Аленькой цвяточек.

Жил-был купец по имени Намджун, да было у него три сына. Старший — Чимин, средний — Тэхен, да младший Чонгук. Все — красавцы писанные, а младший — так и вовсе секс-символ: волос густой, голос бравый, руками хоть картошку копай, в плечах сажень косая, а ростом так вышел — хоть птиц с неба хватай. Только вот одна беда — не было у него торговой хватки, а без энтого добра купеческому сыну никак. Братья соображают: то тут, то там подторговывают, старший так и грязь с дороги продаст, средний — зимой снег сбудет. А младшего — простой крестьянин вокруг пальца обведет, до нитки оберёт. Бывало, поставит его отец в лавке торговать, глядь, а он уже по доброте своей да по дурости тому скидку сделал, тому в долг дал, а иному и бесплатно товар вручил. За такие дела бил его купец крепко, а братья Чонгука обзывали, кратко Гучонком. Так и прилепилось за ним имечко. Вот собрался как-то купец за тридевять земель за товарами. Собрал сыновей и спрашивает: — Сыночки мои любимые, каких вам гостинцев привезти? — Привези мне, батя, — старший говорит, — такие весы, чтоб всегда в мою пользу показывали. — Трудно будет такие достать, но штука, что говорить, полезная и быстро окупаемая. Привезу. — А мне, — средний молвил, — зеркало добудь такое, чтоб глянул в него, а оно тебе уже всю прибыль от продаж подсчитало. — Ой, не знаю, где найти это диво, может китайцы делают? Ну да, технологии всегда торговлю двигали, так что придется доставать. А тебе что, Гучонок, привезти? — А мне ничего не надо, — младшóй отвечает. — Разве что цвяточек аленькой. Расхохотались братья, за животы хватаются, а отец — за сердце: — Чаво?! Какой-такой тебе цвяточек?! Ты ж купеческий сын! А не какой-нибудь!.. Что ж ты, сыночек, цветочки-то так любишь? Обеспокоился я о твоей, так сказать, ориентации… Может тебе коня? Али меч точеный? А хошь, сапоги новые справлю? Как выйдешь в новых сапогах — так девки все и попадают… — Ничего мне не нужно, только цвяточек аленькой! — Жениться тебе нужно, сынок! — А без цвяточка жениться не буду! Вот что хошь со мной делай! А что тут сделаешь? Решил Намджун, что поймает младшего на слове, как привезет цветочек — сразу под венец. А уж жену-то он ему выберет! Собрался купец и поехал, старшим сыновьям быстро нашел что просили, а вот Гучонку — все никак. Ну перестали садоводы аленькие цветочки разводить и все тут. А ведь не привезет это чудо флористики — пропадет сыночек без женской-то хозяйственной руки. И вот оказался несчастный отец в дальней сторонке, куда еще никогда не хаживал. Люди тут странные, дома — дивные, а растения — так и вовсе чудные. «Где ж еще этому цвяточку аленькому, будь он неладен, произрастать, как не здесь?!» — подумалось купцу. И принялся он разыскивать, у всякого спрашивать. Никто знать не знает. Каких только цветочков ему не предлагали: и голубую розу, и черный тюльпан, и цветик-семицветик, да все не то пальто. И вот уже отчаялся Намджун найти что-то путнее, хотел по приезде домой какую-нибудь ромашку в аленький перекрасить, но случилось с ним несчастье — заблудился в чужом краю. Куда конь занес — неведомо. Забрел купец в богатый замок на отшибе. Внутри все золотом-серебром отделано, мебель — красное дерево, по полу ковры персидские, на стенах картины с голыми девицами, вокруг замка сад — конца-краю не видать. А хозяев нет, да и слуг не сыщешь, ни одного, даже самого плохонького. Ходил-бродил купец, звал-орал, глотку порвал, не дозвался, проголодался. Глядь — а перед ним стол с яствами разномастными. Наелся купец, накушался, на диванах мягких повалялся, картинок диковинных, что на противоположной стенке мельтешили, насмотрелся. И решил, что в гостях хорошо, а дома — бизнес ждет. Пошел прямиком через сад, идет, а диковинные цветы в лицо лезут, по земле стелются. А в средине сада за кованым заборчиком — он самый — цвяточек аленькой! Так и манит… Потянулся купец за цветочком, только дотронулся — тут громы загремели, молнии засверкали. И как из-под земли Чудище перед ним явилось. — Ты! — рычит Чудище, слюной брызжет, — Проходимец неблагодарный! За счет заведения поел, поспал — и добро мое расхищать?! Не для тебя сей цветочек цвел! Сначала женись на мне, а потому уж цветочек срывай! Онемел Намджун. И от страха, и… от неожиданности, конечно. Часто ему слова такие говорили, особенно по молодости, но чтоб Чудище неведомое… — Э-э-э… Ну… хм… — отвечает он, оклемавшись маленько. — Как?.. — Как цветочки рвать — знаешь! А как жениться — в отступную? — Так я ж еще не сорвал… — Намерение — вот главное! Женись, кому говорю! — Прости меня, Чудище, не могу я… Женат я, — опыт-то у купца богатый был. Не впервой в чужих краях с претензиями женщины столкнулся. Да и какой торговец врать не обучен? — Ну коль сам не можешь, сына пришли! А не то… не то… Снесу тебе голову к чертям собачим, за то, что альпийскую горку вытоптал! Дало Чудище купцу кольцо волшебное. — На палец, — говорит, — надень, и отправит оно тебя домой, но как никто взамен тебя не вернется — помрешь страшной смертью! Это я тебе, как женщина, обещаю! Надел купец колечко, летит через межпространственный портал, да думу тяжкую думает — кого ж из сыновей к Чудищу отправить. «Старшой, то бишь Чимин — торгаш от Бога, ему бизнес отцовский передавать. Средний, Тэхен — торгаш от черта, без его хитрости станет дело. А вот младший по жизни не пристроенный. А тут случай такой подвернулся. А что, Чудище — женщина богатая, обеспеченная. А что страшная?.. Оно всякое в жизни бывает. Может уродилась такой, а может ела после шести. Потерпит Гучонок. Если красота требует жертв, то благосостояние — жертвищ!» — Нашел я тебе, Гучонок, невесту! — обрадовал купец сына. — Богатую. Из дальней стороны. — А цвяточек аленькой? — братья, аки кони ржут. — Он же без цвяточка не женится. Не завянет, Гучек, твой цвяточек, пока до невесты-то доберешься? Не усохнет? — Молчать, охламоны! Вот тебе, сынок, колечко, — отец продолжает, — Надевай на палец — и дуй к невесте, пока не передумала. Там тебя и цветочек твой ждет. Прямо в саду! Хошь — рви, хошь — любуйся. Чонгук подвоха не заметил, как кольцо на палец примерял, так его в портал и затянуло, только и унес из отеческого дому, что штаны да рубаху. Стоит посреди чудного замка, ногой шаркает, стесняется. Вдруг перед ним стол появился, а на столе: поросята жареные, цыплята копченые, форель фарширована, вина заморские… и то, и это. Бел и названий-то таких не знает. Съедобное оно, али отравить хотят? Тут на стене буквы проявились, корейским языком написано: «Отведай, гость дорогой, угощения!» Откусил молодец кусочек каравая, оторвал ножку фазана, корочку поросенка попробовал — не помер. И давай все со стола сметать. А аппетит у Гука — слава Богу! Через час ничего, кроме косточек да посуды, не осталось. Снова буквы на стене: «Устал, добрый молодец? Тогда добро пожаловать в палаты!» и стрелочки зеленые мигают. Пошел он по стрелочкам в палату белокаменную, улегся на перину пуховую и уснул. А как пробило полночь, озарилась его комната бледным светом. Музыка такая тягучая да сладкая, аки мед, заиграла. Замерцали, задвигались на стенах срамные картинки. Проснулся Гук, одеяло до подбородка натянул, глаза вытаращил, и совестно, и интересно — не видал он таких бесстыдных чудес. Тут двери палаты отворяются, и выходит к нему красна девица, коса до пояса, а окромя косы ничем не прикрытая. Прыг к нему в кровать и ластится, что твоя кошка. Обалдел Гук, аленький стал, словно цветочек. — Как можно?! — говорит. — Не венчаны-то! Вскочил с кровати — и стрекача. Как был в одних портках. На кухне под столом спрятался. Быстро красна девица его отыскала. — Куда же ты от меня убегаешь, гость мой любезный? — медовым голосом говорит, сама изгибается. Выскочил Бел из-под стола, в саду укрылся. Но и там его нашла. — Отчего же ты прячешься? — спрашивает, срамными местами отсвечивает. — Не так я воспитан! — Гучонок отзывается и дальше бежит, что тот заяц от лисы. Забежал по случайности на полянку, а на ней цветочек аленький цветет — в темноте так и сияет. Тут и девица. — Сорви же… Сорви скорей мой цветочек…- ручки белые к нему протягивает, уста сахарные раскрывает. Распустила косу, тряхнула волосами золотыми. Раскрыл Бел рот, глаз отвезти не может от такой красоты. Тут уж и скромность природная и воспитание розговое позабылись. …А дальше, как в бреду, не помнит ничего… Ни как траву мял. Ни как цветочек рвал. Ни как потом с крыши замка орал: «О-хо-хо! Ты — мой цвяточек, никому тебя не отдам!». Утром проснулся в кровати, рядом на подушке цветочек аленький, а красной девицы нет. Как не звал, как не искал — не появилась. Снова стол волшебный его накормил, напоил. Гук по замку побродил, по саду погулял… Грусть-тоска одному. В следующую полночь снова картинки ожили, музыка заиграла и девица явилась. Ночь миловались-любились, а на утро ее и след простыл. Так они и жили: ночью вместе — днем он один, как сыч. Тем часом соскучился он по отцу и братьям. Никто подзатыльников не дает, никто не обзывает, никто работой не грузит, ну разве ж в такой ситуации грусть-печаль не возьмет? Стал он стенам на судьбину свою жаловаться. Гучонок давно смекнул, тут все дела через стенку решаются. Она ему и совет даст, и дорогу укажет всякими стрелочками да указателями, и приятного аппетита пожелает, не говоря уже о развлекательных передачах. Да здесь и поговорить больше, как со стеной, не с кем… Ну стена, как всегда, откликнулась и родных ему показала. Братья как раз в гостиной спорили, кто больше за день заработал. Увидали, что дом засветился, испугались, крестятся. — Гляди! — кричит средний, — До чего волшебство дошло! Чонгукича нашего по стенке показывают! Прибежал купец. Долго диву дивились, потом угомонились. Сели напротив в рядок на лавке. — Как тебе там живется, Гучушка? — отец спрашивает. Сын вздохнул тяжко: — Утром встаю, ем. В баньку иду, омовения принимаю в клокочущем бассейне. Отобедаю. Вин заморские попью, сырами пропавшими закушу… На стенке пишут, что-то — благородна плесень… — тоскливым голосом говорит он, ведь каждому понятно, что скука смертная тут у него, — Опосля фрукты там всякие, мармелады, шоколады, пирожные. Потом танцы по стенке смотрю, как девки краснощеки попами крутят. По саду гуляю, голубей гоняю, павлинов пинаю. А там и ужин созрел… Надоели эти блюда заморские… так родного рамена хочется!.. Братья рты пораскрывали, слушают. — А что это у тебя там, за спиной? — старший пальцем показывает. — Никак шкаф золоченый, не меньше тысячи серебром стоит! — А это что? — средний щурится. — Никак картина знаменитая, маслом писана! За такую полтыщи золотом дают! — А невеста твоя как? — осторожненько так купец интересуется, сам знает, что Чудище сыну родному сосватал. — А невеста хороша, батя… Глазища огромные, что два озера, уста сахарные, волосы — чистое золото, кожа бархатна, а уж как в делах постел… Хм… В общем, что надо невеста. Да вот только… — Что? — купец на лавке ерзает. — Только… того… Позови на следующий раз попа. А то нехорошо как-то, что я того… не венчаный с невестою живу… Пущай грехи мне отпустит… Удивился купец: — А Чудище где? — Какое-такое Чудище? Сроду чудищ не видал. Тут братья в себя пришли, на отца накинулись: — Как это понимать, родитель ты наш? Говорил, что младшóй в великую жертву себя принес, чтобы семейный капитал увеличить. Что он так с Чудищем под одним одеялом ночи коротает. Неизвестно, живой ли еще, или сожрали его. А он как сыр в масле катается! С жиру бесится — попа зовет. Почему это ты ему предпочтение отдал? Требуем, чтоб ты немедля нас к этому «чудищу», так сказать, отправил! Тут же братья в дорогу засобирались, коней оседлали. — Уж если Чонгук справился, то мы эту красну девицу в два счета уговорим. Выйдет за кого-то из нас. И будет у нас и состояние и жена-красавица. Тем часом Гук переживал очень. Кусок в горло не лезет. А вдруг и правда, невестушка его кого-то из братьев ему предпочтет. Как пришла она к нему в следующую ночку, он до утра не спал, а к утру ухватил ее за косу и не дает уйти. — Будь со мной и днем, говорит! Жених я тебе, или не жених! Невеста плачет, просится, а он не пускает. Как солнце взошло, стала она светиться, шерстью обросла, зубы показала, хвостом обзавелась. — Понимаешь, Гукушка, я же заколдованная. Ночью — красна девица. А при свете дня — Чудище ужасное. Молодец плечами пожимает: — Да главное, чтобы не наоборот. А то знаю я одного кузнеца, у него жена днем красавица, а ночью на лицо сметаны намажет, на глаза огурцы положит, он и в кровать с ней боится идти. — И что, я тебе вовсе не противна? Отвращение не вызываю? — Да какое отвращение? Облегчение одно! Вот приедут братья, глянут на тебя — и по домам! А была бы ты днем такой, как ночью — волнуйся тут на каждом шагу, ревнуй тебя постоянно к каждому столбу. Не-е, так оно лучше, как не крути. Рассмеялась Чудище, обрадовалась. — Чудной ты, Гук! — говорит. А через пару месяцев братья к ним прибыли, а за ними отец подтянулся, попа привез — вдруг кого венчать понадобиться. Официально оформленные отношения — залог стабильного семейного благосостояния. Вышли Бел с Чудищем их встречать. Чудище улыбается, клыками сверкает, хвостом машет. Братья тут перекрестились и в обморок попадали. Ни шкафов золоченых ни картин маслом, ни прочего имущества не захотели. — Сам на такой женись… — говорят. Поп быстренько Чонгука с невестой его обвенчал. Пока венчал, три раза крест ронял, пять раз — кадило. А потом со стола волшебного откушал, от вин заморских отпил, и страх позабыл. Разъехались гости, и зажили Гучонок с женой счастливо душа в душу. Через какое-то время она и в Чудище превращаться перестала, может расколдовалась, а может фон гормональный нормализовался. Ведь когда муж рядом хороший, то и Чудищем становиться — нет никакой надобности.