Безболезненно

Иногда Рамси просыпается после странных снов – возбуждённый и взъерошенный, с суматошно колотящимся сердцем. Ни за что не припомнил бы, что снилось, да и разве важно?.. Он никогда не бывает один в своей комнате: неслышная тень на пёсьей лежанке в углу – то ли чутко спит, то ли ловит каждый звук, невидимо таращась из темноты. Нет, Рамси не станет помогать себе сам при питомце, но и в ванную уходить не будет, равно как и выставлять сонного непонимающего Вонючку за дверь. Он знает: стоит хлопнуть рядом с собой по кровати – и Вонючка придёт. Опустится рядом, легко прогнув пружины, издаст нежнейшее тихое урчание: гортанное, не похожее ни на один человеческий звук: «Вр-р-р-р…» Надо просто притянуть его за ошейник к себе – он начнёт с шеи, с ушей: благоговейные касания губами и тёплым дыханием, робкие ожоги языком и – с тихим глубоким порыкиванием – бесконечно осторожные укусы. Настолько лёгкие, что прикосновения бритвенно острых зубов вызывают только щекотку – такую, от которой приятные мурашки по телу. Чем нетерпеливее стонешь – тем быстрее он спускается вниз: к ключицам, которые, обхватывая губами, массирует лёгкой дрожью едва-едва сомкнувшихся челюстей; к соскам, которые наглаживает бархатным кончиком языка, горячо сопя и сам заводясь всё сильнее (от осознания этого – будто током пробивает вглубь тела и вниз по позвоночнику); к краю рёбер, где укусы чуть смелее, а рычание увлечённее и глубже. Можно грубо, с нажимом растрёпывать его волосы, вцепляясь, сминать уши, накручивать ошейник на кулак – он станет покорнее, пригнётся, начнёт стелиться, и вместо рычания будет потерянное глухое воркование. Если оторвать его от такого занятия – он будет скулить и мучиться, сожмётся в комок, всем своим видом моля наказать как-то иначе. Но разве можно и самому долго выдержать? За ошейник – и к себе, и обожание слышится уже даже в сопении, когда тёплый ласковый язык переходит от живота к тазовым косточкам: упоённо, увлечённо, с нажимом, но этого мало – и сквозь зубы: «Кусайся!» Он нежничает, прикусывает еле-еле, но это же не шея, где к каждому следу будет потом нездоровое внимание отца: откуда, с кем, как, – можно пригнуть, прижать к себе так, чтоб нажим челюстей стал сильнее, ещё и бёдрами податься навстречу. Да! Этот испуг и почти панический скулёж – слаще, чем вспышка удовольствия, острее, чем мимолётная боль от царапин. Вибрация трясущегося от страха тела – заставляет сладко выгнуться. Ну же! Хватит зализывать – или любишь вкус хозяйской крови? Избавиться от лишней одежды – пара движений; в это время можно поймать взгляд поблёскивающих в темноте глаз, угадать их выражение по контурам: страх, вина, предвкушение, нетерпение, обожание. В этом весь Вонючка. Взять за нижнюю челюсть – беспрекословно приоткрывает рот, пропуская большой палец: кромка имплантированных зубов остра, как нож, острия клыков и третьих, "собачьих", резцов – как зубья пилы. Кончика пальца робко, вопросительно касается язык, шелковисто-бархатный, тёплый… Гладишь его – послушно прогибается под подушечкой пальца, ластится навстречу; Вонючке приятно и самому: лёгкое сжатие челюстей, едва ощутимая вибрация – глухой стон, перешедший в воркование: «У-у-ур-р-р-р…» И всё так же, держа за челюсть, потянуть вниз и пригнуть. И отпустить, мазнув напоследок по приоткрытым губам, и зарыться влажными пальцами в спутанные лохматые волосы. Первое прикосновение – горячим воздухом: неровный прерывистый выдох. Вонючка стесняется и робеет, не знает, куда деться от счастья и благодарности за возможность сделать настолько приятно. За такое доверие – к его-то пасти. …Следующее прикосновение – языком по всей длине, пока ещё не увлечённо, а робко, как котёнок: на вдохе, так что от контраста прохладного воздуха и горячего влажного прикосновения будто током прошибает. Ещё раз и ещё, чуть смелее, увлекаясь, усиливая нажим, и ответный вдох-выдох – сдавленные, будто стон, и одна нога чуть сгибается непроизвольно: плотнее к Вонючкиному телу. Он поднимается от основания всё выше, упоённо, с обожанием соскальзывая губами и языком – ни на долю секунды не касаясь бритвами зубов, втягивая воздух в конце каждого прикосновения, так что всё тело сладко вздрагивает в такт и пальцы сжимаются в спутанных волосах живой игрушки. Он доходит наконец до верха, обхватывает губами столько, сколько может, и плашмя прижимает язык – так влажно и горячо, так много кайфа разом, что ответный стон сквозь закушенную губу – упоённый почти скулёж, и цепкие осторожные лапки, пробравшись под бёдра, робко обхватывают их, чуть сжав крепкие мышцы: справа четыре пальца, слева пять. Ладонь на кудлатой Вонючкиной голове напряжена до предела – почти не нажимая, чтоб не мешать. Он скользит языком медленно и упоённо, будто священнодействуя: обводит, гладит, мягко двигаясь всем телом, так что даже пальцы аккуратно сгибаются в такт; в конце каждого движения чуть всасывает воздух, словно целуя, – каждая такая маленькая вибрация отдаётся вспышкой удовольствия, выбивает сдавленный, без голоса, стон. Прикосновения настойчивей, увлечённее – кончиком языка к таким точкам, о существовании которых и не подозревал до того момента, как вытянешься с блаженным возгласом, задушенным до хрипа о собственное предплечье. Отрывается, широко и жадно проводит языком по всей длине снизу вверх, жарко дыша и поскуливая, ещё и ещё раз; нетерпеливый рык – и за ошейник вверх, на место, крутанув и придушив: продолжай! Ощущения – рывком, ярко и остро, после нескольких секунд перерыва – будто в первый раз! Упоённый хриплый стон – от влажного жара языка и губ, нежной упругой хватки… Нетерпеливые короткие движения бёдер – навстречу быстрым касаниям языка: Вонючка будто лакает, как пёс, дыша рвано и жарко, вцепившись в бёдра отчаянно, на грани сладкого подобия боли. Чуткие, пытливые, обожающие движения – по контуру (дыхание перехватывает, пальцы судорожно вытянутой руки тискают ошейник) и посередине (глухой стон и непроизвольная дрожь: не то податься навстречу этому кайфу, не то замереть как есть, только бы не прекращалось!) – прислушиваясь к каждому ответному звуку, ловя поощряющие поглаживания, неловкие и резкие из-за вспышек удовольствия… И снова быстрые лакающие движения – настойчивее, упоённее – с умоляющим низким стоном, отдающимся едва ощутимой вибрацией губ; ох, да, ещё, ещё, рычи!.. Взрык, захлебнувшийся вдох – да! И вцепившись в игрушку для пыток обеими руками, рвано хрипло выдыхая, Рамси давит в глубине чокнутый от удовольствия вскрик. Этот вскрик выходит последней сладкой дрожью и беззвучным сдавленным стоном – медленно, ме-едленно разжимая занемевшие в хватке пальцы. Ни звука лишнего: эта игра – не в списке разрешённых отцом. Как и «таскать игрушки в постель». Глоток, аккуратное движение языка по кругу, переполненный благодарностью и обожанием взгляд – Вонючка деликатно подставляет щёку под подрагивающую отяжелевшую ладонь. - Хороший, хоро-о-оший… – всё, что приходит в ещё бестолковую, гудящую от удовольствия голову. Пригладить – потирается о руку, воркует-урчит. Счастлив. Притянуть за ошейник и уложить рядом – и пристроить покорную лохматую голову, следующую каждому движению ладони, себе на грудь. Вонючка прижимается осторожно, почти не дыша, с благоговением, как к святыне. Одну руку поджал под себя, другую, четырёхпалую, робко уложил хозяину поперёк живота – и даже это прикосновение для Рамси приятно, в отличие от всех чужих рук, раздражающих и оскорбительных. - Засну и не выгоню – уходи на лежанку, – хрипловато, лениво. - Да, мой лорд, – послушно и благодарно, а голос бархатный, глубокий, как у крупного пса; слушать бы и слушать, но Вонючка неразговорчив, как и любой воспитанный пёс. - Заснёшь сам, не свалишь – кранты тебе. - Я знаю, мой лорд, – с таким неуместным обожанием, что кажется забавной идея выбить его из колеи: спросить что-то такое, что заставит сменить интонацию. К примеру, о том, действительно ли Вонючка мог бы сейчас убить хозяина быстрее, чем тот его. Нож лежит на тумбочке, до него пять футов с замедленной от пережитого кайфа реакцией; оружие Вонючки всегда при нём, перебить артерию на шее – один укус. Которого он никогда не сделает. Спрашивать лень: слишком тепло и сонно, и не хочется ни резкого движения, ни дрожи, ни бормотания, переполненного ужасом. Вонючка блаженно урчит под тёплыми поглаживаниями, слушая постепенно урежающиеся удары сердца. Прикрыв глаза, бережно покусывает протолкнувшийся между хищных челюстей сгиб пальца: вибрирующе, нежно, обняв губами и поглаживая языком. Игрушка для пыток. Послушная, ласковая. Он мог бы быть живым оружием – а служит для удовольствия и забавы, почитая боль за знак привязанности, а унижение – за награду и счастье. «А если я когда-нибудь прикажу?» Вонючке ещё ни разу не приходилось отвечать на этот вопрос. Но почему-то Рамси хочет думать, что таскает свою отсроченную, идеально подконтрольную смерть с собой. Как детонатор или капсулу с ядом. Что-то подсказывает, что она была бы приятнее, чем от ножа или пули.