обсидиановые

Мертвые звезды рассыпаются потертым бисером на небе, когда Джагхед Джонс распахивает старую оконную раму и закуривает привычные Marlboro, выудив их из кармана джинс. Ривердэйл спит, а в воздухе пахнет сыростью дождя и лавандой. Так всегда, до приторности, пахнут волосы Алексис. Она лежит на старом матраце, голая, прикрытая лишь смятым пледом, и тоже курит, туманы ртутные выдыхая. Кто бы мог подумать, что вместо идеальной девочки(со взглядом кролика из диснеевских мультфильмов) - Элизабет Купер, в постели Джонса окажется прогнившая душой, червоточная Алекс Паркер, с потухшими глазницами и в змеиной шкуре. Джагхед и не помнит, когда она ворвалась в его жизнь гребаным смертоносным цунами, и прижилась в его доме, среди книг Экзюпери и Кортасара так легко, будто так должно было быть. Всегда. Сидя в Pop's, он поглаживает пальцами ладонь безупречной Бетти и с постоянной нежностью целует ее в губы, покрытые персиковым блеском. - Я всегда рядом, Джагги, - шепчет она, глядя из полуопущенных ресниц. - Ты можешь доверить мне все. Абсолютно все, конечно, Бетти-сахарная вата-Купер. Даже то, что он теперь носит косуху с эмблемой саутсайдских змеев и трахает до охуения обсидиановую, как и он сам, Алексис-ядом в венах-Паркер. Его солнечная девочка Элизабет почти всегда улыбается, оставляя кровавые метки ногтей на коже, когда обратная темная сторона берет верх, душит ее своим безумством. Но ей до выжженных нервов далеко до Алексис - с выкрашенными губами в алый, растворяющимися вкусом вишни вечерами у него во рту. Просто потому что Алекс - облачена в сам грех, у нее волосы чернее самой темной ночи Ривердэйла и химозный бериллий в легких. Для Джагхеда Джонса она высокотоксичная, до лиловых засосов, распустившихся цветением на бледной шее и багровых полумесяцев на худых запястьях. Течет серной кислотой в сетках его вен, выжигает, а после выгорает сама карминовыми поцелуями на его плечах. - Джагхед Джонс Третий, ты чертов Донни Дарко, - хрипло смеется она, наблюдая, как он стучит длинными пальцами по клавишам ноутбука, сидя в потертом кресле. Мрачный, асоциальный ублюдок с выстяженным жизненным кодексом закатывает глаза в ответ, выводит взглядом на Алексис болезненные узоры и снова утыкается в экран. Пишет свой роман, пока есть возможность, а потом сжимает до хруста и отметин Паркер, втрахивает ее в диван/стол/подоконник до немой хрипоты, до сдавленных стонов и так по кругу. Она ужом вьется возле него/на нем, показывает белоснежные клыки, полные шипящей змеиной щелочи, но не кусает. Уголки губ тянет в усмешке, да скалится, пряча лицо в черных прядках волос. В школе Бетти замечает двусмысленные взгляды этих двоих, и сильнее вгоняет ногти в кожу ладоней. До крови. Еще немного, и она впрямь набросится на Алексис, сотрет ее в порошок, выпустив свой пожирающий мрак наружу. Силенок то хватит тягаться с подколодной змеей, ванильная Беттс, которую Джагги пригрел на своей груди? Алексис любит накинутую на свои плечи джинсовку Джагхеда с меховым отворотом. Алексис любит сидеть на полу с распахнутым настежь окном, даже если на улице морозная стужа, и перебирать его коллекцию редких виниловых пластинок. Алексис просто любит. Джонс же позволяет быть рядом, читает ей стихи Одена и Байрона, и встречается с идеальной Бетти, у которой розовые очки только треснули по краю оправы, а у Алекс давно разбились стеклами внутрь, впившись в акриловые зрачки. Алекс-чертова сука-Паркер для него из ада, персональная, тащит за собой и выцарапывает его имя на изнанке своих парафиновых век. Она из самой бездны, с нецензурной лексикой и горечью на кончике языка, напоказ перед ним выставляет свое голое тело/душу, с высеченными на ребрах узорами, свитыми из синяков. Посмотри, Джаг, я не твоя Бетти Купер. Я лицемерная сука с клеймом саутсайдской змеи, что пламенем горит на спине. На коже. Такая же второсортная, как и он. И поэтому Джагхед не будет с ней. Никогда. Он сплетает их пальцы/языки вместе, с собственнической жадностью сжимает ее бедра, когда в баре "Белый змей" они остаются почти одни. Убеждает себя же, что дрянная Паркер с ним только на время/день/час. - А потом ты женишься на своей прекрасной Бетти, и вы уедете в закат, - тихо говорит Паркер, касаясь кончиками пальцев его ключиц. Пелена слез застывает в ее глазах. - Как в сказках. - Ведьмы в этих сказках, обычно, терпят полное фиаско(их сжигают заживо, ты готова, Алексис?) , - Джагхед хмурит брови и убирает спадающую со лба угольную челку. Слезы солью оседают на ее щеках. Алексис, и вправду, готова гореть в своих же ничтожных/неправильных чувствах, глаза в глаза, и прахом рассыпаться возле него. Джагхед целует/кусает напрочь проспиртованную Паркер, страдающую эскапизмом, сжимает до посинения ее запястья и все равно, кажется, мало. Ничтожно. Карминовый стирается с ее губ, у него - круги под глазами выделяются еще больше. Алексис знает, что он, Форсайт Пендлтон Джонс Третий, пахнет антарктическим сквозняком, горьким кофе и страницами старых книг. Знает, что взахлеб погрязла в нем, и отпустить, до крошева ребер, сил не хватит. Бетти Купер, скромная и правильная, в черном боди танцует для Джагхеда, неловко жмется к шесту и большими глазами смотрит-смотрит-смотрит в толпу змей. Пытается стать ближе, стать частью его руинного шаткого мира. Друзья - Арчи и Вероника, и, на то уж пошло, собственная мать не отводят от нее недоуменного взгляда, когда сотканная из розовых, заоблачных галактик, Элизабет грязно танцует на сцене лишь для одного. Джагхед сжимает кулаки до побеления костяшек, недобро сверкает глазами, а потом просто разочарованно уходит. Образ его светлой девочки Купер пачкается грязью, не отмоешь/не выбелишь. Она тонет/захлебывается темнотой Саутсайда и штормом его кобальтовых, в миг выцветших, глазниц, когда они стоят на улице. Чужие. Продрогшие. Паровой иней выдыхая в сумрак, ругаются. - Я не просил тебя об этом, - буквально рычит Джонс, поезд терпения с противным скрежетом слетает с рельс. Бетти не замечает, как по щекам катятся бисеровые слезы, ломается, ломает следом и его. Какая жалость, милая Бетти. Ты облажалась, потому что Джагхед Джонс, мальчик-правда, давно мой-мой-мой. Алексис - цианидовая, пьет водку со льдом возле бара, стекленеет и ядом улыбку пропитывает. Как полагается. Смеётся, потому что Купер сильно опоздала со своим желанием быть одним целым с Джагхедом, как и со своим танцем. Потому что Алексис уже танцевала для него, дважды, развязанно и уверенно, покачивая бедрами, обнажаясь. А потом они трахались, выгрызая кислород из легких, долго и страстно. Продать душу дьяволу и усидеть на двух стульях не выйдет, малышка Купер. Джагхед встречает Алексис на крыльце своего трейлера. Она сидит на ступеньках в скинни и черной косухе, второй змеиной кожей обтянутая, а в руках Marlboro и водка. Стандартный набор Алексис Паркер, когда Джонсу воздуха мало и надо раздробить костяшки. Алкоголь заливается в глотку колотым льдом до першения и обессиленных связок - у Джагхеда саднящая боль в груди и кровавые подтеки на ободранных фалангах пальцев, у Алексис - искусанные губы и желание дышать с ним в унисон. - Если я попрошу тебя остаться,ты останешься, Алекс? - он дарит пьяные поцелуи в шею, касается ее битых ключиц. Паркер вздрагивает в его руках, шипит и слизывает прозрачные сорокаградусные капли с губ. - До утра? Он молчит, глотая тишину, закуривает. Алексис готова бесконечно смотреть, как Джаг зажимает сигарету зубами, никотиновый дым выпускает кольцами и тянет-тянет-тянет ее в пропасть. Срезанные когда-то крылья только раскрой и лети, по итогу расшибаясь о толщу льда и странную недолюбовь/недотрах. - Навсегда. Останься навсегда, - хриплым шепотом в выпирающие лопатки, ладонями в круг до боли в тазобедренных косточках, и Алекс карминовые губы растворяет в улыбке, жмется к нему. Черта. Ты проиграла, сахарная малышка Бетти Купер.