Ты нашла меня (You found me)

Когда кажется, что все самое страшное в твоей жизни уже произошло, и эта самая жизнь кончена, когда ты полчаса каждый день проводишь в раздумьях, смотря на ящик письменного стола, где покоится забытый пистолет, когда каждая новостная запись в Интернете о чьем-то суициде вызывает не жалость, а сочувствие, когда вторая чашка кофе полдня стоит на столе, уже давным-давно остыв, когда твой лучший друг умер у тебя на глазах, оказывается, что не все кончено. Никогда не думал, что буду так счастлив после такого горя. Никогда не чаял найти человека понимающего, человека не осуждающего, человека честного, человека настолько светлого и потрясающего, что уголки губ сами поднимаются в улыбке, когда я смотрю на Нее. Идиот влюбленный, написал «нее» с заглавной буквы. Но, а как еще относиться к человеку, спасшему мне жизнь? После смерти Шерлока Холмса, Боже, Боже, сколько раз я просыпался посреди ночи от кошмаров, сколько раз я пытался покон… Впрочем, не важно. Сколько раз я, счастливый, забывал о случившемся спросонья и улыбался широко и счастливо, ведь Падение мне лишь приснилось. Когда оставлял жареный бекон и чашку кофе на столе, а, возвращаясь с работы, понимал, что все кончено. Шерлок умер. Он не вернется, мне это не приснилось. Вот тогда становилось еще хуже, хотя, это мягко сказано. Ублюдок, оставил меня прозябать здесь. Никогда бы не подумал, сколько эта заносчивая сволочь значит для меня, но, черт… Не знаю, сколько бы я продержался, Грег и Майкрофт неустанно смотрели за мной, заботились, да блевать мне хотелось от этой заботы! Как будто бы они понимали… Черт, я такая сволочь. Шерлок ведь родной брат Майкрофта, и, несмотря на все их препирательства, это остается фактом, а Грег, возможно, один из тех, кто вытащил Холмса из пучины наркотиков. Эгоистичная сволочь ты, Джон Ватсон. Так бы о себе и думал до окончания своей недолгой жизни. Не знаю, сколько случайностей, сколько мелких обстоятельств должно было сложиться правильно, чтобы я жил, чтобы в меня вдохнули жизнь, чтобы я снова мог искренне улыбаться. Но ее огромные пакеты из Теско и моя благословенная неуклюжесть и невнимательность сыграли свое дело. Врезался на тротуаре в девушку с волосами цвета зрелой пшеницы, яблоки из пакета картинно раскатились по тротуару, и от этой самой милой девушки послышался тихий поток изощренных проклятий, на что я рассмеялся. Громко, искренне, казалось, что все легкие сожмутся от нехватки кислорода, и я больше не смогу дышать. А эта девушка просто застыла посреди рассыпавшихся яблок и порванных пакетов, а потом так широко и заразительно улыбнулась, что я сказал себе: «Ну, все, попал ты, Ватсон». Моя дурацкая обычность и ее смешливость, походы в кино, где можно кидаться попкорном во влюбленные парочки на передних рядах, и какие-то выставки картин в стиле постмодерн, о которых она сначала целый час рассказывала с очень серьезным и умным лицом, а я все старался понять, а потом вдруг взяла и рассмеялась так, что возмущенные сотрудники музея выгнали нас оттуда, а она сказала, что все выдумала, что понятия не имеет об этих странных «шедеврах». Разговоры, разговоры, разговоры, наш первый поцелуй, черт, он чувствовался самым первым, с привкусом недавно съеденной «Маргариты» и с чувством надежности и завершенности. С Шерлоком я чувствовал себя молодым и полноценным. С Мэри Морстен я чувствую себя молодым и счастливым. Никогда не думал, что кто-то после Шерлока заставит меня почувствовать себя живым. Когда кошмары возвращаются и я просыпаюсь с коротким криком, чувствуя себя таким беспомощным и жалким, она просто придвигается ближе, берет мою дрожащую от тремора руку в свою, подносит к губам, целует, целует и целует, пока я не успокаиваюсь и не засыпаю. Чувствовать ее в объятиях, когда светлые волосы приятно щекочут шею, а ладошка покоится на моем животе, - это счастье. Теплые руки у моего лица, оглаживающие ранние морщины, прогоняют кошмары, прогоняют ужасные мысли, вину и горе. Мы с ней - перед могилой Шерлока, на кладбище, а она держится так, будто и она знала его, будто и она скорбит о нем. Она целует меня в лоб, в висок, в щеки, успокаивает, ласкается, и я внезапно чувствую, как камень уходит с души, как волнение жизни и любви занимают его место, как моя израненная душа исцеляется, и когда Мэри берет меня за руку – ее маленькая ладошка в моей большой, - я чувствую такое облегчение, что увожу ее на несколько метров от могилы и целую крепко-крепко, а она смешно морщит нос, отстраняется и чуть улыбается уголками глаз. Она везде и повсюду: она готовит кофе, мы с ней боремся подушками, мы гуляем, держась за руки, мы целуемся у всех на глазах в Гайд-парке, а она потом внезапно краснеет, и я смеюсь так искренне, так дружелюбно, что, казалось, вон та старушка на скамеечке влюбилась в меня мгновенно. Боже, да я готов любить весь мир, готов расцеловать всех людей, расцеловать Бога за то, что он подарил мне это сокровище, ведь, ей богу, мне ничего больше не нужно. Лишь я и Мэри, свернувшиеся в невообразимую запятую на кровати, ее любящие глаза, мягкие поцелуи и ласковые пальцы. Оказывается, я и не любил по-настоящему до нее. Теперь я это понимаю, рядом с ней, с тем всепоглощающим теплом, пронизывающим мое тело от груди до кончиков пальцев, когда сердце пропускает один удар вместе с ее любопытным и озорным взглядом. Когда, потрепав ее по волосам, видишь эту улыбку, и эти губы говорят: «Люблю тебя», тогда все становится правильно. Тогда мир окрашивается в сотни не виданных мною цветов, тогда солнце светит ярче, тогда глаза затапливают невольные слезы счастья, тогда только и можешь, что уткнуться носом в ее смешную макушку и пробормотать в ответ то же самое. И когда Шерлок Холмс однажды вернется, она никуда не уйдет. Ни за что. Не в этой жизни. Не от меня.