Ты чересчур пристально смотришь мимо

      Ты чересчур пристально смотришь мимо. Как будто тебе искренне интересно что-то там, за моим плечом. В глубине невыносимо шумных дневных улиц. В суетливо копошащемся людском муравейнике. За линией горизонта и пределами моего понимания. И слова, вроде бы предназначенные мне, улетают тем же маршрутом, не достигнув цели.       — Эйри-сан, ты меня слушаешь?       Что это за экзекуция такая — видеться со мной строго раз в неделю, по пятницам, и разговаривать на никому не нужные темы? Твоя работа, моя работа, ты-слишком-много-куришь-Эйри-сан.       — Можешь передать Мике, что я не намереваюсь шагать из окна, вешаться или каким-либо иным способом сводить счёты с жизнью. Не стоит беспокоиться о чести семьи.       В кофейне почти пусто, невзирая на канун выходного дня, и другие посетители сидят достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем мы разговариваем. Иллюзия приватности.       — Мне очень жаль, что ваши с Шиндо-сан отношения…       — А мне — нет.       После того, как глупый мальчишка перекрасился в блондина, всё пошло наперекосяк. (И как только додумался?) Хотя кого я обманываю, и с прежним цветом волос дела были не ахти.       Мика, с чего ты взяла, что у тебя красивые глаза — особенно если они обладают свойством так выпучиваться?       — Это Шуичи! Смотри, какой хорошенький.       Я наклоняюсь к самому уху остолбеневшего Шуичи и еле слышно шепчу: «Вякнешь лишнее — убью».       Рот Мики приоткрывается, но из него не вылетает ни звука. Я знаю, она обязательно передаст. Возможно, пожалеет слабое сердце отца, но уж мужу-то непременно расскажет, добавив какой-нибудь возмутительной пошлой отсебятины для пущего эффекта.       Если бы я мог предположить, что Шиндо окажется настолько прилипчивым, а ты так легко откажешься от идеи убрать его из моей жизни, то не стал бы заморачиваться на столь сложную и в то же время невообразимо дурацкую комбинацию. Мне нечем оправдать себя — лишь отчаянием.       Ты осторожно ставишь чашку на блюдце и, тщательно подбирая слова — о, ты всегда в совершенстве владел этим искусством! — продолжаешь:       — Если ты считаешь, что твоей семье безразлично твоё душевное состояние, то ошибаешься.       — Тома, я давно получил массу подтверждений этому факту.       А теперь ты, по законам жанра, просто обязан…       — Мне не всё равно.       В какую конкретно пятницу?       У меня на языке вертится столько колкостей, что они отталкивают друг друга и не позволяют ни одной сорваться каплей яда многолетней выдержки.       Если бы ты сейчас посмотрел на меня, то в твоих глазах наверняка можно было бы прочитать укоризну.       Да. Сегучи Тома пойдёт и решит проблему. Попросит. Договорится. Надавит. Поставит ультиматум. Пробьёт лбом, если потребуется. И всё это — с самой очаровательной и беззаботной из всех возможных улыбок.       Горько и унизительно в этом признаваться, но иногда думаю, что даже своими творческими успехами я обязан тебе. Потому что ты пошёл и попросил, договорился — и далее по списку. Чего ни сделаешь ради младшего братика любимой невесты-жены, которой вечно достаётся всё самое лучшее.       Парень, с которым Мика гордо шла под руку, был особенным. Об этом говорил каждый его шаг, каждый жест… И улыбка — конечно, улыбка. Так улыбаться могут только люди, которые по умолчанию симпатичны всем окружающим, даже если окружающие (включая нашего сурового отца) пока об этом не догадываются.       — Я сегодня иду на свидание с Сегучи-сан.       — Сегучи-сан пригласил меня на концерт.       — Это же бриллианты!       — Сегучи-сан сделал мне предложение!..       Никакие медитативные практики не избавляли от желания подкрасться к идеальному Сегучи-сан сзади, прижать к стене и по-собачьи зарыться носом в волосы, чтобы хотя бы на уровне обоняния ощутить это возмутительно невозмутимое совершенство.       Но Сегучи Тома принадлежал Мике, невзирая на всё внимание, которое он уделял мне. Внимание непривычное, но такое приятное и правильное, что никакие бриллианты рядом не валялись. Невыносимо правильное, с точки зрения непутёвого младшего брата невесты.       А потом был Нью-Йорк.       Нью-Йорк, о котором я совсем не хочу вспоминать. Город, ставший в моей жизни первым настоящим глотком свободы. Город, раздавивший меня, как безмозглую бабочку, пристроившуюся отдыхать под чьими-то торопливо-равнодушными ногами.       — Мне не всё равно, — повторяешь ты и с видимым усилием, словно пытаясь подвинуть небоскрёб, встречаешься со мной взглядом.       — Докажи.       — Опровергни.       Томе всё равно. Он так увлечён своими фантастическими творческими планами, что совершенно забыл обо мне. Впрочем, он и не обязан помнить, ведь не на мне же он собрался жениться…       Говорят, творчество сближает. Если я смогу сделать что-то необычное, станет ли это поводом для… чего? И как быть, если меня хватает только на выстраивание грандиозных планов, которым не суждено воплотиться в жизнь, и диалогов, которые никогда не прозвучат?       Я начал писать. Понимая, что ничего не стою в глазах единственного человека, который однажды проявил ко мне интерес, я попытался стать равным ему — в экстазе подросткового максимализма веря в то, что можно мгновенно достичь высот, к которым многие карабкаются десятилетиями и умирают, так и не добравшись.       Тома не мог не заметить.       Но Тома не заметил. И наивный подросток с блокнотом нашёл поддержку в самом не подходящем для этого человеке.       Ты виноват. Может, ты и не подозреваешь об этом.       — Оставь меня в покое.       Ты вечно решаешь за меня, что и как будет лучше. Учитывая разницу в возрасте, имею все основания полагать, что останусь в твоих глазах высокомерным юнцом, даже когда поседею и вместо членораздельной речи смогу лишь шамкать беззубым ртом — разумеется, в том случае, если мы оба доживём до столь почтенных лет.       Если бы ты знал, какое удовольствие доставил мне просьбой написать песню. Это было первое признание тобой не только моего таланта, но и моей самостоятельности. Первое — и, как видно, единственное, потому что ты не умеешь быть на равных: ты всегда на ступень выше, взрослее, ответственнее.       Я с ужасом наблюдаю, как Шуичи прыгает вокруг меня, словно восторженная собачонка, пытаясь заглянуть в глаза и напрашиваясь на ласку.       — Юки, я люблю тебя!       А может, и правда, нужно вот так, говорить в лоб? Потому что молчаливое и тщательно скрываемое обожание не даёт никаких результатов, с течением времени превращаясь в ужасный комплекс неполноценности.       Руки обвиваются вокруг моей шеи, пальцы сцепляются в замок, а зубы осторожно сжимают мочку уха. Я вздрагиваю, и Шу расценивает это как согласие на продолжение. Впрочем, почему бы и нет… Должен же хоть кто-то в этой кармической цепочке быть счастлив.       — Ты бестолочь — в курсе, да?       Но вот…       — После того, как этот идиот перекрасился в блондина, всё пошло наперекосяк.       Смотришь, не отрываясь: по-прежнему — глаза в глаза.       Ты держал всё под контролем. Я не удивлюсь, если узнаю, что тебе известно о всех моих передвижениях, а в квартире спрятано несколько видеокамер или подслушивающих устройств. Это полностью в твоём стиле: держать руку на пульсе, оставаясь незамеченным и делая вид, что ты вроде как ни при чём.       С чего ты взял, что эта песня — про и для Шиндо? Как ты мог не услышать и как посмел после такого — отступить?!       — Эйри-сан, что ты хочешь этим сказать?       Нарываешься. А у меня слова застряли в горле.       — А что ты хочешь услышать?       Наши странные отношения сотканы из намёков и молчания длиной в целую жизнь. Вечная пауза. Белый шум на магнитной ленте, в котором можно услышать что угодно — в зависимости от желания и фантазии.       — Тебе лучше сейчас уйти. Я жив и здоров. Всё в норме.       Все мои демоны знакомы с тобой. У всех моих демонов — твоё лицо.       Ты отодвигаешь кресло и поднимаешься на ноги, с показным спокойствием поправляешь ворот водолазки и одёргиваешь рукава пиджака. Всё-таки твоё терпение не бесконечно. Так будет лучше — да, Тома?       — Эйри-сан, пожалуйста, если тебе захочется поговорить по душам — позвони.       Неуверенно киваю.       Тебе удаётся сохранить невозмутимое выражение лица и улыбнуться на прощание, прежде чем бросить на стол крупную купюру, развернуться и направиться к выходу.       А если я не позвоню, то ты позвонишь сам. Но всё опять закончится, как сегодня. Потому что — просто непутёвый младший брат твоей жены. Потому что — четырнадцать лет разницы. Потому что…       Мягко звенят колокольчики; дверь хлопает, звук выстрелом отдаётся в голове. Да что мне терять?       Ты издаёшь удивлённый возглас и едва успеваешь выставить перед собой ладонь, чтобы не впечататься в стену. Я прижимаюсь губами к твоей шее между воротником водолазки и линией роста волос — и наконец-то делаю глубокий вдох.       — Ты чересчур пристально смотришь мимо, Тома-сан… 12-13.02.2018