Вещь

      Я стою, небрежно облокотившись о стойку бара, прихлебываю маленькими глоточками коктейль и смотрю в зал. Посетителей немного — время раннее. Обнаженную кожу обдувает сквознячком.       Из одежды на мне высокие, до колен, сапоги, черные очень открытые шортики и два широких черных лаковых браслета, скрывающих безобразные шрамы на запястьях. И все — шлюхе больше не нужно.       Я жду клиента на черный. Мне не страшно.       Цвет — не наказание, а личный выбор: я хочу этой боли, и получу ее. Возможно даже, найдется кто-нибудь добрый и прикончит меня по неосторожности.        По-другому уйти не дадут.       Помоги, о милосердный Боже, пошли такого психа! Пусть меня убьют сегодня ночью, позволив непонятно зачем еще живому телу воссоединиться с уже давно мертвой душой! Я умоляю тебя! Все внутри пусто, лишь пепел гоняет ветром. Услышь мою молитву, Господи! Я весь — перед тобою… Пятью месяцами ранее       Я стою на коленях на мягком ковре, опустив голову, и молча жду. Тело бьет неконтролируемая дрожь, кожа влажна от пота. Мне плохо, и вскоре станет гораздо хуже, но я знаю, что просить бесполезно: хозяин зол — я некачественно обслужил клиента, и тот остался недоволен. Дрожь усиливается, к горлу подкатывает первый приступ тошноты… — Встань, — говорит хозяин. Кое-как поднимаюсь на ноги, коленки подгибаются. Робко — всего один раз — взглядываю из-под ресниц и поспешно опускаю голову обратно. Хозяин мрачен, как сто пятьдесят грозовых туч. — Подойди, — роняет он сквозь зубы. Плетусь к нему и по дороге едва не падаю. Застываю в ожидании рядом со столом. Трясусь от абстиненции и страха. — Дан? Продолжаю покаянно молчать. Желудок сводит судорогой. Поскорее бы хоть что-нибудь решилось… Удар обрушивается на мои ничем не прикрытые ягодицы. Ай, больно! Но не смертельно. Ломка куда больнее. Слышу, как хозяин тяжело дышит — мужчину возбуждают мои страдания. — Почему не кричишь? — интересуется он. — Вы не разрешали кричать… — едва слышно лепечу я. Ладонь у мужчины жесткая и беспощадная, она хлещет и хлещет — по моей голой попе, по бедрам. Знаю, чего хочет этот мучитель, и позволяю себе заплакать. Слезы скатываются одна за другой и шлепаются на ковер. Получается очень жалостливо. Внезапно хозяин прекращает порку и привлекает меня поближе. Прощен? Или еще нет? — Хороший мальчик, — ласково шепчет мужчина. — Порадовал. Прощен!!! Душу в зародыше рвущийся вздох облегчения. Сейчас мне дадут дорожку, и абстиненция отступит. Уфффф… — Разнюхай, и кончай трястись, — приказывает хозяин, насыпая немного порошка на столешницу. — Смотреть противно. Ну так не смотри — я не напрашиваюсь. С жадностью втягиваю наркотик в ноздрю. Балдеж шарахает по мозгам, на лицо сама собой выползает счастливая улыбка. Мужчина смеется, на меня глядючи. Я его раб: мне каждые пять-шесть часов нужна доза, и он кайфует от власти над моим отравленным, но еще не подурневшим телом. Не торопясь, расстегивает брюки, достает возбужденный член. Дополнительных указаний не нужно. Минет — какая мелочь! Моя благодарность за отсроченную ломку не знает границ. С готовностью опускаюсь на колени и припадаю губами к чужой напряженной плоти. Я отлично умею отсасывать. Научили, сволочи. Они хош кого научат… Рабочая ночь в самом разгаре, и хозяин меня отпускает, наградив еще дорожкой за доставленное наслаждение. Гад доволен. Я, впрочем, тоже: в голове — сладенький туманчик, тело — легкое, в паху приятно тянет. Член стоит, приглашающе выпирая сквозь тонкую ткань стрингов, высокие сапоги обхватывают икры, а больше на мне ничегошеньки нету. А, извините, — желтый браслет на запястье, знак моего падения. По нему сразу видно статус — всем доступная шлюха: снимай не хочу, главное, денежку не забудь заплатить. Но ни мучить, ни калечить — низ-з-зя-я-я! Для подобных развлекаловок — мальчики с черными и красными украшениями. Не хотел бы я черный — инвалидом оставить могут и даже вообще убить; но такой браслетик надевают за очень большие провинности. Впрочем, алое тоже не мое — не люблю садо-мазо. Подхожу к бару и плавно-неспешно затекаю на высокий стул. Ловлю несколько заинтересованных взглядов, кокетливо-томно подмигиваю в ответ. Мужчины, я к вашим услугам… Красноволосый бармен протягивает полный бокал и сигарету. Грациозно прикуриваю из его рук, отхлебываю глоточек. Вкусная крепкая хрень. У крашеного на запястье белый браслет — неприкасаемый. Он птица свободная, с клиентами спит по собственному желанию и хозяину не отстегивает. — Уже вставился, что ли? — удивляется бармен. — Шустрый… Расслабленно киваю в ответ. Мне хорошо, тепло, ничего не болит и не тошнит. Еще бы перепихнуться… Рядом приостанавливается парень. Хм, незнакомое лицо. С интересом его разглядываю, накручивая на палец локон: симпатичный шатен лет двадцати семи, крупные выразительные черты, нос с легкой горбинкой, чувственный решительный яркий рот и ямочка на подбородке. Темно-карие глаза в длинных загнутых кверху густейших ресницах. Парень приветливо улыбается. Чудесная белозубая улыбка! В такую и влюбиться не грех… Одергиваю распоясавшееся воображение и мысленно влепляю себе пару пощечин: перед тобой потенциальный клиент, детка, и залог твоей предутренней дозы. Сосредоточься и совращай, коли отломаться не хочешь! Слегка наклоняюсь вперед и снизу строю глазки. — Свободен? — спрашивает красавчик, по-хозяйски кладя мне на плечо руку. Призывно трепещу подкрашенными ресничками. — Ну, тогда пошли, что ли? Ловлю парня за галстук и соскальзываю в его объятия. Постараюсь сегодня больше не огорчать хозяина и обслужу шатена на совесть. Тем более, он мне сильно понравился: аж до бабочек в животе. Поосторожней на поворотах, Данюсь, тебе абсолютно запрещено влюбляться в посетителей… Шатен изрядно удивил меня, сняв на весь остаток ночи. Даже имя мое спросил — вообще чудо из чудес! Мы классно покувыркались часа два, притомились и заснули, не расплетая рук. Моя голова уютно покоилась на его мускулистой груди, пальчики перебирали густые темные волосы. Прям влюбленная парочка! Разумеется, меня разбудила ломка. Я умудрился во сне напрочь пропустить ее начало, и теперь мне было больше чем худо. Алек (так представился парень) смотрел с нескрываемым сочувствием. — Скажи, кого позвать, — попросил он, нежно прижимая к себе мое трясущееся, влажное от выступившей испарины тело. — Тебе ведь надо уколоться, да? Я кивнул и вцепился в него намертво — не отдерешь: так не хотелось, чтобы он меня отпускал… Алек и не стал освобождаться — попросту собрал меня с постели, завернул в полотенце, и со мной на руках спустился в зал. — Мальчику плохо, — обратился шатен к бармену. — У тебя найдется для него доза? Обалдевший красноволосый молча протянул упаковку с одноразовым шприцем и ампулу. Алек вежливо поблагодарил, сцапал подношение и уволок меня обратно в номер. Я все это время тихо балдел, прижимаясь к нему — было непривычно, но невероятно здорово, даже боль ушла на второй план. Не разнимая объятий, шатен опустил меня на простыни. Трясущимися пальцами я сломал ампуле носик и едва не выронил — абстиненция стремительно набирала обороты. Блин, чего делать-то? Я ж в вену не попаду! — Дай сюда, бестолочь! — прикрикнул Алек, ловко перехватывая готовое пролиться драгоценное зелье. Парень умело втянул жидкость в шприц и насадил иглу. — Куда? — спросил он. — Я тебе помогу. Я благодарно показал. Укол, нажатие на поршень… И сразу полегчало. Я прикрыл глаза и закачался на волнах кайфа. Алек прилег рядом и пристроил мою голову к себе на плечо. Он что-то шептал, гладя меня по волосам, а я — одурманенный, не понимал ни слова и просто наслаждался его прикосновениями: запредельное ощущение, не позволительное для шлюхи из борделя. Потом я уснул и спал на удивление крепко. Алек ушел — как не бывало. Мимолетное и недоступное мне счастье. А был ли он вообще или пригрезился в наркотическом угаре? Проще считать, что пригрезился, но отчего тогда в груди больно, словно сердце сжимают невидимые пальцы? И почему тело до сих пор помнит полные нежной заботы прикосновения? Мне ужасно, Алек. Лучше бы тебя вообще никогда не было. Мучительно тянулись недели — от дозы до дозы: я обслуживал клиентов, ломался, наказанный, иногда грел хозяину постель и придумывал способ самоубийства. Я больше не мог. А однажды Алек вернулся. Он подошел ко мне и обнял за талию. И я умер в его руках, чтобы тут же родиться снова, ибо влюбился — впервые в моей коротенькой жизни и совершенно без памяти. Тогда я еще даже не подозревал, как это — любить. Алек целовал меня, а я плакал в его руках и плавился, словно воск. Потом парень завернул меня в свою куртку, вывел — голоногого и дрожащего, на улицу, запихнул в машину и увез к себе домой. Чуть позже, когда немного схлынул шок эмоций и я смог более-менее внятно воспринимать окружающее, Алек объяснил, что он меня выкупил и с сегодняшнего вечера я — его собственность: потому что ему приглянулся, и он решил меня спасти. Я целовал его в ответ и ревел в голос. Мне было и очень страшно, и потрясающе хорошо одновременно — потому что я понял, что он тоже влюбился. Меня, наркомана, шлюху из борделя — и полюбить?! Невероятно… Я подыхаю. Алек, пожалуйста, милый, родной, помоги… Всего один укол… Больно. Ох, как же больно! Каждую мышцу выкручивает, каждый суставчик. Слезы текут градом. Рвет почти беспрерывно. Мама… Я сейчас умру, у меня сердце не выдержит! Не могу больше этот кошмар терпеть, не могу, не могу, не могу… Меня ломает третьи сутки. Я подвываю и реву, и пресмыкаюсь на полу, собирая пыль, и пытаюсь целовать ЕГО ноги — мне уже все равно. Я молю о дозе, но Алек непреклонен. Он вытирает мне слезы и шепчет нежные слова, и таскает меня на руках, и поит водкой. Водка ни хрена не помогает — я все равно не в состоянии удержать ее внутри. У меня высокая температура. Меня колбасит со страшной силой. Дозу! Всего маленькую дозочку! Половинку дозочки… Алек, любимый, ты меня убиваешь! Кажется, я описался. Опять выворачивает наизнанку. Рвать давно уже нечем — только желчь. Оооо, как же плохо… Лучше умереть, чем так мучиться! Алек… Игла вонзается в плечо. Ага, размечтался: не наркотик — успокоительное. Алек меняет мешок у капельницы. Куда он меня тащит? Пусть положит на место! Горячая вода охватывает тело. Зачем мне ванна?! А-а-а-а-а-а-а-а-а! Больно! Мышцы терзают судороги. Или чуток легче? Веки смыкаются сами собой. Я безмерно, невероятно устал… Сам не замечаю, как проваливаюсь в темноту. Спать… Переломало. Я — в постели, укрытый одеялом. Капельница исчезла. Алек обнимает меня поперек груди. Он так восхитительно спит: ресницы подрагивают, губы чуть приоткрыты. Теплый, ласковый, мой! Он забрал меня из борделя, снял с иглы. Он купал мое истерзанное тело, вытирал за мной и жалел меня. Чем я смогу отплатить ему за это? Только собой. У меня ж больше ничего нет, даже одежды. Как был шлюхой, так и остался — голый, бездомный, потерянный. Один продал, другой купил. А по сути не изменилось ничего — вещь сменила хозяина, и только. Шатен спит, я смотрю на него и горько плачу. Мне хочется умереть. У меня постнаркотическая депрессия. Я люблю тебя, Алек. Я справлюсь — ради тебя. Попробую жить дальше и по-новому. Помоги… Ведь для тебя я не вещь. Уверен. Больше не шлюха. Больше не предмет. Спасибо тебе, любимый… Что-то огромное рвется из груди. Выпускаю свой страх на волю и чувствую облегчение. Алек продолжает спать. Мой Алек. Или я — его? Потом разберусь, кто чей. Поворачиваюсь на бок и тоже его обнимаю. Целую, едва касаясь, пахнущие мятной зубной пастой губы. Ох, до чего же сладко… Не стану будить любимого. Пусть отдыхает. Засыпаю в кольце его рук. Так вот ты какое — счастье… Привет, друзья, будем знакомиться? Меня зовут Даном. Точнее — Даниэлом. Да, Даниэл — именно с «э» и без мягкого знака в конце. Так в метрике написано, а почему — понятия не имею и спрашивать не у кого — отказались от меня, трехдневного крохи, и сдали на попечение государству. А случилось это грандиозное событие аж целых шестнадцать лет назад. Здорового хорошенького младенца с вполне рыночной внешностью никто не усыновил, и в результате я вырос в детском доме. С детдомом не подфартило: кормили чем попало, били, отопление врубали только по большим праздникам. Но на улице было еще страшней и я терпел, сколько мог. А когда мне исполнилось тринадцать, у нас поменяли начальство и начался вообще кошмар. Директор, дядька под сорок, оказался педофилом и гнусным извращенцем — любителем светловолосых худеньких мальчишек. А я, представьте, именно светловолосый и худенький. Да еще и хорошенький, как куколка: нежная кожа, большие ярко-голубые глаза в девичьих ресничках и локоны колечками. В общем, попал в его кабинет одним из первых. Уууу, что он со мной делал! Вам лучше не знать — плохо спать начнете… Вот тогда-то я и сбежал. Когда снова смог ходить — он же мне поразрывал все нахрен. Пришлось пять дней ждать, чтоб поджило. Дальше я три года беспризорничал с кучкой таких же бедолаг — просили милостыню, воровали, нюхали клей и грелись на трубах теплотрасс. Подрабатывали на рынках и минетами в подворотнях. Иногда нас ловили менты и водворяли обратно в детдом, но мы опять сбегали. А однажды вечером менты отвезли в детдом не всех — меня и еще двух пацанчиков посмазливее отправили в совсем другое место. Так я очутился в борделе. К тому времени мы трое уже успели подсесть на герыч, но недавно, еще не затаскались. У нас взяли анализы на заразу, отмыли, вывели вошанят и после недельного курса обучения отправили работать. Заведение было приличное, подпольное и недешевое, но лично мне здесь нравилось — чистенько, светло, кормят вкусно и не нужно постоянно думать, где добыть ширнуться. Хозяин следил за здоровьем своих шлюх — массаж, тренажеры, презервативы и одноразовые шприцы, раз в три месяца — небольшой курсик очищения организма, чтобы дозу не повышали — короче, наркоманский рай. А секс с мужиками мне доставлял удовольствие — лет с четырнадцати я уже понял, что гей-пассив, правда, без склонностей к мазохизму. Ну и ладно, желтый браслет меня вполне устроил. В общем, трахайся с клиентами, лови кайфы и оргазмы и радуйся… А потом появился Алек со своей нежностью и заботливыми взглядами и все испортил. До меня вдруг дошло, что вокруг отнюдь не рай. И мне стало ужасно хреново. Так, что жить перехотелось напрочь. Скорее всего, я попросту покончил бы с собой, если бы шатен меня не выкупил. Но он выкупил, и я не умер. Алек… Мое сердце. Мое дыхание. Он сделал меня равным себе. Меня, шлюху из борделя. В его объятиях я узнал, как это — быть не просто желанным, но еще и любимым. Ой, а какое сегодня вообще число? С этой растреклятой ломкой в мозгах все спуталось напрочь. Алек куда-то ушел, пока я спал, и до сих пор не вернулся. Лежать без него скучно. Зато никто не мешает вылезти из кровати и осмотреться, а заодно найти чего-нибудь пожевать, потому как жрать охота. Одежды нет, а голяком неудобно. Странно — почти год в стрингах разгуливал при толпах народу и было удобно, а тут вдруг застеснялся невесть чего. Я ж один, на меня смотреть некому! На стуле у двери — шортики и футболка. Это мне, что ли? Судя по размеру — да. Лапочка Алек, предусмотрел! Натягиваю вещички и сразу чувствую себя человеком. Только вот босиком, ну да мелочь — полы теплые. С подогревом, что ли? В спальне глядеть особо не на что — широченная кроватень в подушках, тумбочка под цвет, стул и встроенный в стенку шкаф. На потолке — плетеный абажур. Да еще фото висит в черной траурной рамке — светловолосый улыбающийся парнишка моих лет. Умершая или погибшая любовь, скорее всего. Хорошенький. Зато теперь понятно, почему именно я — мы ж похожи, как родные братья. Ревновать не буду, хотя и тянет. Не в том я положении, стерпится. Из приоткрытой двери тянет вкусненьким. Где-то что-то стряпают. Ням-ням! Голова кружится, пустой желудок бурчит, требуя пищи. Лично я готовить почти не умею и искренне восхищаюсь теми, кто умеет. Вперед, родной — там еда! Выползаю за дверь и попадаю в большую светлую гостиную. Оказывается, отдельной кухни в квартире нет — так, перегородочка с аркой. Алек в ярком фартуке и джинсах, спиной ко мне, наблюдает за скворчащей на плите сковородкой. Он не слышит моих шагов. Прямо под ноги невесть откуда вылетает здоровенный черный кошак. Ору от неожиданности и падаю — эта скотина меня уронила! Приземляюсь на пятую точку, сижу, хлопая глазами — дурак дураком. А мой шатен улыбается сверху вниз и говорит: — С днем рождения, солнышко! Кто? С чем? А? Не понял… Через полминуты я уже за столом и доставлен туда на руках. Алек смеется, целуя меня в губы. — Сегодня 17 октября. — шепчет он. — Ты забыл? О да, забыл. Получается, это я — солнышко и именинник? И подарки будут? Ооооо… Нет слов… Получаю длинный бархатный синий футляр и еще один нежнейший поцелуй. В коробочке золотая цепочка с чеканным кулоном — мой знак зодиака. Хорошо, что не браслет вместо оставленного в заведении. Продолжая посмеиваться, Алек берет украшение и застегивает на моей шее. Металл непривычно холодит кожу. Тяжелая штучка… — Нравится? — спрашивает он. Обалдело киваю, сглатываю… Мне со времен детдома ничего не дарили, а драгоценностей — и подавно! Глаза наполняются слезами, ноздри щекочет дым… — У тебя горит. — всхлипываю я. Шатен с воплем кидается к плите. Спасать завтрак, я полагаю? После вкусного, хоть и слегка подгоревшего омлета праздник продолжился — Алек (опять-таки на руках) утащил меня в спальню и залюбил там до полубессознательного состояния. Еще один сюрприз — оказывается, я нихрена не знаю о сексе. Точнее, о том безумном наслаждении, которое можно во время него испытывать. И это-то как раз понятно: клиенты не слишком заботятся об удовлетворении снятых ими шлюх — что сам успел, то и съел! А тут… Чего Алек только не творил с моим телом — и ласкал, и целовал, и вылизывал везде… Даже изнутри! Я кричал и стонал, срывая голос, извивался под его умелыми руками и вообще перестал понимать, на каком свете нахожусь. Я тащился от его губ, от влажного горячего языка, проникавшего в меня, от пальцев, гладивших простату — от всего. Когда Алек, наконец, поставил меня в коленно-локтевую и вогнал истекающий смазкой член в мою очень хорошо подготовленную страждущую попочку, я уже и кричать не мог — только скулил и всхлипывал. И такого бешеного, всепронизывающего оргазма у меня тоже никогда раньше не было. Я отключился на несколько секунд и потом некоторое время лежал с закрытыми глазами, потрясенный, ослепший и оглохший. А любимый целовал меня куда придется и шептал на ушко какую-то нежную чушь. Немного оклемавшись, я сам потянулся к нему губами — мне хотелось продолжения. И снова Алек довел меня до полной утраты связи с миром. Когда мы, наконец, уснули, счастливые-пресчастливые, выжатые до последнего, влюбленные друг в друга по уши и липкие от спермы и пота, уже стемнело. И опять Алек встал раньше. На хранящей след его головы подушке лежал огромный букет белоснежных роз. От цветов шел нежный и одновременно будоражащий кровь аромат. Разумеется, я немедленно зарылся в лепестки лицом и разревелся: ведь букетов мне тоже никто никогда не дарил… Таким меня любимый и нашел — сидящим голышом с розами на коленях и льющим слезы в тридцать три ручья. Как же Алек меня утешал! Я рыдал громко и самозабвенно, икал, всхлипывал и намочил ему всю футболку, тыкаясь, как кутенок, носом в его широкую грудь. Не менее пятнадцати минут прошло, прежде чем я успокоился настолько, что смог внятно объяснить, в чем дело. После объяснений меня принялись жалеть еще активней. Разумеется, все это безобразие плавно переросло в секс, я перестал рыдать и начал стонать от наслаждения. Голос у меня сел полностью, из горла рвались лишь полузадушенные всхлипы. Ооо и аххх… Алек был потрясающим любовником. Мне много раз казалось, что я сейчас попросту скончаюсь от едва выносимых ощущений. Но я не скончался и вырубился после совершенно крышесносного оргазма. Даже не позавтракал… Безобразие. Много спать мне не дали и разбудили нежным поцелуем. — Добрый день! — приветствовал меня Алек. — Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? — Есть хочу. — сипловато ответил я, возвращая ласку. — И в душ. Про горящую огнем попу любимому лучше не сообщать. Шатен недоверчиво хмыкнул, но промолчал и только смотрел, как я, закусив губу, чтобы сдержать стоны, уковыливаю в ванную. Судя по выражению его лица, он прекрасно все понял. Когда я сполоснулся, парень заботливо вытер меня полотенцем и намазал мне стертые места обезболивающей мазью. Сразу полегчало и захотелось еще малость пожить. — Зови меня Сашей. — сказал любимый, когда я оделся. И подхватил на руки. — Отнесу тебя обедать. — заявил он. Я протестовал, честное слово! Но, видимо, Сашке просто нравилось меня таскать как куклу. Ну и ладно. Чего спорить из-за ерунды? На обед оказался борщ. Такой борщ — мммммм! Я слопал две тарелки и хотел бы еще, но не лезло. Обидно. — Ты потрясающе готовишь! — выдохнул я, отваливаясь от стола. — Спасибо… Меня, обожравшегося и разомлевшего, уложили в постельку и оставили отдыхать. И я опять уснул. Безобразие — ну сколько можно дрыхнуть? Утром следующего дня Саша вытащил меня из-под одеяла и мы отправились по магазинам — подкупить мне шмотья. Денег потратили — море, намерялись до одурения и едва дотащили до дому все эти пакеты и пакетики. По пути еще умудрились зарулить в парикмахерскую, где жеманный ультрамариновый стилист меня постриг и сделал укладку. Натерпелся, зато теперь жутко стильный. Аж самому страшно! К чему мне столько тряпья? Неужто «на люди» выводить начнут? По клубам, в бары? А что, я не против, но при одном условии — вместе с Сашенькой: я же дикий, кроме своего заведения и не был нигде. Боюсь… А вот и угадал — мы вечером идем в клуб! Ура! Выпьем, потанцуем. Хочу-хочу-хочу! До писка хочу! Саша, я тебя люблю! Ты — лучший! А распрыгался с чего? От радости! О, и не надо так смотреть. Мне семнадцать лет, в конце концов. Я еще маленький. Вот уж не думал, что в таком на вид приличном месте ведут себя, как в последнем борделе. А наркоты здесь — просто закачаешься! На вкус и цвет. Лично мы с Сашей подзаправились коксом. Тут и купили. Хороший, между прочим, кокс, чистый. Выпили, нанюхались потанцевали малость, а потом любимый затащил меня в уголок и ну целовать… А я ни хрена не соображаю и жутко его хочу. Колом член стоит — просто сейчас джинсы лопнут! Кокс, он и есть кокс — от него трахаться прет со страшной силой. Вот мы и трахались, аки кролики. И не мы одни — кругом все трахались. Ладно, мне не привыкать, я ж шлюха… Но все равно как-то не по себе. Другие же не знают, что я шлюха? Или у меня на заголенной заднице это написано светящимися буквами? Короче, я запараноил и попросился домой. Даже истерику устроил. Саша разозлился и вызвал мне такси, а сам остался. Я уехал один. Вы когда-нибудь торчали в полном одиночестве в пустой квартире ночью после трех дорог кристалла? Если нет, то и не пробуйте — это ужас. Я прождал до десяти утра, но Саша так и не вернулся. В конце концов я попросту упился найденной в холодильнике водкой и вырубился на полу в туалете в луже собственной рвоты. Разбудили меня пинком под ребра. — Вставай, пьянь. — Грубо приказал мой любимый. — Прибери за собой — и в душ. Ты воняешь. Мне хотелось умереть от стыда. Когда я, давясь слезами, выполз из ванной, Алек уже спал. Рядом с ним на подушке лежала фотография в черной рамочке. И мне вдруг стало очень-очень страшно. Так страшно, что коленки подкосились и я упал. Саша продрых до вечера и поднялся мрачный и злой. Допив остатки водки, он молча и жестко меня отымел, оделся и ушел. А я остался валяться на смятых простынях с окровавленной задницей. Фотографию шатен забрал с собой. Я проторчал в ожидании почти двое суток. Слезы давно закончились, внутри все заледенело от ужаса. Саша меня разлюбил? Или не любил вообще, а я себе напридумывал сказочку? Он вернет меня обратно в заведение? Только не туда! Все, что угодно, но не бордель, лучше пусть убьет. Наконец мой красавец соизволил явиться. Он притащил шикарный дорогой букет, выглядел виноватым и пожеванным. Он просил прощения, целовал меня и даже всплакнул. И я оттаял в его объятиях. Я его любил. Ох, как же я его любил! Больше жизни. Потом мы долго и нежно занимались сексом и уснули, сплетя пальцы и улыбаясь друг другу, и я успокоился окончательно, уверенный в чувстве моего ненаглядного Сашеньки. Мое глупое сердечко билось для него. Две недели пролетели, как сладкий сон. Мы с Сашей ворковали как голубки, много и страстно занимались сексом, пару раз выходили потанцевать и вообще не ссорились. Я был на седьмом небе от счастья и сиял, как новенькая монеточка. Я полностью отдался своему шатену и вообще уже ничего не соображал. Я пел песни и учился готовить. Я скакал по квартире горной козой. Я целовал Сашеньку по миллиону раз на дню и без конца признавался ему в любви. Короче — спятил нафиг. Не знаю, что за гормоны бушевали у меня в крови, вот только их количество позашкаливало все допустимые нормы. Это оказалось круче, чем героин! Особенно, когда Сашка мне отвечал! А он отвечал, видит Бог… Мне хотелось орать от переизбытка чувств. И я-таки вылетал на балкон и орал — на радость соседям. Короче, меня в эти дни совершенно спокойно можно было бы сдавать в психушку как буйного и неконтролируемого больного. Но Саша только смеялся и обнимал покрепче. Любимый прекрасно понимал, что со мной происходит, и наслаждался. Нам было более, чем хорошо вместе. Отпуск у Саши закончился, и он вышел на работу. Оказывается, я уже месяц живу с психиатром-наркологом, причем весьма модным и отлично оплачиваемым. Хо! Подфартило? А хто его знаить? Лично меня сей дохтур с герыча снимал жестко, без соплей. Изверг… Мог бы и поласковей, честное слово! Как вспоминаю этот ужас — волосы дыборем становятся. Зато колоться больше не тянет! Получается, эффективная методика… Но все равно бррррррр тридцать три раза. Аж до трясучки. Без Сашки было скучно и пусто. Я ждал его из клиники, стряпал по рецептам, наводил чистоту, смотрел телек и тосковал. Даже иногда всплакивал. Любимый нередко возвращался поздно, и вскоре я совсем извелся в одиночестве. Заметив мои опухшие веки и унылый вид, дохтур по психам-наркошатам сжалился и начал брать меня с собой. Я усаживался в уголке его кабинета в огромное мягкое кресло с книжкой на коленях и смотрел, как он работает. Мне было спокойно и уютно. Постепенно я стал не только листать картинки, но и вникать в содержимое страниц — и неожиданно увлекся, хотя и читал поначалу чуть ли не по слогам. Так я открыл для себя литературу. Приключения и детективы захватили меня с головой. Однажды Саша принес толстенький потрепанный том: «Человек, который смеется». Роман потряс до глубины души. Я отходил от шока дня три, а потом перечитал снова, от корки до корки, и впечатлился еще больше. Дальше было еще много разных книг, хороших и не очень. Я читал, и читал запоем, и не мог оторваться. Я «заболел» чтением. Каждая книга рисовала новый мир и меняла видение. Сашка долго чесал в затылке, на меня глядючи, думал и прикидывал, но так ничего и не решил, а просто записал в библиотеку. Именно из-за книг случилась наша с любимым переломная ссора. В тот понедельник я остался дома наедине с очередным романом и зачитался напрочь. Про все на свете позабыл — и про обед, и про уборку, и про рубашки — Сашке погладить. Мой шатен вернулся поздно, усталый, голодный и злой, а в квартире — шаром покати и пальцем о палец не ударено. Ох он и орал — громко, с матюгами. И скотиной обозвал, и прошлое мое разгульное упомянул, и мамку-кукушку. Я поначалу опешил, потом разревелся, а в конце взбесился и тоже заорал. И немедленно огреб по-полной: получил несколько раз по морде, был схвачен за волосы и сунут головой в нечищеный унитаз. Больно и унизительно. Так мне, обнаглевшему шлюшонку, и надо — осмелился на хозяина рот раскрыть. Я бился и умолял о пощаде, захлебываясь сортирной вонючей водичкой и хлещущей из разбитого носа кровью; качать права перехотелось напрочь. Отлупив и почти утопив, Саша бросил мое тело рыдать на полу и ушел, бабахнув дверью. Ночевал он незнамо где. Телефон засылал на автоответчик. Я остановил льющуюся кровь, убрал, как сумел в моем состоянии, алые потеки, прилег и уснул, скуля в подушку. Мне было никак. Я снова почувствовал себя вещью. В душе сломалось что-то важное. Сказка закончилась. Шатен вернулся утром — весьма пьяным и без цветочков. Оглядев меня, трясущегося, с головы до ног, он хмыкнул: — Боишься, малявочка? Я молчал, понурившись. Горло сжималось от боли и обиды, сердце бешено колотилось. Вдруг Алек заметил украшающий мою скулу синяк и нахмурился. — Это я так тебя вчера приложил? — спросил он тихо. Мне очень хотелось разреветься, но я сдержался — вещи не плачут. Им по статусу не положено. А шатен тем временем подхватил меня на руки, прижал к груди и начал укачивать, словно ребенка. — Прости, маленький, я не хотел… — лепетал он. — Прости… Ну не знаю, что на меня нашло… Котенок… Я все-таки расплакался в его объятиях. И мне было так странно — и горько и легко одновременно. От того, что он меня жалеет, и от медленно разгорающегося желания, и еще много от чего, я и сам не понимал толком. Я все еще любил. А сказка и вправду закончилась. Совсем-совсем. Тот приступ нежности оказался последним — протрезвев, Алек стал резким и жестоким, больше не целовал меня по двести раз на дню и не порывался расчесывать мои локоны. Он вовсю повышал голос, не стеснялся оскорблять и распускал руки. Я ходил чуть ли ни на цыпочках, весь покрытый синяками, покорный и запуганный. По ночам хозяин меня тоже бил, а трахал грубо — без особой подготовки и до крови. Мое удовольствие его совершенно не интересовало. Больно. Мерзко. Унизительно. Вещь. Всего лишь вещь. В душе было черно и пусто. Сердце замерло. Взгляд потускнел. Даже плакать не хотелось. Но я еще не разлюбил и продолжал надеяться. Да, у нас полнейший разлад, но, возможно, все еще можно исправить? Нужно срочно выяснить, в чем причина охлаждения. Завести разговор оказалось непросто — Алек возвращался с работы поздно и не желал общаться. По выходным дело обстояло еще хуже — уставший за неделю дохтур дрых до полудня, затем обедал и утыкался в компьютер. На меня он обращал внимание, как на мебель. Приближались новогодние праздники, и это стало поводом. Терпеливо дождавшись, когда мой чудесный насытится, я хлопнул для храбрости рюмку водки, робко подсел рядом и спросил, стараясь, чтобы голос не слишком заметно дрожал: — Сашенька, тебе было вкусно? Алек довольно похлопал себя по полному животу. — Да. — хмыкнул он, отодвигая грязную тарелку. А потом сгреб меня за фартук и потянул к себе. — Подожди! — пискнул я. — Саша, стой, не сейчас! Удивлению шатена не было границ. — Это еще почему?! — холодно поинтересовался парень, залезая мне сзади в трусы и сминая пальцами ягодицу. — Ты повыделываться захотел, что ли, малявочка?! По борделю соскучился?! Впивающиеся в кожу ногти причиняли боль, но гораздо большие страдания я испытывал от равнодушия в устремленном на меня взгляде. — Саша… — простонал бедный я, даже не пытаясь отстраниться. — Сашенька, не злись… Я просто хотел поговорить! Алек пренебрежительно фыркнул и наотмашь ударил меня по лицу. Я слетел со стула на пол, по дороге приложившись затылком об угол стола, рот тут же начал наполняться кровью. — Мне нечего с тобой обсуждать, потаскуха! — прорычал шатен. — Ясно? Я обнял его колени и залепетал, давясь рыданиями: — Сашенька, любимый, выслушай… Пожалуйста… Всего один вопрос… А потом я сделаю все-все, что ты захочешь… Хозяин издевательски заржал. — Ты и так сделаешь, что я захочу. — заявил он. — Кончай истерить и пошли в спальню! Но я не сдавался и только крепче обхватил его ноги. — Саша, миленький… Умоляю… Алек несколько мгновений подумал и кивнул. — Ладно. Только побыстрее! Я оторвался от его штанин и встал на колени, опустив голову. Слезы капали на паркет и разлетались солеными брызгами. — Ну?! — нетерпеливо прикрикнул шатен. Я усилием воли загнал обратно в горло рвущийся всхлип и спросил, глядя снизу вверх в его разгневанное лицо: — Сашенька, почему ты так со мной? Я же люблю тебя! Алек расхохотался — громко и весело. — Зато я тебя не люблю и не любил! — выдавил парень сквозь смех. — Ни вот настолечко! Чего ты себе навоображал, придурок? — и, продолжая хохотать, ткнул мне в лицо отставленный средний палец. Его слова буквально пробивали насквозь. Страх куда-то исчез, в груди заклокотало бешенство. Не бояться, бороться за счастье! Тем более, что терять нечего… — Врешь! — выкрикнул я срывающимся голосом, взлетая на ноги. — Ты любил! Не ожидавший ничего подобного Алек отшатнулся к стене. — Ты любил! — с вдохновением отчаяния орал я, сжимая кулаки и наступая на него. — Ты ласкал, как не ласкают нелюбимых! Что изменилось?! Саша, ответь! Куда делась твоя любовь?! Шатен некоторое время молча пялился на меня, разъяренного, и опомнился. Короткий удар в солнечное сплетение, и вот я опять на полу — корчусь, прижимая к животу руки и тщетно пытаясь вздохнуть. Алек наклонился и схватил меня за шкирку с такой силой, что футболка треснула. — Я никогда тебя не любил. — Медленно процедил он сквозь стиснутые зубы. — Я любил другого и до сих пор его люблю! А ты просто похожая на него охреневшая шлюха! Так что быстро закрыл рот — и в койку! И я покорно закрыл рот и на четвереньках поковылял в койку. Похоже, рухнула последняя надежда вернуть моего Сашу. Да и был ли он моим вообще когда-нибудь? Сердце разрывала боль утраты. Тело насухую терзал Алек. Я терпел и беззвучно плакал, безжалостно вбиваемый в постель человеком, без которого не мыслил жизни и которому был безразличен. Мне хотелось завыть волком. На Новый Год Алек пригласил друзей. Стоять у плиты не пришлось — хозяин заказал еду из ресторана. Компания в количестве пятерых изрядно подвыпивших и успевших накокаиниться парней подвалила к одиннадцати вечера, и началась шумная веселая гульба. Я прислуживал — приносил и уносил, вытряхивал пепельницы, доливал в бокалы. Вскоре крутящийся вокруг хорошенький фарфоровый юный блондинчик с кругами вокруг глаз и без всякого присутствия улыбки вызвал интерес. Один из гостей подозвал меня к себе, бесцеремонно усадил на колени и принялся лапать. Алек смотрел, как будто так и надо, и я смирился. Меня заставили выпить почти полный стакан водки — на голодный желудок, между прочим, и против моего желания, но сопротивление ничего бы не дало. Спиртное мощно поперло в кровь, и я быстро опьянел. Все вдруг стало по барабану, и я выпил еще, и занюхал предложенной на зеркальце дорожкой. Дальнейшее вспоминается, как кошмар. Меня раздели, разложили на ковре и трахали: по-очереди и скопом, со вкусом и знанием дела, во всех мыслимых позах, в рот и в попу, а я кричал от наслаждения и отвращения, захлебывался слезами и чужой спермой и то умолял прекратить, то, наоборот, продолжать. Надо мной глумились, меня били, называли маленьким, горячим, грязным шлюшонком и ненасытной задницей, и Алек не отставал от друзей. Чтобы поддерживать тонус, меня мазали изнутри коксом, совали на зеркальце дорожки и периодически поили водкой. Это продолжалось очень долго. В конце-концов у меня началась чудовищная истерика, я выл, рвался, кусался и царапался, но они не остановились. На рассвете я просто потерял сознание. Я очнулся на полу в гостиной — голый, замерзший, избитый, весь в крови и семени. Тело ломило от боли, голова плыла, между ягодиц полыхал костер — похоже, анус изрядно порвали. Сделав невероятное усилие, я поднялся на четвереньки и прополз в ванну. Смыть следы чужих рук, содрать с мясом! Я корчился под ледяными струями душа, рыдал и скребся мочалкой — снова и снова. Я мечтал умереть — здесь, сейчас, немедленно. Под руку попался острый осколок стакана, я поспешно схватил его и принялся кромсать запястья. Больно, больно… Не телу — душе. Там внутри все плавилось и рассыпалось горячим пеплом. Я кричал, не заботясь, что услышат, и бился о стены, на белый кафель хлестала кровь. Меня накрыло еще одной истерикой. Сашка, Сашенька, почему?! За что?! В чем я провинился перед тобой? Ты подарил мне счастье, пусть и ненадолго, а потом отдал на растерзание — ты, сам; ты, который умеет так нежно целовать, смеялся надо мной и насиловал, вместе с другими… Не понимаю, не могу понять! Моя любовь… Она сделала еще пару судорожных вздохов и сдохла. Я больше не любил Алека. Я его даже не возненавидел — нельзя ненавидеть мертвым, выжженным до тла сердцем. В ванну ворвался кто-то из гостей и заорал дурным голосом. Меня схватили, выбили из пальцев осколок. Глаза у склонившегося ко мне парня были совершенно безумные. — Ах ты сучонок! — прошипел ночной мучитель. — Да я тебя! Я расхохотался ему в лицо. Он принялся пинать меня ногами, а я смеялся и смеялся, пока не отключился в луже собственной крови — ибо все, что могло страшного, со мной уже случилось, а смерти я больше не боялся. Я теперь вообще ничего не боялся. Очнулся я в родном борделе, с перевязанными руками, обколотый транквилизаторами и под капельницей — Алек продал меня обратно. Из одежды на теле были одни бинты. Кулон с цепочкой исчезли — ну конечно, зачем шлюхе золото? Украшения было ни капельки не жалко — я все равно не стал бы его носить. Прощай, сладкий сон. Здравствуй, чудовищная реальность. Я не задержусь в тебе надолго. Всего лишь вещь?! Нет! У вещи нет права на выбор, а у меня есть. Я понял, что именно должен сделать. И помоги мне Бог осуществить задуманное… Ну хотя бы не мешай!