All Turned On Now?

Она махнула подолом юбки, предлагая американцу самому проверить состояние жучка. Кажется, он почувствовал легкий ветерок, порожденный колыханием цветастого шифона, хотя стоял далеко и, конечно, не мог его ощутить. Но он уже был бессилен что-либо с собой сделать. Тонкая гладкая нога на мгновение блеснула из-под юбки и тут же скрылась, оставляя в глазах расплывающиеся оранжевые круги. Кажется, он все-таки выдал себя. Прерванным вздохом? Дрожью пальцев? Расширенными зрачками? Горячая точка в подреберье ожила и начала медленно раскаляться, как нагревательная спираль. А тут еще этот американец, как хищник, учуял развеянные в воздухе феромоны, и нагло, словно только и ждал этого момента, уступил ему свою прерогативу. Давай, мой русский друг, ты ведь у нас специалист. А сам, чуть не зевая от скуки, ушел на балкон курить. Сука! Он не видел ее лица, пока она стояла на столике и демонстрировала американцу его неработающий радио-датчик. Ему даже не пришло в голову, что этот жест предназначался не ему. Но горячей спирали под сердцем было уже все равно. Почему-то он знал, что этим все закончится и заранее ненавидел себя. С черно-белой фотографии личного досье, которое ему дали для изучения в штабе, на него смотрели огромные живые глаза, хотя, возможно, это была лишь игра света, отраженного от глянцевой поверхности снимка. А еще странная мысль: «А вдруг..?» Она оглянулась. Она развернула опоясанную подвязкой ногу к нему, словно ей было все равно, кто будет это делать. А он уже стоял рядом, хотя мог бы просто проинструктировать ее на словах, что делал не раз в подобных случаях. И, как назло, руки холодные, как лед! Но кто же знал? Что-то было в этом унизительное, раболепное, и одновременно жгуче-волнующее в том, чтобы вот так стоять перед ней, смотреть на нее снизу вверх, всю окутанную золотистым светом, отчего ее и без того темные глаза стали совсем бездонными. Руки плохо слушаются, ищут вслепую, теряются в теплых складках платья. Она смотрит удивленно и уже начинает подозревать. Наконец, пальцы наткнулись на твердую пластмассу и сдвинули рычажок выключателя. А потом он не выдержал и коснулся ее. Она вздрогнула. Ей холодно? Ей страшно? И почему ему не все равно? Не бойся, я буду рядом. Если все пройдет по плану, если мы выполним задание, если к вечеру мы останемся живы, я уже никогда не отпущу тебя. Она не улыбалась. Кажется, она поняла. Ее глаза стали ближе, еще ближе, пока не заполнили собой весь видимый мир. Горячая спираль в груди раскалилась добела, заклокотала, и тут… - All turned on now? *** Американец вальяжно развалился в кресле, словно ничего не происходило. Русский стоял позади в позе провинциального актера, нелепо облокотившись о спинку дивана. И глаза. Она почти физически чувствовала, как они давят ей в спину, провожают каждое движение. А американцу все равно. Его волнует лишь то, работает ли датчик, закрепленный у нее под юбкой на нейлоновой подвязке. Надутый индюк, самовлюбленный хлыщ, дамский угодник. Колючая обида поднялась к горлу и застучала в ушах сладострастными стонами, прорывающимися сквозь радиопомехи шпионской рации. Ну чем она хуже той долговязой аристократки? И тогда, не осознавая, что делает, она вскочила на низкий журнальный столик и небрежно взмахнула подолом летнего платья от Мэри Куант, над которым эти двое так азартно спорили в магазине Западного Берлина. Пусть сам проверит свое добро прямо на ней. Она с торжеством посмотрела на американца. Неужели и теперь не поймет? Но тот лишь скривил рот в беспомощной улыбке и почему-то посмотрел не на нее, а на того, кто стоял у нее за спиной. Только сейчас она поняла, что то, что все это время жгло ей лопатки, был вовсе не солнечный луч, заблудившийся в занавесках. Американец развел руками и предложил русскому заняться делом вместо него, а сам, насвистывая пустой мотивчик, удалился на балкон. Если он мог показать ей свое безразличие более очевидным способом, то такого способа в природе не существовало. Колючая обида снова сковала гортань и поползла вверх по носоглотке. Главное не поддаться. Она стерпит. Она выдержит. Ведь у нас еще есть наш медведь. Она до боли закусила щеку, стараясь справиться с разочарованием, и тут же со всей балетной грацией, на какую была способна, повернулась на носке к застывшему в немом обмороке русскому. Он подошел. Неловко растер закоченевшие ладони. Где он успел замерзнуть? В комнате духота! Затем тихо, неуверенно, словно в первый раз прикасался к женщине, стыдливо пряча глаза, он попытался нащупать под легкой тканью миниатюрный передатчик. У нее вся обида прошла, настолько это было комично. Медведь оказался совсем ручной. Наконец, передатчик заработал, а он, вместо того, чтобы уйти, обхватил своими большими ладонями ее бедро, так что она на миг испугалась: что у него на уме? И тогда она посмотрела ему в глаза. Где-то там, на дне его странных чужих глаз горела стихия, живая и подвижная, как спираль. Она сморгнула, но это не помогло. Спираль затягивала ее в себя, лишая равновесия. А он смотрит. Он ждет. Он на все готов. Ну же... И в этот момент их общей слабости комнату огласил холодный насмешливый голос: - All turned on now? *** Пожалуй, он со своего места видел больше, чем мог видеть напарник, стоя позади нее, картинно и неестественно облокотившись о спинку дивана. Тонкая голая нога и краешек белых трусиков всего на долю секунды. Это, конечно, приятно, но совершенно неуместно. Он по инерции улыбнулся наиболее циничной из своих улыбок и вальяжно развалился в кресле, чтобы скрыть волнение. Она не поняла, да и не поймет. А вот наш русский друг дал слабину! Он успел заметить, пока опадал шифон, как дрогнул стальной подбородок и потеплел свинцовый взгляд голубых, слишком голубых глаз. И этот взгляд потряс его гораздо сильнее, чем он мог представить. Сердце обиженно вздрогнуло и попыталось найти себе укромное место в глубинах израненного тела. Нужно срочно что-то сделать, только не самому лезть к ней под юбку. Улыбка, верная подруга, снова закрыла его своим щитом. - Уступаю. И бегом на балкон отдышаться. Дрянные американские спички не хотели разгораться. Наконец, долгожданный терпкий дым заполнил легкие и вышел из ноздрей парой прихотливых струй. Он окинул взглядом Вечный город, где он бывал не раз, куда стремился, которым восхищался, и который в этот момент показался ему тесным и неряшливым, словно свалка старья на чердаке. На очень большом чердаке. Еще затяжка. Дать им время, пока догорит сигарета. Взгляд отчаянно искал опоры, скользил по древним травертиновым стенам и черепичным крышам, но ни за что не мог зацепиться, а вместо этого норовил углубиться в себя и застыть там вокруг черной пульсирующей точки, имя которой было всегда одно. Вот опять началось. Мало было истории с Мэйбл? И с Оливером? Ну почему он так падок на голубые глаза и твердые характеры? Неужели ты думаешь, что он это оценит? Не оценит, даже не задумается. Хотя вчера ему показалось, что между ними возникло взаимопонимание. Но теперь, когда он увидел этот взгляд, он понял: все, что нужно этому человеку, сейчас находится там, в комнате. А ты снова вдребезги, и никто во всем мире тебе не поможет. И меньше всех — он. Он прислушался. В комнате было тихо. Хотя нет, какой-то шепот. Кажется, связь налажена во всех смыслах. И до половины не докуренная сигарета полетела за балкон. Он поспешил в комнату с очередной двусмысленной скабрезностью на устах, чтобы не дать им… ему… себе поверить, что это случилось. - All turned on now?