Спасибо

— Знаешь, ты самая особенная девушка на Земле. Адриан осторожно проскальзывает пальцами по стопе, щекочет лодыжку и оставляет ласковый поцелуй на маленькой венке под светлой кожей. Лишь легкое касание губ, незаметное, почти невесомое, но и этого достаточно: Маринетт вздрагивает, откидывая голову назад и обнажая беззащитную шею. Адриан жадно облизывается, но заставляет себя не торопиться. У них еще уйма времени — целая жизнь и даже больше. Никаких границ и предрассудков, лишь вечность, созданная только для них двоих. — Твоя кожа такая мягкая, — отмечает Адриан. Пальцы, словно по клавишам, проходят по икре и останавливаются на коленной чашечке. Короткие ногти слегка царапают сустав, а губы тут же ласково успокаивают покрасневшее колено. Маринетт напряжена, ее тело, не скрытое одеждой, дрожит, покрывается мурашками, грудь высоко вздымается, и Адриан, обводя взглядом открывшуюся картину, старательно фиксирует в памяти каждую деталь — каждый штрих творца. «Мое-мое-мое», — бьется набатом в его голове, заставляя глаза слезиться, а пальцы — еще сильнее сжиматься на доверчиво раскрытых бедрах. В горле предательски пересыхает, но ничто сейчас не посмеет отвлечь его от мягкого, но сильного тела, трепещущего в его руках. Хрупкая, красивая, нежная — вся его от пяток и до кончиков распущенных волос, едва касающихся острых плеч. — Я так люблю тебя, — шепчет Адриан, обжигая разгоряченным дыханием тазовую косточку. — Так любил, люблю и буду любить, — обещает он, поднимая глаза на налитые румянцем щеки девушки. Маринетт хочет что-то ответить, но с розовых, немного потрескавшихся губ срывается лишь судорожный стон. Она прикрывает глаза, закапывается пальцами в светлые волосы любимого и сильно сжимает. Адриан довольно мурчит, трется щекой о напряженный живот и ласково дует на темную родинку чуть выше солнечного сплетения. Он так давно мечтал об этом. Так долго шел к этому моменту, что хочется попросить время замедлиться, растянуть эти минуты на столетия, превратив краткие мгновения в бесконечно долгую дорогу для двоих. Широкие ладони обхватывают талию, сжимая кожу до боли. Маринетт всхлипывает, в уголках синих глаз скапливаются слезы, и Адриан, извиняясь, проходит языком по затвердевшему соску, задевает его зубами — мимолетно, стараясь лишь немного раззадорить, и движется выше к острым, словно лезвия, ключицам. — Я бы взял тебя прямо сейчас, — шепчет он. — Но нам нужно идти, куколка. Адриан ухмыляется в ответ на недовольный стон и жадно целует шею, не забывая прорисовать языком дорожку от ямочки и до уха. Он сам говорит: «Нужно идти», но как оторваться, когда главное сокровище, бесценная драгоценность плавится в руках, подставляясь под ласки и поцелуи. — Адриан, — Маринетт облизывает губы. — Адриан… Агрест улыбается и, уткнувшись носом в темные волосы, аккуратно прикусывает мочку уха. — Да, солнышко, — он быстро зализывает языком след от зубов. — Что-то хочешь сказать? Маринетт хочет. Он видит это по ее глазам — серебряные искры расчерчивают синюю радужку, расходятся к краям и застывают там невысказанными словами. Красиво. Адриан не сдерживается и быстро прижимается губами к кончику носа. — Люблю, — не произносит он — вырисовывает кончиком указательного пальца на плече. — Люблю! — это уже вслух. Слишком громко — Маринетт вздрагивает, улыбается, обнажая идеально белоснежные зубы. Иногда от идеальности начинает тошнить. — Вот здесь, — он с легкостью находит искомый кусочек кожи чуть ниже губ девушки. Идеально розовых губ оттенка «нюд-05». — Вот здесь маленький шрамик был. Тонкий такой, словно пером вычертили. Маринетт прищуривается, и через секунду белая ниточка (идеально ровная) рассекает нежную губу. Девушка доверчиво смотрит на возлюбленного, будто спрашивает: «Все правильно? Вот так?». — Да, — выдыхает Адриан. — Да, — в голосе проскальзывает сталь вперемешку с болью. — В бою. Ты получила его в бою, переживала сильно. Я целовал тебя и говорил, что ты самая красивая. Шутил, что шрамы тебе к лицу. Маринетт молчит, отводит глаза в сторону. Щеки быстро бледнеют, словно кто-то дернул переключатель. — Может, кофе? С сахаром? — предлагает Адриан, резко поднимаясь на ноги. — Как тебе идейка? — Можно, — еле слышно отвечает Маринетт. Ей неловко, она укутывает тело в одеяло и бросает взгляд на вешалку с платьем, заботливо приготовленным для выхода. Неловко, страшно, но не холодно. Не холодно, несмотря на распахнутое настежь окно. За окном осень. Ей не может быть холодно, и Адриан закусывает щеку, тихо матерясь себе под нос. — Ты не любишь кофе, — раздраженно бросает он. — Зеленый чай. Без сахара — ты всегда пьешь его с любимыми круассанами. — Прости. Маринетт ежится, будто бы пытается стать меньше под строгим взглядом. Адриан охает, падает на пол, не заботясь о коленях, со всей силой ударяющихся о паркет, и обхватывает девушку за ноги. Сжимает крепко — не попытка удержать, а обещание никогда и ни за что не отпускать. — Прости, — громко говорит он. — Прости, ты ни в чем не виновата. Маринетт простит, о, конечно, она простит. Разве может не простить? Единственного близкого, любимого, того, кто был рядом с ней со дня сотворения и будет до самого конца. А наступит ли вообще конец? Адриан трется щекой об острые коленки, не обращая внимания на соленые капли, обжигающие кожу, и шепчет-шепчет-шепчет. «Люблю — скучаю — умру за тебя — убью за тебя — не отпущу, и ты не отпускай». Идиллию нарушает будильник, предусмотрительно установленный на новеньком смартфоне, и Маринетт одной лишь силой мысли заставляет раздражающую мелодию смолкнуть. Она отстраняет Адриана, сползает с дивана на пол, обхватывает его руками и медленно гладит ладонями по спине. — Нам пора, — тихо выдыхает она, словно извиняется. — Или ты хочешь… — Нет, — прерывает Адриан. Они собираются быстро. Он помогает возлюбленной надеть длинное черное платье и сам осторожно, пытаясь не причинить дискомфорта, закалывает ее волосы изящным гребнем. Маринетт прекрасна любой: одетой и обнаженной, счастливой и с грустью, плещущейся в красивых глазах. Жаль, что слишком идеальная. — Привет, — Адриан растягивает губы в слабой улыбке и присаживается на корточки у безмолвной твердыни. — Я скучал, — говорит он, меняя засохший букет на две хрупкие лилии. Маринетт кладет невесомую руку ему на плечо. Поддерживает. Пытается. Маринетт лежит глубоко под землей, бездыханная и истерзанная. Самый неудачный день Кота Нуара навсегда останется в памяти этого города — призраком, болью, выточенной в каждой улочке, по которой раньше гуляла Маринетт, в каждой скамейке, на которой она весело смеялась над шутками подруги. — Я люблю тебя, — бросает Адриан, и Маринетт за спиной неловко переминается с ноги на ногу. — Я загляну через пару дней. Он поднимается на ноги, отряхивает идеально чистые брюки и медленно делает несколько шагов к машине. — Ты идешь? — спрашивает он у Маринетт, все еще застывшей у надгробия. — Да, — отвечает она. — Да, дай мне секунду. Адриан хмыкает и отходит на пару метров, окидывая взглядом толстый покорёженный дуб, еще не скинувший желтые листья с уродливо изогнутых ветвей. Маринетт быстро садится на корточки, проводит пальцами по выгравированным буквам и стирает с щеки идеально прозрачную слезу. — Спасибо, — улыбается она, вдыхая едва ощутимый аромат лилий. — Спасибо тебе за него.