Всё неправильно

Свесив ножки с крыши неба, Шамамбукли беспомощно и почти испуганно наблюдал за тем, как большие волны скрывают его мир, укутывая голубой упругой толщей бегающих туда-сюда людишек. До свода едва ли долетали крики, но, тем не менее, каждый из них, даже неуслышанный, впивался в кожу демиурга иголкой, маленькой зябкой мурашкой, заставляя неуютно ёжиться. Тянуло спуститься, набрать полную шляпу плачущих и кричащих человечков и отнести их куда-нибудь, где хорошо, тепло и радостно. Только вот забыть бы ещё перед этим, как они жгли на кострах младенцев во славу своего странного культа и забавы ради отрубали конечности людям, с ним не согласным. Шамамбукли отчаянно не любил уничтожать свои миры. Всё же он каждым из них занимался долго и трепетно, сам всё вылепливал, ничего покупного не использовал. Над каждым из человечков самолично склонялся, чтобы вдохнуть жизнь. И целую вечность, кажется, развешивал в небе всё новые звёзды красивыми узорами, как можно незаметнее для тех, кто копошился внизу. За свой труд всегда обидно, что ни говори. Тем больнее, когда всё оно – живое, шевелится и плачет. Конечно, виноваты, конечно, спасти их было нельзя, да только несущийся над землёй стон от этого осознания тише не становился. Шамамбукли вздохнул и обнял свои колени. Он думал о печальных глазах детей, которым являлся во снах, и об их горящих среди углей головёнках, теперь, должно быть, залитых солёной водой. И о том, что каждый может совершить ошибку. Ведь многообещающий же был мир… Да нет, что там мир; неправильно было как-то сейчас думать о нём лишь как о большом проекте, отправленном в мусорную корзину. Гораздо больше тревожило то, что эти люди когда-то тоже жили себе, не тужили, ругались, мирились, возделывали огороды. А потом появился один истовый безумец – и вот, всё, что они знали и любили, покрыла вода. Только потому, что покорные и счастливые обитатели процветающего мира, которых Шамамбукли холил и нежил, не смогли противостоять пагубному влиянию. Ну не научили их этому. Чья вина? Иногда, глубоко по секрету, демиург искренне недоумевал – почему именно он таким родился? Неужели других кандидатов не нашлось на такую важную, прямо-таки вселенского масштаба роль? Зачем на неё взяли именно его, Шамамбукли? Он ведь даже не проходил пробы. Часто непозволительно ошибается, иногда ленится, обязанностями своими пренебрегает… Неподходящая кандидатура на такую важную должность как создатель миров, словом. Впрочем, бывают и хуже. Мазукта пристально посмотрел вниз с облака, на котором расположился с товарищем, и, удовлетворившись увиденным, закрутил кран. На губах играла невыветриваемая полуулыбочка, глаза были прищурены: - Всё, дело сделано, нет больше твоих чертенят, принимай работу. Лицо Шамамбукли вытянулось, демонстрируя сложный мыслительный процесс. - Совсем-совсем нет? - Совсем, ни одного не осталось, - Мазукта даже не нашёл нужным свеситься с облака ещё раз, чтобы перепроверить. Только положил у ног Шамамбукли слегка подтекающий шланг и демонстративно отряхнул руки. Добавил, пристально вслушиваясь в наплывающее давящее молчание. – Можешь поблагодарить, я против не буду. - Да, спасибо, - ожил замерший, было, Шамамбукли, всё ещё крепко сжимающий свои колени. – Мне было бы сложно справиться без твоей помощи. Я ценю то, что ты для меня делаешь, - Мазукта удовлетворённо вслушивался в похвалы, но чуть нахмурился, заметив, как вылепливается на знакомом ему до мелочей лице по капле истовая беспомощность, будто бы у маленького ребёнка, забытого в магазине. – Только вот… Не мог бы ты перестать улыбаться? - Нервирует? – Мазукта с явным намерением поддразнить оскалился ещё шире, тем больше напоминая древнее беспощадное божество. Но Шамамбукли поспешно замотал головой. Заметно было, что от одного только взгляда на эту улыбку ему становилось хуже: - Нет, не то чтобы очень. Просто ты только что уничтожил целый мир, населённый людьми. Не находишь, что довольное выражение лица здесь немного неуместно? – под глубокими глазами странного, лилово-голубого оттенка отчётливее, чем обычно, проступила усталость. Возможно, Мазукте бы даже стало совестно. Будь у него совесть. Двумя пальцами, будто тлеющий кончик сигареты, он тушил уже не нужные звёзды на небосводе, одну за другой. Для этого ему приходилось вставать на цыпочки, но жертва была определённо невелика. Раздавленные звёзды в ковшах его ладоней казались еле мерцающими светлячками. - Это были ужасные люди. Сделаешь других, - беззаботно заметил. От этой беззаботности длинные пальцы Шамамбукли, похожие на маховые перья, сжались в кулаки. - Там были дети. - Дети могли пойти по стопам родителей. - А могли и не пойти. - Так спас бы их. Это же ты демиург, ты принимал решение. Ты всемогущ. По крайней мере, здесь. И собрать их заранее, переселить в другой мир – не такое уж сложное для тебя дело. - Но такой риск… - Послушай, Шамамбукли, - с необычно серьёзным выражением лица Мазукта присел рядом на корточки и заглянул в по-ланьи печальные голубые глазищи, положив грубую лапищу на птичью коленку демиурга, запрятанную в джинсу. – Нет смысла убиваться по тому, что ты не можешь исправить. Это попросту нелогично. И вообще, не хочешь уничтожать мир за миром – не балуй ты их так. А то я тебя знаю – то съедобные растения поближе подвинешь, то за ночь озеро воздвигнешь вдруг. Всё ради удобства. Неудивительно, что они вырастают у тебя такими капризными и избалованными. Проблема воспитания. Мазукта прищёлкнул пальцами, явно довольный своим объяснением, но Шамамбукли только поморщился. - Давай сегодня без нравоучений, ладно? Вместе они присели на краешке неба, болтая ногами и будто играя в молчанку. Бывают такие дни, думал Шамамбукли, когда всё в мире идёт неправильно. И небосвод рушится и тускнеет, и всё видится солёным и мутным сквозь воду, и что-то важное с криками и барахтаньем идёт ко дну. И лучший, наверное, друг, сжав в своих ладонях твои тянется за поцелуем, когда ему надоедает просто сидеть и смотреть вниз. Противиться не вышло. Ну как демиургам разбираться с проблемами своих миров, если со своими собственными разобраться не получается? Отрываясь, Шамамбукли вопрошающе заглянул в пустынные, выжженные глаза и в который уже раз задал постоянно гулко звенящий в его голове вопрос: - А как же твоя жена? И дети? Настал черёд Мазукты неуютно ёжиться. - А что они? У нас в округе демиургов немало. И моей благоверной все они по душе больше, чем я. Я даже не уверен, что это моё потомство, - не слушаются, на зов не откликаются, папой не величают. - Как и все дети, - не мог не вклиниться Шамамбукли. - Вот-вот, - Мазукта неожиданно уцепился за эту фразу, как утопающий за тростинку. – Это разве семья? Безобразие какое-то. Мне как-то всегда тут, с тобой уютнее было… Не выгонишь же? Шамамбукли мысленно проплевался и трижды проклял своё слабое, глупое сердце. Угораздило же… Но, глядя на то, как Мазукта умело состроил просящие глазки, не смог не улыбнуться. Демиурги не зря ведь лепят людей по своему образу и подобию. Точно так же они совершают ошибки и бесятся, точно так же делают то, чего не следовало бы. И точно так же оправдываются: ну сердцу же не прикажешь. - Не выгоню. Но женился тогда зачем? У Мазукты хватило ума состроить виноватую моську. - За это ачивку давали. Типа божество и его богиня. Ты же знаешь, я коллекционирую… Они сидели на облаке, болтали ногами и языками, не отпуская ладоней друг друга. Всё было неправильно. Но так хорошо…