже полдня еще не прошло», — с досадой думает Ортега, — «Только посмей сотворить что-нибудь еще с этой оболочкой, мудила». «Разве ты не хотела, чтобы у них было хоть что-то общее?» — издевается внутренний голос. — Ага, — самодовольно ухмыляясь, кивает чужак, словно вторя ее мыслям и став от этого еще безумнее. Чертов клоун, чтоб его. Райкер под наркотой выглядел испуганным и жалким, непохожим на себя самого. Обдолбанный Ковач, мокрый и грязный, с нелепым розовым рюкзаком, восседает прямо на заднице посреди замусоренной мостовой с видом хозяина банкета — еще более наглый и язвительный, чем утром. Судя по размерам зрачков, они даже обдалбываются одним и тем же. «Святая Мария», — вздыхает про себя Ортега, делая вид, что уходит, — «За что мне все это дерьмо…» Но, к ее удивлению, чужак уже сам пытается «наладить контакт». Теперь он первым протягивает руку, точно копируя ее утреннее приветствие. Это нелепо. Может быть, это еще один странный способ поиздеваться, судя по его дальнейшему поведению в баре. Проклятый маф, кажется, твердо решил испортить ей жизнь в отместку за «некачественное», по его высокому мнению, расследование. Это кажется по-настоящему извращенным — словно некое могучее существо капает кислоту в муравейник, чтобы посмотреть, как корчатся в муках неспособные защититься букашки у его ног. Она поддевает Ковача и смотрит, что получит. То, что она получает, ранит и выводит ее из себя больше, чем она ожидала. Такеши, мать его, Ковач. Да, он бесит ее — в разы сильнее, чем бесил Райкер, когда перевелся из «кражи оболочек» под ее начало, в «органические повреждения». Отдел «кражи оболочек». Ха. Теперь это кажется злой иронией. Особо изощренной жестокой шуткой судьбы. Нет, не судьбы. Судьба на пару со смертью почти исдохли. Мерзкая шутка того, кто возомнил себя богом. Лицо и тело полицейского из отдела кражи оболочек теперь носит какой-то элитный террорист из прошлых веков. Маф и ёбаный Ковач. Они украли его жизнь. Райкер всегда был упертым и повернутым на работе, как и она. Это у них общее — жизнь и работа. Но он никогда не был таким наглым, таким отвратительно самодовольным. И таким проницательным. Особенно будучи обдолбанным в хлам. Она спорит с Ковачем с жаром, слишком ярым для «просто полицейской, просто недавно ведущей это дело», и питомец мафа это замечает, с нахальной усмешкой тут же оборачивая ее эмоции против нее. — Думаешь, ты не заслуживаешь всего этого? Она знает, что речь не о том, но подсознание загоняет в нервы очередную ядовитую иглу вины. «Ты знаешь, за что. Ты ему не поверила». Ковач дразнит и давит, случайно или намеренно попадая в больные точки, словно издевательски тыча палкой в загнанную в угол шипящую кошку. Он ничего не знает. Даже не имеет понятия. Но ей все равно кажется, что он видит ее насквозь. Ее смятение за деланно веселой улыбкой, и то, как она смотрит на него. Ее особую заинтересованность. Он внезапно меняет колючую отстраненность на резкое сближение. Может быть, это наркота. Может быть, манипуляция. Вокруг полно голых тел, ИИ-светомузыка мечется в такт беспорядочным движениям, а за барной стойкой между ними двумя сыпятся почти видимые искры. Он пялится на голых синтеток глазами, принадлежащими Райкеру, отворачивается и предлагает ей свидание. Подразумевая — потрахаться. Будто она не коп, а одна из этих шлюх. Ей хочется врезать ему по лицу, и ее останавливает только то, что это лицо Элиаса. Но Ковач тут же выдает самый неожиданный ход. Он посмел отказаться от работы на «бога». Он решил вернуться на «склад». Он точно самый ненормальный псих из всех, кого она знала. Но в ней вспыхивает надежда на их с Райкером благополучный исход. Снова. … Буквально через час пришелец на пару с ИИ разносит в щепки фойе отеля и в клочья — нескольких киллеров, которым не повезло на него напасть. Он не только псих. Он по-настоящему опасный псих. Сумасшедший наемник в теле ее любимого человека, за которым гоняются такие же опасные психи — наемники. Ортега вскипает окончательно — этот безумный день убивает ее с самого утра. Ей хочется нацепить на оболочку Райкера наручники, утащить в участок и запереть как можно надежнее, учитывая веский повод в виде кровавых луж и четырех измочаленных в месиво тел на паркетном полу. Но формально и технически это всего лишь самооборона. Ее маска «официального работника» трещит по швам. Ее страх прорывается наружу. Она хочет объяснений. Она хочет, чтобы это проклятое дерьмо наконец закончилось. Она хочет идти за ним и следить, чтобы тело Элиаса не погибло, когда этот мудак вляпается во что-то настолько же чудовищное в ближайшие полчаса. Она хочет быть рядом, пусть и таким ненормальным образом. Но у нее больше нет на это права. Самир красноречиво оттаскивает ее за рукав, и изрядно помятый, заляпанный грязью и кровью, но по-прежнему саркастичный Ковач скрывается за дверями сделанного под старину лифта. Ей хочется заорать от ярости, но она только коротко матерится по-испански. За захлопнувшимися дверями ей уже не видно, как с исцарапанного и побитого «нового» лица пришельца снова спадает надменная маска, скрывающая потерянность, усталость и боль.