***
Он был совсем близко. Такой пушистый, такой милый. И такой вкусный. В животе громко заурчало, и испуганный заяц рванул прочь со всех лап. Только хвост мелькнул. — Эй, куда! — размечтавшийся о хорошо прожаренном на углях зайце так, что слюной наполнился рот, Бильбо только дернулся вслед, а потом выругался от души и с тоскливым вздохом опрокинулся на спину в густую траву, устремляя взгляд в ясное небо. От голода сводило желудок все сильнее: с утра во рту даже маковой росинки не было, а водой много не наешься. И надо же было так отстать. Правильно ему говорили, что Гендальф его до добра не доведет. Вот вам и доказательство. Он неизвестно где, как возвращаться домой — непонятно, ни оружия нормального, ни еды. А если еще к вечеру дождь пойдет — вообще все будет просто замечательно. И что ему дома не сиделось? Бильбо вздохнул еще разочек, оплакивая мягкую перинку и сочный окорок, и решил попробовать снова. Рыболов, как выяснилось, из него не очень, охотник — тоже. Может, лесник нормальный выйдет? Еще бы вспомнить, что Гендальф про ту ягоду говорил, от которой потом язык синеет, и задыхаться начинаешь. Кажется, она должна быть красной. Или синей? Или все-таки красной? Да чтоб тебя! Бэггинс вскочил на ноги и, сопя от злости, перелез через поваленное дерево: прямо за ним он видел куст, усыпанный ягодами. И все равно, какого они цвета. Повезет — значит, он наестся. Не повезет — так или иначе все закончится. На ощупь ягода была тугой и плотной. Кажется, сдави чуть сильнее — и лопнет тонкая кожица, брызнув соком. Сладким, наверное. Рот снова наполнился слюной, и Бильбо сглотнул. — Не ешь, она ядовитая Голос за спиной был достаточно мирным, чтобы Бэггинс не бросился наутек со всех ног, но не достаточно дружелюбным, чтобы расслабиться. Поэтому он просто замер, с тоской прислушиваясь к недовольному ворчанию собственного желудка. — Она точно ядовитая? — на всякий случай уточнил он. — Сам посмотри. Звери и птицы обходят этот куст стороной. Бильбо вздохнул, разжал пальцы и развернулся, нос к носу столкнувшись с кем-то… незнакомым… таким… — У тебя глаза красивые. — Брякнул первое, что пришло в голову, и отшатнулся тут же, смутившись. Взгляд заметался по сторонам, но видел Бильбо перед собой почему-то все равно эти самые глаза. Между прочим, действительно красивые. — Спасибо, — после недолгого молчания усмехнулся незнакомец, и Бэггинс, обругав себя последними словами, вскинул голову, глядя на него и чувствуя такой же изучающий взгляд. Хотя чего там изучать? Штаны запыленные, да куртку. А вот ему, Бильбо, есть на что посмотреть. Совсем молодой, мальчишка почти, а держится с достоинством. Плечи широкие, сильные, но кожа светлая, тонкая, вон на шее видно, как венка бьется. И волосы длинные, черные, под стать густым ресницам. И как ему с такими не жарко? Да и мешают, наверное. Желудок с ним согласился. Бильбо залился жарким румянцем, а незнакомец расхохотался. Мотнул головой, и Бэггинс замер, когда тонкий, едва уловимый аромат коснулся его, заставив сжаться сердце. Жар огня и расплавленный металл, холод горной реки и свежесть только-только выпавшего снега… — Прости, друг, но это было и правда смешно, — незнакомец даже не заметил, как притих вдруг Бильбо. Только хлопнул по плечу и отошел. — Ты голодный. — Спасибо, что объяснил, а то я сам не знал, — Бэггинс еле подавил в себе желание побиться дурной головой о какое-нибудь дерево. — Ты злой потому, что есть хочешь? На, держи. В руки сунули яблоко, и Бильбо, забыв обо всем, с жадностью впился зубами в его румяный бок. — Шпашибо. — Ешь. Незнакомец снова отошел и тут же перестал быть незнакомцем, небрежно бросив: — Я Торин. А ты кто? — Бильбо. Бильбо Бэггинс. — Смешное имя. — Торин мелькнул между стволов деревьев и вернулся, ведя под уздцы лошадь. Ну ладно, почти лошадь. — Куда идешь, Бильбо? Без оружия, ядовитые ягоды не знаешь… — Не знаю. Я отстал от делегации. — Бэггинс закончил с яблоком и выдохнул почти счастливо. — А карты, чтобы вернуться, у меня нет. — Ну ты и растяпа. — Эй, полегче! — вскинулся Бильбо, и Торин снова рассмеялся. — Могу подбросить до границы леса, а то будешь здесь плутать, пока солнце с луной не повстречаются. А там дорога одна. Куда-нибудь по ней, да придешь. Ну что, едешь? Бильбо потоптался, колеблясь и протянул руку уже взлетевшему в седло Торину. Тот сжал его пальцы и вздрогнул. Улыбнулся как-то растерянно и дернул на себя. Закусил губу так, что она побелела, и отвернулся, бросив глухим голосом: — Держись. Бильбо долго уговаривать не пришлось. Едва животина тронулась с места, он подался вперед и сомкнул руки вокруг талии Торина, прижимаясь грудью к его напряженной, словно каменной спине. Уткнулся носом в черные прядки и стиснул зубы, снова вдохнув смутивший его раньше запах. Кажущийся таким родным и… горячим. Тело отозвалось на него жаркой волной, прокатившейся вдоль позвоночника, бедра сладко свело, и Бильбо зажмурился, стараясь дышать пореже и думать о чем-нибудь другом. Он даже попытался поговорить с Торином, но тот словно и не слышал его. Кажется, он вообще отпустил поводья, погруженный в какие-то свои мысли. И Бильбо замолчал, все больше погружаясь в окутывающий его тонкий запах и теребя свою память. Он читал об этом. Когда-то. Когда подрос достаточно, чтобы понять, что с ним что-то не так. Нет, в тех книгах, которые были у него дома, ничего о том, что с ним происходит, написано не было, а осторожные вопросы только убеждали его в том, что он неправильный. Он верил в это целое лето. А потом приехал Гендальф с подарками. И вот в одной из его книг Бильбо и прочитал, что да как. С тех пор много воды утекло, соседские девушки уже поглядывали заинтересовано, прикидывая, как бы его пошустрее да половчее к хозяйству пристроить, но Бэггинс со свадьбой-женитьбой не торопился. На него уже и коситься начали, а он все ждал, пока время придет. Дураком себя обзывал, сердился, но ни на ком взгляд не останавливался, и сердце молчало, хоть и требовало свое молодое, не знавшее ласки тело. И кто бы знал, что встретит того, кого уже выпускать из рук не хочется, в лесу. Бильбо потерся щекой о гладкую прядь Торина и снова затих, раздумывая о том, что в книге, похоже, все-таки ошиблись. Или Торин — не для него. А вот об этом думать оказалось неожиданно больно, и Бильбо выкинул эти мысли из головы. Выдохнул тоскливо и чуть не вывалился из седла, когда от воя, огласившего лес, встала на дыбы лошадь и понесла, не разбирая дороги. Вырвавшиеся из рук Торина поводья болтались где-то у земли, и Бильбо только и осталось обнять его покрепче, чтобы тот не выпал, пытаясь их поймать. — Держись! — выпрямившийся в седле Торин облил его бешеным взглядом, пригнулся к лошадиной холке и забормотал, успокаивая испуганное животное, но усилившийся вой, который теперь, как показалось Бильбо, окружал их, сводил все усилия на нет. Листья хлестали по лицу, ветки норовили ткнуть в глаз, цеплялись за волосы, вырывали из одежды клочки, заставляя Бильбо уворачиваться и прижиматься сильнее к спине Торина в попытке удержаться в седле. Он не понял, почему земля поменялась местом с небом, когда вынесшая их из леса лошадь снова встала на дыбы, скидывая седоков, а потом от удара потемнело перед глазами, но Бильбо, уже соскальзывающий во мрак, еще успел подумать о том, что с Торином, упавшим на него сверху, все будет в порядке.***
От дождя, зарядившего с самого утра, пропитались сыростью каменные стены их маленькой комнаты, и Бильбо больше всего боялся, что с таким трудом собранные ветки и прутья для костра отсыреют, лишив их последнего источника тепла в этом проклятом месте. Бильбо подкинул еще одну ветку в огонь и, подойдя к Торину, лежащему на сваленных в кучу тряпках, опустился рядом на колени. Вытер испарину с его лба, бережно промокнул лицо, и Торин застонал, открыв мутные глаза, полные боли. — Бильбо… — Молчи, — Бэггинс улыбнулся устало и немного виновато. — Ты обязательно меня убьешь. Только давай потом, ладно? Когда все закончится. — Дурак… — бросил Торин и ахнул, выгнувшись на своем импровизированном ложе. Снова началось? — Торин? — Не трогай! Не прикасайся… — тот сжался, зажмурился, стискивая влажную тряпку, которой Бильбо обтирал его. Он словно горел в огне, дыша тяжело и часто. От жара приоткрытые искусанные губы пересохли и начали трескаться. — Почему бы тебе не уйти и не оставить меня в покое? — Прекрати нести ерунду! — Бильбо сердито поднялся. — Или ты думаешь, что если я уйду, то все закончится, и ты встанешь и пойдешь, как ни в чем не бывало?! — Ну, я могу хотя бы помечтать, — губы Торина исказила горькая усмешка. — Когда это закончится? Бильбо с силой потер лицо. — Это твой первый раз. Боль должна пройти к вечеру. — А что потом? — Мы оба знаем… что потом. — На щеки Бильбо плеснуло румянцем. О да, они оба знали, что будет потом, когда боль отпустит Торина. Упрямого, глупого Торина, который не позволял себе помочь, хотя Бильбо умирал от желания защитить его от всего на свете. Было ли это следствием их странной сущности или что-то другое руководило им, но Бэггинс рычал зверем, когда видел, как мучается Торин, которому он мог помочь уже сейчас, облегчив ломающую его тело боль. — Знал бы, что так получится — не стал бы тебе мешать общаться с «волчьей ягодой», — выдохнул Торин, которого чуть-чуть отпустило после приступа. Надолго ли? — Ты, знаешь ли, тоже не предел моих мечтаний, — огрызнулся Бильбо и отвернулся к окну. Предел — не предел, но два дня назад, когда он открыл глаза после падения с лошади, и обнаружил лежащего рядом Торина без видимых признаков жизни, у него душа ушла в пятки, а сердце вообще биться перестало. Не вспомнив о боли, не подумав об опасности, Бильбо рванулся к нему и чуть не умер от облегчения, когда нащупал пульс и увидел, как подрагивают веки закрытых глаз. И только потом решил, что неплохо бы и осмотреться. Как оказалось, к старому заброшенному замку их вынесла лошадь. А вот в комнату его принес Торин. Устроил, как смог, и сам свалился рядом, когда… накрыло. Наверное, Бильбо нужно было уйти тогда. Убедиться, что с Торином все в порядке и просто уйти. Нельзя сказать, что эта светлая мысль не мелькнула в его голове, но когда это Бэггинс следовал своим светлым мыслям? Вместо этого Бильбо с самым деловитым видом обыскал весь этаж, разжился старым, но на удивление крепким куском ковра и парой тяжелых пыльных портьер, набрал сучков и сухих веток, развел костер, и как-то так оказалось, что сбегать, собственно, уже поздно: Торин пришел в себя. Пряча глаза, стуча зубами и не желая, чтобы его касались, он так отчаянно лгал, доказывая, что с ним все в порядке, что Бильбо все понял сам. Это… было немного стыдно и ужасно смущало, но из них двоих он явно знал больше, так что и рассказывать о когда-то прочитанном пришлось ему. Потом они молчали почти до самой ночи, стараясь не смотреть друг на друга, но когда закатилось солнце, Торину стало хуже. Он то начинал бредить от жара, то сжимался в комок, прячась от холода. Затихал, впадал в забытье и снова возвращался в этот мир, разбуженный болью. Бильбо вздохнул тоскливо и решил, что надо набрать еще веток для костра. Выходить под дождь, конечно, не хочется, но вдруг в соседнем крыле найдется что-нибудь полезное. — Ты куда? — Торин вскинулся, стоило только Бильбо шагнуть к двери. — Исполняю твое желание, — буркнул тот, все еще обиженный на весь свет и на одного конкретного типа, изо всех сил его отталкивающего. — Смотри, шею не сверни, — бросил Торин в ответ, и Бильбо захлопнул за собой дверь. Да чтоб тебя! И не уйти, и не остаться. Бэггинс пнул с досады вывалившийся из каменной кладки кусок штукатурки и побрел по темному коридору, кутаясь в куртку. Можно подумать, что ему легко — быть рядом с тем, кого так долго ждал и понимать, что совсем ему не нужен. Надо было все-таки сидеть дома… Ну подумаешь, помаялся бы еще годик-другой, а там бы женился на какой-нибудь не болтливой девушке, завел ребятишек и был бы как все. А, что теперь… Бильбо спустился с лестницы и остановился перед закрытой дверью в другое крыло. Потоптался перед ней, сомневаясь, потянулся к ручке и охнул, разом ослепнув и оглохнув от Зова, который навалился, смяв волю и потащив за собой, как на аркане. Бильбо шел, не разбирая дороги, как в тумане налетая на углы и спотыкаясь о валяющиеся на полу обломки. И выдохнуть смог только когда оказался у знакомой двери и зов ослаб. — Быстро ты вернулся, — губы Торина скривились в усмешке, но облегчение в глазах было слишком явным. — Ты звал меня, — Бильбо захлопнул за собой дверь и шагнул к нему, но остановился, когда Торин облил его ледяным: — Тебе показалось, Бильбо Бэггинс. — Твой зов привел меня сюда. — А, может, кое-что другое тебя сюда привело? — ехидно поинтересовался Торин, отводя взгляд, и Бильбо сделал еще один шаг вперед, когда пришло вдруг понимание. — Тебе больше не больно. Так вот почему… — Комната больше не казалась темной и не пахла сыростью. — Торин… — Уходи! — тот вскинулся, глядя на него с отчаянием и беспомощной злостью. Он сел на своем импровизированном ложе, потянулся к тускло сияющему топору, но Бильбо успел первым. Отшвырнув оружие подальше, он рухнул коленями на пол и сгреб Торина за ворот, дернув на себя. — Хватит! — Тряхнул сильно, заглядывая в потемневшие еще больше глаза. — Прекрати вести себя, как ребенок! Вело, отчаянно вело от близости и жара. От запаха сводило бедра, и почему-то тяжелели губы. — Я не ребенок… — тихо, но отчетливо выдохнул Торин, глядя на него широко распахнутыми глазами, в которых так явно читались стыд, страх и голод. А потом все поглотила отчаянная решимость, и Торин рванулся вперед, опрокидывая Бильбо на спину, и пытаясь освободиться от его хватки. Тот охнул, но только стиснул пальцы еще крепче, а потом и вовсе обхватил его руками. Прижал к себе, и Торин вдруг затих, обмяк, уткнувшись лицом в его плечо. От его сорванного дыхания по телу Бильбо прошла дрожь, а от тяжести навалившегося на него молодого мужчины выбило дух. — Тише… — громко сглотнув и облизнув пересохшие губы, шепнул Бильбо, осторожно, словно норовистого жеребца, погладив спину ладонью. — Все хорошо, Торин, все будет хорошо. Тот застонал глухо от невинной ласки и вскинулся, нависая над Бильбо. Хотел что-то сказать, но только содрогнулся от новой волны дрожи. Закусил губу, Бильбо потянулся к ней, но Торин отшатнулся. — Нет! — он не мог уйти, не мог оттолкнуть, и в глубине души уже смирился, но не хотел, чтобы это стало чем-то большим, чем просто вынужденное подчинение обстоятельствам. — Не смей! — О, заткнись! — Бильбо дернул его на себя, приподнялся навстречу и вжался губами в сухие горячие губы. Под веками тут же полыхнуло, и рассудок отключился. Он был неловкий и почти неумелый — этот поцелуй, но с каждой секундой что-то менял между ними. А когда стиснутые губы Торина приоткрылись, отвечая, в голове не осталось ни одной мысли. Прижав Торина к себе еще сильнее, Бильбо перекатился по полу, вернув его на постель. Не давая одуматься, провел ладонями по плечам и бокам, запустил ладони под одежду, лаская горячую кожу, и спрятал улыбку в уголках губ, услышав потрясенный выдох. И Торин сдался. Позволил раздеть себя, но жарко покраснел, когда Бильбо, откровенно восхищенный, коснулся губами его груди там, где билось сердце. — Не надо, — почти умоляющим голосом выдохнул Торин, глядя сквозь слипшиеся ресницы. — Просто сделай это. — Я не могу «просто сделать это», — Бильбо навис над ним на руках, лаская взглядом раскрасневшееся лицо. И как объяснить этому упрямому парню, что все внутри пылает и горит от одной только мысли причинить ему боль. Уж лучше пусть будет больно ему, Бильбо. Хотя ему и так уже больно. Закрыв глаза, Бильбо провел губами по лицу Торина, невесомо лаская, а потом отстранился и потянулся к своей одежде. От взгляда, которым окинул его Торин, стало стыдно и жарко, но когда тот, выругавшись сквозь стиснутые зубы и пряча пылающие щеки, перевернулся неловко и не широко раздвинул бедра, от стыда не осталось и следа. Зато от предвкушения и возбуждения свело низ живота, и сердце заколотилось где-то в горле. Пальцы Бильбо подрагивали, но ладони без устали ласкали напряженную спину и лопатки, вырывая у Торина сдавленные стоны. Скромный маленький хоббит, которым Бильбо, в сущности, и был, не верил в то, что дойдет до конца. А вот тот, кем он стал сейчас, не знал сомнений. Сильное тело Торина не сопротивлялось, принимая его сразу и до конца. И это было… потрясающе. Узко, горячо и безумно сладко. Покрытая тонкой пленкой пота кожа, болезненные стоны и голодная, яростная страсть, с которой отдавался Торин. Отдавался ли? Брал. Требуя еще и еще больше. А когда получил все, выгнулся, извернулся и, надавив на затылок Бильбо, безжалостно впился в губы. Не целуя, оставляя свой след, словно метку. …Они никак не могли остановиться. Выдохнуть. Задуматься. Испугаться. Случайное касание, взгляд — и тело снова вспыхивало, словно сухая щепка. Давно погас костер, и даже угли перестали тлеть, но сплетенным телам было слишком жарко. Не забылся стыд, но пришло доверие. Не слабость, но желание быть ближе, и смирилась гордость, позволив обнять и прижаться ближе… — Ты ведь не пойдешь со мной? — Бильбо смотрел на то, как занимается рассвет и светлеет небо. Дыхание Торина согревало висок, и Бэггинс думал, что, пожалуй, смирился бы с присутствием, по крайней мере, одного гнома в своей жизни. — Как и ты со мной. — Торин повозился немного и снова затих, лениво зевнув. — Ты слишком много и слишком громко думаешь. Мир велик, но не бесконечен. И я всегда буду знать, где тебя найти. — В лесу у куста с ядовитой ягодой? — Бильбо улыбнулся и закрыл глаза. Спать хотелось ужасно, но глупый страх, что Торин исчезнет, как только он уснет, не давал расслабиться. — Пожалуй, я посажу у дома кустик-другой… — Тогда следить за тем, чтобы наш сын не отравился, сам будешь, — Торин сгреб его в охапку и засопел, зарывшись лицом в волосы на макушке. — Хоро… Что? Сын?! — уже задремавший Бильбо мгновенно проснулся, заерзал, пытаясь повернуться, но выберешься из этих медвежьих объятий, как же. — Торин! Да чтоб тебя! Бильбо с досады несильно куснул словно специально подставленное для этого плечо Торина, и снова затих, ворча себе под нос. — Сын… Скажешь тоже… Какой еще сын… Возиться еще с мальчишками… И вообще от детей одни проблемы… Надеюсь… у него будут… твои глаза… Ресницы слиплись, и Бильбо провалился в сладкий сон и уже не увидел, как улыбнулся Торин и прижался губами к его виску. В своем сне Бильбо Бэггинс сажал под окном своей Норы куст клубники и рассказывал темноволосому малышу с потрясающе красивыми глазами, как осенью они будут варить клубничное варенье для одного очень сердитого гнома-сладкоежки.