Надеюсь на шторм. Чтобы крышу снесло, а стены не тронуло. Немного холодно. Ночь на крыльце.
Некоторое время смотрит на собственный неровный почерк и бледные чернила ручки, убирая блокнот обратно в сумку. Одна из наклеек задевает молнию и падает на ногу Минсока, мужчина чуть позже выбрасывает ее и не может вспомнить, была ли любимой именно она. Ким до вечера просто сидит на краю кровати, глядя в стену перед собой, на которой можно заметить несколько маленьких трещинок. Он мог бы занять это время, чтобы переосмыслить собственную жизнь, но Минсок все еще помнит, чем это закончилось в прошлый раз. А, поскольку в домике скандалить не с кем, винить Ким сможет лишь себя, что нежелательно, потому что он сейчас не в том расположении духа. Ему вообще не хочется ни о чем думать, потому что так жить становится намного легче. А вечером выходит на веранду, освещенную несколькими небольшими лампочками, что моргают над головой, создавая приятное приглушенное сияние. И, прикрыв глаза, можно представить, что это звезды спустились с небосвода, чтобы указать тебе верный путь. Минсок коротко усмехается, потому что в жизни так не бывает, и ты будешь блуждать в темноте до тех пор, пока не разобьешь себе весь лоб и не стопчешь ноги, так и оставшись на обочине собственной жизни. Потому что в реальности верного пути и вовсе нет. И сейчас Кима интересует лишь море, что прекрасно видно с веранды, плавать он все равно не умеет. Вот черные волны, что обеспокоенно бьются о камни, оставляя расплывчатые следы на песке, больше всего похожи на его жизнь. Такую же безрадостную и разбивающуюся о многочисленные преграды, которые сплотились плотной стеной и не позволяют пройти дальше, как бы Минсок не старался. А он, по правде говоря, и не старался. Возможно, первые пару лет, а потом ему это стало неинтересно и вот уже лет десять, если не больше, он сидит на берегу, изо дня в день, наблюдая за тем, как за камнями к нему пытаются пробиться волны южного течения, что могли бы принести ему счастье. Минсок не верит их обнадеживающему шепоту, что уговаривает хотя бы попытаться сдвинуть самый маленький камень, проделав брешь. Ким лишь смеется, потому что эту преграду он воздвиг сам, только… она оказалась намного прочнее, чем он предполагал. Мужчина считает, что привыкнуть можно ко всему. Он в этом уже убедился, продолжая уверять себя в том, что наблюдать ему нравится намного больше, чем учиться плавать. Да и если он столь опрометчиво зайдет в воду, спасать его будет некому, потому что, как понял Минсок из слов владельца, он единственный, кто решил насладиться морем в середине осени. Ким не спорит, но про себя добавляет: насладиться морем в подобной глуши, где до ближайшей деревни около трех часов пути. И это было решающим фактором в выборе места, где можно было бы не то воспрять духом, не то утонуть. Второй вариант кажется Минсоку более осуществимым, а в блокноте появляется еще несколько заметок:Черные воды. Сколько душ они таят в себе? Возможно ли будет отвоевать свою? Думаю… Нет.
Минсок набрасывает на плечи тонкий плед, который на удивление сохранил тепло, хоть и лежал весь день на улице. Погода здесь неплохая, но ветер очень сильный и приходится постоянно прикрывать рукой глаза, чтобы сухой песок не мешал. Видя одинокую фигуру, что приближается к его домику, Ким думает на владельца, не считая необходимым обращать на него внимание. Он считает, что все необходимое они уже обсудили, а Минсок приехал сюда не для того, чтобы заводить «друзей». Усмехается собственным мыслям, потому что это лишь новая страница в его жизни, которую он, с большой вероятностью, потом вырвет и больше никогда не вспомнит. Но… если он все-таки собрался ее вырвать, не означает ли это, что ее необходимо чем-то заполнить? Чем-то, кроме его бесполезных заметок о протекающих днях. Минсок еще бы добавил, что утекают они у него между пальцев, не принося ничего, кроме неприятной влаги, охлаждающей ладони. А человек приближается, но на улице достаточно темно, чтобы скрыть его лицо. Он несколько ниже владельца и Минсок поднимается на ноги, собираясь скрыться в домике, когда незнакомец прибавляет шаг и опускается на ступеньки раньше, чем Киму удается уйти и оставить его в одиночестве. А юноша, которому на вид лет девятнадцать, широко улыбается, запрокидывая голову назад и темными, блестящими от света лампочек, глазами, скользит по лицу Минсока. — Тебе нравится ощущение песка под босыми ногами? — спрашивает Чен. Мужчина смотрит удивленно, опираясь спиной на стену и складывая руки на груди, придерживая съезжающий плед, что обнажает одно плечо, потому что верха на Минсоке нет. Он хотел окунуться, но черные воды отпугнули его. И черные глаза юноши пугают не меньше, но оторваться от них невозможно, настолько они красивы. Они затягивают и заставляют подчиниться, а у Минсока уже не осталось сил. Первая слеза жалости к себе скатывается по щеке, оставляя влажный след, что поблескивает от света лампочек, что покачиваются на ветру. — Так нравится? — несколько удивленно спрашивает Чондэ, поднимаясь на одну ступеньку, откидываясь назад так, что его голова оказывается на ступнях Минсока, которого трясет, словно в лихорадке. — Нет, — севшим голосом отвечает Ким, — мне не нравится. — Жаль, мы могли бы прогуляться. — Не… — Мне нравится, как песчинки забиваются между пальцев, а потом высыхают. Ты чувствуешь их у себя в обуви, как они покалывают ступни, вызывая щекотку. Это приятно, но многим не нравится. Они морщат носы и говорят, что это противно, словно у тебя по ногам бегают муравьи. Они странные. — Странный ты, — несколько раздраженно отвечает Минсок, который не понимает, что этому юноше от него потребовалось. — А ты не считаешь себя странным? — Почему? — Мы здесь вдвоем, тебе хотя бы это не кажется странным? Думаю, в глазах других мы именно так и выглядим. Не обращал внимания на взгляд владельца? — Он мне не интересен. — А я? Ты смотришь мне в глаза. Что видишь? — Себя. Чондэ улыбается, демонстрируя невероятно красивую кошачью улыбку, от которой сердце пропускает несколько ударов. Минсок старательно игнорирует его, потому что сердце у него всегда было глупым и ничего хорошего в жизни так и не принесло. — Приятно слышать. — Глупого и окрыленного пустыми мечтаниями юнца, — чеканя каждое слово, произносит Минсок, невольно прищуривая глаза, а Чен продолжает улыбаться, глядя снизу вверх. — Похож на лиса. — Подойдешь ближе, и я перегрызу тебе горло. — Но я все-таки рискну, — отвечает Чондэ и тихо смеется, чей голос разносится поверх шума волн. Минсок с долей удивления думает, что этот голос может преодолеть и камни, пугаясь собственных мыслей. Похоже, они действительно оба не в себе, но в разной степени, осталось лишь понять, кто кого сводит с ума. А Чен поворачивает голову вбок и оставляет на ступнях Кима несколько легких поцелуев, от которых у мужчины пальцы поджимаются. — Щекотно? — игриво спрашивает юноша, а Минсоку кажется, что он сейчас упадет без чувств, цепляясь за стену руками, но все равно сползает вниз. Чондэ приподнимается на руках, что их лица оказываются на одном уровне, и улыбается. Совершенно очаровательно. Минсок думает, что настолько счастливых людей просто не бывает, чтобы они так улыбались. — Почему не идешь купаться? — неожиданно спрашивает Чен, отворачиваясь и вглядываясь в морские беспокойные волны, что насмешливо шепчут о том, что на всем берегу не найдется смельчаков, решившихся их обуздать. А Чондэ это и не нужно, все равно он плавать не умеет. — Не хочу. — Разве не для этого приезжают на море? — Нет… — А для чего? Для безумств? Минсок думает, что Чен похож на ребенка, которому впору объяснять самые простые вещи. — Для успокоения, — тихо отвечает мужчина, укладывая голову на сложенные руки, откидывая плед с одной стороны. Юноша некоторое время пытается его поправить, говоря: — Ты же замерзнешь. А потом замечает мягкую улыбку на чужих губах и подползает ближе, прижимаясь к Минсоку плечом к плечу. И пусть кожа у Чена холодная, с ним под боком становится намного теплее. — Тебя привлекают безумства? — спрашивает юноша, беря старшего за руку и смущенно отворачивается, что Кима забавляет. Он оставляет легкий поцелуй на чужой щеке, быстро выпрямляясь, словно ничего не случилось, а скулы Чена покрываются еле различимым румянцем, от которого теплее становится уже на сердце. — Для меня и одного оказалось много. — Расскажешь? — Нет. — Ты слишком часто говоришь это слово. — А ты любитель неуместных вопросов. — Уже половина ночи прошла, — задумчиво говорит Чен. — Так и останемся незнакомцами? Минсок усмехается. — Тогда я буду звать тебя Эхо. — Почему? — Мне кажется это забавным и одновременно грустным, тебе подходит. Говоришь ты тихо, но каждое слово продолжает звучать во мне. В сердце. — На тебя так действует шум волн? — Не веришь в романтику? — Я не верю тебе, — хмуро отвечает мужчина. — Тогда позволь себе в этой жизни еще одно безумство, — шепот в ухо, горячий, а по телу Минсока проходит дрожь, которая ему совершенно не нравится. Знакомо, настолько, что пугает. Мужчина пытается отстраниться, но Чондэ все еще удерживает его за руку, притягивая к себе, целуя вслепую, оставляя горячие следы на щеках, веках и в уголке губ, так и не доставая до них. Минсок дергается и отталкивает младшего, рывком поднимаясь на ноги. Дыхание у него сбилось, а взгляд почти безумный, как у загнанного в ловушку зверя и смотрит он так сердито, что Чену становится не по себе. Блондин виновато улыбается, не решаясь поднять головы, лишь протягивает старшему плед, вновь прося укрыться, чтобы холодный ветер не добрался до него. — Приятных снов, — тихо шепчет Чондэ, когда у него за спиной захлопывается дверь. И продолжает прислушиваться к волнам, что громко смеются над ним. — А вот и не смешно, — тихо говорит юноша. — Может, он мне понравился… А Минсок открывает в блокноте случайную страницу, на несколько минут замирая со сжатой в руке ручкой, рассматривая неумелый рисунок детской рукой, а по кругу написаны слова, которые ассоциировались у него с радостью. Ким коротко усмехается, не понимая, как нечто светлое могло промелькнуть в его жизни и приписывает внизу страницы свои представления:Кошачья улыбка. Искристые глаза… счастливые и немного лживые. Не верь никому, кроме себя. Не бросайся в омут с головой, потому что… …он тебя погубит.
Чен приходит и на следующий вечер. С неизменной улыбкой на лице и светом, что исходит от его души, что к ней хочется прикоснуться, но Минсок не решается. Собственную он давно считает сгнившей, запирая глубоко в себе и не показывая миру. А он и не спрашивает, не интересно. Блондин не от мира сего, поэтому наклоняется ближе, словно пытается увидеть отражение души в глазах Минсока, которые тот постоянно опускает и недовольно спрашивает, что Чондэ здесь делает. — Как и ты, бегу от проблем, — смеется Чен и опускается рядом, но сохраняя небольшое расстояние, чтобы случайно не коснуться, из-за чего оба чувствуют себя неловко. Минсок думает, что Чондэ приходит слишком поздно, потому что у мужчины есть несколько часов днем, чтобы разрушить себя изнутри в очередной раз. Исписать мелкими буквами поля блокнота и вновь лечь спать в попытке забыться. Хотелось бы, раз и навсегда, но слишком страшно. Минсок даже к морю подойти не решается и от этого становится даже смешно. — Ты бежишь по песку? — тихо спрашивает мужчина. — Иногда кажется, что по стеклу. На мгновение наступает тишина, которую никто не решается прервать, кроме беспокойных волн, что являются единственными свидетелями небольшой драмы между двух сердец, что бьются в унисон, да никто не желает к ним прислушиваться. Считают, что те всегда врут. А что если… нет. Но, когда это поймут, будет уже поздно. А пока есть только берег моря, осенний ветер и веранда, на которой пишется новая история любви и несчастья. — Ко мне ты тоже пришел по стеклу? Чен смеется, неуверенно беря старшего за руку. Когда юношу не отталкивает, тот улыбается более уверенно, переплетая их пальцы и сжимая изо всех сил, чтобы почувствовать тепло чужого тела, которое так не хочется отпускать. Хотя бы не этим вечером, что плавно обращается в ночь. — Нет, был окрылен, что даже не заметил. И вновь тишина. Менее напряженная и отчего-то манящая, словно чувства похожи на бутоны, что распускаются только под светом луны или же под шум волн, что обволакивает Чондэ и Минсока, убаюкивая и даря покой. Облегчение, унося с собой под воду все печали. Но это лишь кратковременная иллюзия, потому что Киму карман жжет блокнот, в котором хранится половина его жизни, полная скорее серых полос, чем черных или белых, потому что в мире нет ничего абсолютного. Также и абсолютно белого цвета быть не может. Не в жизни уж точно, потому что на каждой светлой полосе обязательно найдется пятно, которое испортит тебя хотя бы настроение, если не будущее. Минсоку кажется, что у него на дороге еще и камни разбросаны. Об один из них он споткнулся вновь, не спеша подняться, потому что этот «камень» прямо сейчас держит его за руку. — Надеюсь, окрылен счастьем? Чен улыбается, наклоняясь ближе, что их губы почти соприкасаются. — Мыслями о тебе. Минсок смотрит, вглядываясь в короткие вспышки искорок в чужих темных глазах и смеется, закрывая лицо руками, потому что Чондэ выглядит слишком серьезно, а Ким думает, что его смех предвестник истерики. Юноша смущается и также закрывает лицо, недовольно жалуясь на то, что Минсок не воспринимает его всерьез. — У меня есть причины относиться к тебе иначе? — Я тебе интересен? — Я не буду отвечать. — В этом весь ты, Эхо. Ким невольно напрягается от этого «имени», но чуть позже легко улыбается. Звучит не так уж и плохо. — А как ты меня видишь? — С грустными глазами и сквозной раной на сердце, — не задумываясь, отвечает Чен, а Минсоку хочется выть, подобно раненному зверю, потому что невозможно так хорошо видеть чужую душу. Ким же, глядя на юношу, видит сумасбродство и… нечто, что он описать не в силах. — Ты счастлив? — серьезно спрашивает мужчина. — Пока рядом со мной ты. — А что будет потом? Чен грустно улыбается. — А потом я скрою свое настоящее лицо, и окружающие будут считать меня другим человеком. — Каким? Полным амбиций, стремлений и авантюр? — Нет… Скорее серым… Очередным. — Очередным? — Да. Очередным человеком, который теряется в потоке людей и не отличается от них ничем, потому что они все, на самом деле, безлики и равнодушны. Смотрят лишь вперед, да толку нет, потому что в зеркале даже не видят собственное отражение. — Пытаешься наполнить свою жизнь… красками? — Рисую без кистей, — смеется Чондэ. — Окунаю руки в краску, да так и стою, пока она не высохнет. — Зачем? — Для меня важны прикосновения. Я считаю, что в людях есть две важные черты: глаза и руки. Они могут сказать все, главное… уметь смотреть и читать. — Тогда зачем ты прячешь собственные руки? — Они все равно никому не нужны, — отвечает Чен и Минсок, пожалуй, впервые замечает промелькнувшую в чужих глазах печаль, словно душа юноши бьется в груди, моля о внимании, а все лишь отворачиваются, уподобляясь дешевой лести и лживым улыбкам. — Сквозь краску рук не видно. — А если кто-то захочет на них взглянуть? — Пусть растворит ее слезами, — усмехается Чондэ и мужчина отражает этот жест на собственном лице. Действительно, забавно настолько, что впору нырять с головой. — Ты умеешь плавать? — спрашивает Минсок, почти крича. — Нет, — растерянно отвечает Чен, а мужчина громко смеется, кладя голову на чужое плечо. Его собственные дрожат, а воздуха не хватает и приходится дышать глубже и чаще, почти задыхаясь. Блондин не спрашивает, лишь осторожно гладит Минсока по голове, как бы шепча, что он рядом и никогда не оставит. Ким закрывает глаза, позволяя себе поверить. Хотя бы в это мгновение. Тонуть им все равно вдвоем. — Так… почему именно краска? — Пусть хоть что-то в моей жизни будет яркого цвета. Думал еще над сажей или смолой, но, знаешь… думаю, я и так вижу слишком много черного. Даже сейчас… какое небо? — Звездное. Чен нежно улыбается, оставляя легкий поцелуй на темных волосах Кима. — Хорошо… хорошо, — шепчет блондин. — А какого они цвета? — А какие краски ты используешь? — Настолько яркие, что просто глядя на них, ты уже улыбаешься. Оранжевый, зеленый, голубой… — Почему только краски лета? — Мне бы хотелось остаться в нем навсегда. — Не думаю, что лето чем-то лучше других времен года. Сейчас же осень, а мы здесь и… вполне счастливы. — Если не смотреть друг на друга днем, — на губах юноши появляется кривоватая улыбка. Искренняя и от этого лишь страшнее. — А мне бы хотелось увидеть твои руки при свете солнца, оно более честное, чем луна. — Почему? — Я не вижу тебя ночью. Это не твое время. Именно сейчас передо мной сидит тот самый «очередной», на которого я не обращу внимания и пройду мимо, даже если он упадет передо мной на колени. А Чен все улыбается. Отстраняется от Минсока, закрывая его пледом, чтобы мужчина не замерз и опускается на несколько ступенек, чтобы Ким смотрел на него сверху вниз. Глаза Чондэ игриво сверкают, а отклики света от лампочек, путаются в его золотистых волосах, завораживая. Создавая нечто удивительное, что Минсок хотел бы сохранить в своем сердце. — А теперь? Видишь? Брюнет не отвечает. Перед глазами все плывет и с кончиков ресниц срывается несколько жемчужных капель, которые Чен пытается поймать раскрытыми ладонями, громко смеясь, заглушая своим мелодичным голосом все мысли старшего. — Мы же у моря, — говорит юноша. — Здесь не место для личных трагедий. — А для чего? — Для успокоения, — отвечает Чондэ, не переставая улыбаться и глаза блестят. Минсок не уверен, но… влюбленно? — Не прислушиваешься к собственным словам. — Говорю я одни глупости, которые мне никогда не помогают. — А я запомню. Слова о многом врут, но, знаешь… иногда хочется поверить и в ложь. — Приторно-сладкую, чтобы растекалась по горлу сиропом, смягчая раны на сердце. — Ты меня пугаешь, Эхо. — Почему? — Слишком похож на меня. Остаток ночи они молчат, потому было сказано не так много, но достаточно. И тишина кажется тяжелой, но желанной. Столь необходимой, что и Чондэ, и Минсок сохраняют ее право на эту ночь, что неумолимо тянет свои темные руки к небу в попытке предугадать появление солнца. А они, словно герои какой-нибудь сказки, расстаются с первыми лучами оранжевого светила, не прощаясь, боясь, что из-за этого могут больше не встретиться. Прощаются, когда расстаются, а они всегда вместе, пока у них есть эта веранда и море, на которое они смотрят каждый вечер, не решаясь подойти ближе. Они и без того тонут в собственных душевных терзаниях. Чен прячет руки в карманах, вздрагивая от пронизывающего ветра, а Минсок догоняет его и отдает плед, от которого исходит жар чужого тела. Приятно. На щеке мужчины остается короткий поцелуй, который, казалось, согревает его вплоть до домика, пока брюнет не закрывает за собой дверь. В воздухе застывает тихий шепот, чтобы не спугнуть самого себя: — Совсем обезумел… Из чужой любви не выплыть, а я все ныряю. В блокноте появляются новые пометки:Нужно набрать побольше воздуха. Не поможет… Хотя… Откуда мне знать. Мне никто даже не объяснил, как должна выглядеть любовь. Да и ему, похоже, тоже.
На одной странице разворота список запланированных к просмотру фильмов с распечатанными кадрами из них, чтобы не забыть сюжет. На другой любимые сладости с указанием страниц их собственноручно написанной поваренной книги, а края листов украшены разноцветными узорами. Минсок даже не помнит, почему взял блокнот с собой и сейчас марает его собственными ничтожными мыслями, которые полны чего-то не столько мрачного, сколько безнадежного. После этих пометок появляется лишь одно желание: укрыться у себя в доме, опустить руки и ждать последнего дня, пока он не проникнет вместе с голосом ветра сквозь щель между стеной и дверью. И все эти яркие наклейки, рисунки и строчки из песен, которые должны были воодушевлять… Наверное, Минсок просто пытался достать и для себя кусочек счастья. Личное маленькое солнце, которое он украл с чьего-то неба, оставив бесконечную ночь, только… Забыл об одном: в испорченных руках и вещи становятся такими же. Ким видел, как это маленькое солнце, что некогда светило так ярко, маня своим блеском мужчину, медленно теряет краски, становясь таким же серым и унылым, как и все вокруг. Хочется спать, но Минсок выбегает на улицу, отчего-то тяжело дыша, а сердце в груди бьется так громко, что, кажется, его стук можно услышать у моря. Моря… Ким смотрит на него, словно на врага, но делает медленные шаги вперед, чувствуя дрожь в ногах, которые подкашиваются и, кажется, что мужчина вот-вот упадет. Не сводит взгляд со спокойных волн, что тоже спят и просят их не тревожить, но Минсоку нужны краски и первое, что приходит ему в голову: руки юноши с кошачьей смущенной улыбкой. Но Чена нигде нет, и становится страшно, а на ресницах боязливо застывают первые слезинки, которые с них так и не срываются. Собирать их тоже некому, поэтому Минсок лишь отмахивается. А паника все клубится внутри, подбираясь ближе к сердцу, и Ким знает, что самостоятельно ее никак не успокоит. Море медленно просыпается от шагов мужчины, заинтересованно журча и облизывая поджимающиеся пальцы босых ног. Насмехается. Минсок так и слышит вкрадчивый шепот: Смотрите, кто пришел. Тот, кто не умеет плавать. Потерял такого же, что погибает на страницах собственной же сказки. — Нет, — шепчет в ответ Минсок. — Он — мечтатель. Ему парить, а не тонуть. Море его упокоит… Ким вздрагивает, расширившимися от ужаса глазами, глядя на водную гладь, что слегка покачивается, а ветер пускает по ней рябь. Чондэ только подходя к домику Минсока, хмурится, не видя на веранде одинокой фигуры и зажженного света, что освещает клочок земли перед ступенями. Заглядывает в окна, но внутри темнота и не видно ничего, Чен даже не может сказать, если в домике хоть что-то, кроме пустоты, а сердце обеспокоенно сжимается и боится поглядеть на мир, который неожиданно повернулся к юноше своей худшей стороной. Чен дергает ручку, второй рукой стуча в дверь, чувствуя, как по виску скатывается капелька пота, а по спине, в противовес, бегут мурашки. Чондэ не хочется верить, что его оставили вот… так. Не попрощавшись, ведь юноша думал, они еще не расстаются. Улыбался, пытался прикоснуться к старшему, и желал прижать того к груди, чтобы брюнет услышал стук чужого сердца. Пусть и тихий, но полный нежности, которой Чен еще не испытывал. Оседает на деревянный пол и всматривается в черные волны впереди, горько усмехаясь. Они что-то кричат ему, да только Чондэ не может разобрать ни слова. И мир перед глазами плывет, смешиваясь в единое черное пятно. Да и на что он надеялся? На безоблачное счастье с улыбками и тихим смехом? Усмехается собственным мыслям, потому что не стоит и надеяться на то, что неосуществимо, ведь это лишь несколько дней, что случайно связали два одиноких сердца, которые нашли мимолетный покой друг в друге. Да и с этим можно поспорить, потому что Эхо смотрит так, словно ему не то, что Чондэ, а весь мир не нужен и блондину придется с этим согласиться, потому что он не способен заставить другого человека поверить в себя. Он сам себе не верит. Своим улыбкам и обманчивым глазам, что рассказывают то, что Чондэ посчитает нужным. В конце концов, он такой же сбежавший, у которого по ту сторону, где города, полные людей и нити судьбы переплетаются так тесно, что порой тошнит, осталось «я», которое он пожелал забыть. У мужчины есть такое же, только он, в отличие от Чена, не пытается спрятать его поглубже. Юноша отчасти даже завидует, потому что упиваться этими днями, что похожи на чужую жизнь, которую он осмелился прожить, грязно. Но Чондэ не может найти в себе силы вернуться к оставленному в одиночестве «я», не вкусив и частицы настоящего счастья, которое, кажется, уже рухнуло. А волны продолжают кричать, с неистовством разбиваясь о камни и пугая Чондэ, который им не доверяет. Те слишком усердно пытаются его заманить, но у него за спиной пустой дом, не желающий отвечать, и юноша думает, что не будет подходить к морю слишком близко. Даже в голове это звучит достаточно несуразно, чтобы Чондэ мог над собой посмеяться, но не хочется даже улыбнуться. Море становится все ближе, но не за этим Чен сюда приехал… — Это наше новое убежище, где никто не догадается нас искать? — усмехается блондин, подходя ближе. Минсок стоит к нему спиной по колено в воде. Дрожит, обнимая себя руками, но это нисколько не спасает и Чен, входя в черные волны, задерживает дыхание, потому что кажется, море их подхватит в любой момент, навсегда оставив рядом. Обнимает мужчину и мягко уводит его на берег под недовольный шум воды, что лижет их босые ноги. Становится не так страшно, но сердце все равно бьется слишком быстро. Чен останавливается, чтобы прислониться ухом к чужой спине, прислушиваясь, и улыбается так счастливо, словно смог дотянуться до заветной мечты. — В унисон, — тихо говорит он, боясь нарушить момент, потому что под светом луны мир кажется в несколько раз прекраснее. А Ким молчит, лишь кладет холодные ладони на чужие руки и склоняет голову к плечу, позволяя оставить на шее россыпь коротких поспешных поцелуев. Чен скользит до уха языком, несильно прикусывая мочку, и слышит бархатный смех старшего, от которого внутренности связываются в узел. Пожалуй, блондин готов отдать свою не самую ценную душу, чтобы слушать его вечно, будь он уверен, что Минсок согласится на подобный обмен. Когда ноги касаются влажного песка, Чен падает на колени, невольно заставляя Мина опуститься следом, все также обнимая его, сжимая руки лишь сильнее. Шум волн перекрывает первый судорожный вздох и тихий шепот юноши: — Как я рад… ты рядом. Все еще рядом, что я могу прикоснуться к тебе. Эхо, пожалуйста… Прошу, не оставляй меня. Не выключай свет. Будь здесь, со мной, пока… Чондэ дышит глубоко. Не видит, как на губах мужчины появляется горькая усмешка, которому блондина совершенно не жаль. — Пока мы не вернемся к своим реалиям. Мы здесь не для того, чтобы начать жизнь заново, а для того, что сбежать и спрятаться. Разве не так ты говорил? — Так почему мы не можем прятаться вместе? — Потому что нам это не нужно. — Только тебе… — Замолчи, — грубо обрывает его Минсок, не желая слушать. Все слова лживы, особенно те, что говорят о любви. Ким поворачивается, чтобы губами собрать каждую слезинку Чондэ, у которого на лице появляется неуверенная улыбка. Он опускает голову, упираясь лбом в чужое плечо и, игнорируя недовольство старшего, продолжает шептать о том, чтобы они могли бы быть счастливы в своем домике у моря, так и не научившись плавать, но держась всегда за руки, чтобы не одни волны не смогли разбить их связь. Минсок не слушает или делает вид, а Чену и не нужно, этого требует его сердце и, даже если оно все-таки останется без ответа, блондин не пожалеет ни о едином произнесенном слове. На ночь они остаются на берегу. Минсок вытягивает ноги, чтобы волны могли дотянуться до них, а Чондэ сидит позади, обнимая мужчину за талию и укладывая подборок на чужое плечо, порой оставляя на светлой шее поцелуи, что смещаются от плеча до уха и обратно. — О чем мы будем говорить сегодня? — спрашивает мужчина, несильно вздрагивая от щекочущего чувства на пятках. — Ты уже простил мою глупость? — Я и не злился, — спокойно отвечает Минсок. — Не видел для этого причин, потому что не воспринял всерьез ни единого твоего слова. Чондэ тихо посмеивается, пока по щекам бежит несколько слезинок, которые так и останутся никем незамеченными. Юноша даже не знает, что сказать, горло сдавил спазм и он лишь крепче обнимает брюнета, прижимая того к собственной груди, беззвучно умоляя прислушаться к сердцу, уж оно не способно на ложь, особенно сейчас, когда Чондэ предельно честен. Улыбается, думая, что до конца их «счастья» будет говорить лишь правду. Минсок все равно не поверит, а самому блондину станет значительно легче. — Хорошо, тогда… поговорим о прощении? Минсок оборачивается через плечо, глядя в темные глаза напротив, пытаясь найти в них ответ на не озвученный вопрос. — Пусть, — соглашается он. — Его нет. — Так критично? — Считаешь? Но это лишь правда и, если она приносит тебе неудобства, то у меня для тебя плохие новости. — Ты чем-то раздражен? — Ответ «собственной жизнью» считается? — Пожалуй, но мы говорим не о ней, да и не думаю, что ты хочешь. Минсок коротко усмехается. — Кто добровольно согласится осуждать себя? Каждый считает, что прав, а если и признает ошибку, то только зеркалу за закрытыми дверьми, чтобы никто не услышал. — Дарует себе прощение, — говорит Чен. — И что от этого меняется? Кто-то другой все равно продолжает его ненавидеть. — Почему сразу «ненавидеть»? Возможно, у них были не столь серьезные разногласия, а мелочная ссора. — О них забывают. Прощать становится нечего, хотя я не считаю, что это верное решение. — Просить прощения или же нет, личное дело каждого и даже если ты будешь постоянно хмуриться и игнорировать человека, все равно не добьешься искренности. — Ее и нет. В большинстве случаев слова о прощении не более чем проявление вежливости, чтобы не разрушить отношения окончательно, после чего оба продолжают натянуто улыбаться и делать вид, что рады видеть друг друга. — Каждый ищет для себя выгоду, иначе какие-либо взаимоотношения не имеют смысла. — Именно. Если я сейчас толкну тебя в воду, а потом, когда ты сам выберешься на берег и выплюнешь всю воду, не смотря на мои извинения, ты продолжишь злиться. Не скажешь об этом вслух, но будешь называть меня плохим человеком, и мое общество постепенно начнет тебя тяготить. В итоге, наше «милое» общение продлится несколько дней, что пройдут за неловким молчанием и обменом несколькими фразами, после чего мы перестанем искать встреч друг с другом. — Не мог бы ты не приводить нас в пример? — Почему? — усмехается Минсок. — Не веришь, что подобная ситуация может произойти? — Считаю, что мы способны не допустить ее. — Преднамеренно, возможно, и нет, но… — Мы не будем примером. — Хорошо, — примирительно поднимает руки Минсок, — но в тебе уже говорит эгоизм, не подкрепленный ничем, кроме собственного эго. — Оно единственное, за что я могу ухватиться в моменты отчаяния. — Ты испытываешь его? Это не простая грусть, что пройдет, стоит кому-то тебе улыбнуться, даже если это будет незнакомый человек. — А я выгляжу счастливым? — Счастливее многих. На самом деле, крайняя степень эгоизма проявляется уже в том, что мы сидим на берегу моря, не обремененные ничем, наслаждаемся безмятежными днями и только и может говорить, что о том, как нам не повезло в жизни. Те, кому действительно не повезло, плюнули бы нам в лицо и уж точно бы не простили наши жалкие страдания, которые мы нарисовали себе сами. — К сожалению, от них не так легко избавиться. — Конечно, — усмехается Минсок. — В первую очередь, ты жалеешь себя, а уже потом думаешь о том, что есть люди намного несчастнее тебя. И то, эти мысли лишь проскальзывают в голове, подобно молнии в небе, вспышки которой могут остаться без внимания. — В чем смысл жалеть о ком-то, когда ты не можешь даже добиться счастья для себя? В конце концов, тебе и самому нужно как-то жить, а если постоянно жалеть тех, других, кто действительно в этом нуждается, окажешься среди их числа. — Зачем делать себя еще более несчастным, да? — Именно, — улыбается блондин. — Здесь именно мы со своими проблемами и я думаю, что мы должны их уважать. Пусть они кому-то и кажутся мелочными, но они важны для нас. Скажи, Эхо, у тебя в городе кто-то остался? — Да. — Ты бы хотел вернуться поскорее? — Иногда… я думаю об этом, потому что сам отъезд являлся спонтанным решением, и я не раз успел пожалеть о нем, но… — …останься ты там, стало бы лишь хуже. — В тот момент я не думал ни о ком, кроме себя. «Мне плохо.» «Я так несчастен.» «Мне ведь так тяжело, почему я не могу позволить себе короткую поезду?» — Твое решение приняли? — Даже знать не хочу. — Ты чувствуешь вину? — Нет, — горько усмехается Минсок. — Но и облегчения я не чувствую. Я лишь променял один пустой мир на другой. — Но здесь есть я. — И что это меняет? В городе таких, как ты множество, но я все-таки нашел причины, чтобы сбежать. — Ты не понимаешь. Здесь мы словно в снежном шаре. Есть море, домик и мы вдвоем. А шар каждый день падает, но его поднимают на полку вновь, потому что обрывать эту цепочку нельзя. — И мы расстанемся в тот момент, когда шар все-таки разобьется? — Да, а до тех пор на берегу моря есть только Эхо и Неизвестный, — Чондэ тихо смеется. — Вместе. И бежать нам друг от друга некуда, пока стеклянные стенки не разобьются. — А что будет потом? Чен обнимает его крепче, целуя в плечо. — Я мог бы просто забрать тебя и никогда не отпускать? — Нет. — Почему? Это мое желание, которое я хотел бы исполнить, потому что мне так хочется. Эгоизм, — усмехается он. — Давай обойдемся без демонстрации. — Не желаешь? — Мы говорим не об этом. — Сменить тему не так сложно. Куда бы ты хотел, чтобы я тебя поцеловал? — Если каждый будет следовать исключительному эгоизму, мир когда-нибудь рухнет, оставшись без ничего. — Тебя будут искать? — посмеивается блондин, скользя кончиком языка по проступившим от волнения венкам под тонкой кожей старшего, который пытается отстраниться от прикосновений, но Чена не отталкивает. Это похоже на «кошки-мышки», где они периодически меняются ролями. — Я смогу тебя простить? — Конечно, ведь ты покорен моей улыбкой, — и в подтверждение слов юноши, уголки его губ приподнимаются, а Минсоку кажется, что у него земля уходит из-под ног, хоть он и сидит. И это чувство в несколько раз хуже. Мужчина целует первым. Сначала просто прикасается губами к чужим, обводя их кончиком языка, прося впустить его. Чен тает от одного лишь осознания, приоткрывая рот и перехватывая инициативу. Минсок немного прогибается в спине, прижимая ноги к груди для удобства, полностью поворачиваясь к Чондэ. Тянется к нему, чтобы не потерять столь волнующей связи, от которой в голове появляется легкий туман, что кружит голову, а ты упиваешься этим чувством, что заставляет сердце учащенно стучать, а пульс сбиваться. Становится жарко и не хватает воздуха, потому что быстрых вдохов между поцелуями недостаточно, но слишком хорошо, чтобы останавливаться хоть на минуту. Минсок отстраняется первым, и глубокий жадный вдох разносится по берегу, которому вторят короткие сбивчивые вдохи Чена, что продолжает держать мужчину за руки, вновь переплетая пальцы. Тепло, не смотря на пронизывающий ветер, что любопытно кружит вокруг, путая волосы, в которые хочется зарыться руками, но есть нечто более важное. Глаза напротив, в которых на короткий миг проскальзывает привязанность, радость от того, что их встреча все-таки состоялась. — Я бы тоже хотел быть эгоистом, — тихо отзывается Минсок. Чен хмурится, потому что ему совершенно не хочется в этот миг говорить о невзгодах, как бы близко они не подкрались к ним со спины. — Эхо, ты выше этого. Ким усмехается, опуская взгляд. — Я хуже, чем ты думаешь. Не стоит приписывать мне черты, которыми я не обладаю. — Пусть и так, я их все равно не вижу. — Поэтому ты и странный, — мягко улыбается мужчина, оставляя поцелуй на чужой щеке. Целомудренный жест, приносящий в сердца столько приятного волнения, что будоражит кровь. — Видишь в людях хорошее, пока остальные стараются найти самое темное в чужой душе и вытащить это наружу, под многочисленные взгляды и презрительные смешки. — Тайны, о которых не хочется говорить, есть у каждого. — Поэтому мы сейчас и прячемся на берегу моря, в попытке найти успокоение. — Думаю, море в этом нисколько не помогает. — Просто нам было бы лучше не встречаться. — Звучит крайне эгоистично, — смеется Чен. — Но мы уже здесь… Что будем делать? — Жить, — пожимает плечами Минсок, целуя юношу вновь. Чондэ неуверенно улыбается, обнимая мужчину и полностью вверяясь собственным чувствам, что тонкими нитями тянутся к Минсоку, желая их связать. Приятно, и пусть больно, Чен продолжит радоваться каждому мигу и действительно жить, а не переживать. Свободно дышать, когда легкие щекочет холодный солоноватый воздух. Гулять босиком, собирая кожей песчинки и после считать те, что остались. Разговаривать с брюнетом о том, насколько все плохо и беспрерывно улыбаться, в противовес словам, что слетают с губ, потому что это их маленький счастливый мирок, в который могут ворваться лишь вездесущие морские волны. Когда кто-то держит тебя за руку, черные воды уже не так пугают. Чондэ главное не думать о том, что Минсок тоже не умеет плавать, иначе ко дну они пойдут быстрее, чем зайдут в воду. Чен выходит из душа, вытирая влажные волосы, с которых все равно срываются прохладные капли, вызывая дрожь по телу. Футболка прилипает к телу, а юноша улыбается, забирая пододвинутую ближе кружку с обжигающим чаем, от которого исходит ароматный пар. — Большое спасибо, владелец, — говорит юноша, вскоре покидая домик мужчины. Забирается на самый высокий камень у моря, который закрывают еще несколько, отчего Чена становится невозможно увидеть, а вот ему подглядывать, крайне удобно, все равно заняться больше нечем. Пригретый бледными лучами солнца, юноша засыпает, открывая глаза вместе с появлением шуршащих шагов, которые он успел запомнить. На губах невольно появляется улыбка, когда он приподнимается на руках, подползая к краю, чтобы видеть берег. На другом камне, что несколько ниже, но находится к недовольным волнам ближе, что разлетаются брызгами о редкие преграды, стоит Минсок, держа что-то в руках. Чондэ щурится, с трудом удерживая равновесие и вытягивая шею, но на берегу недостаточно света для этого. Он слышит лишь шелест страниц. Мужчина никогда не занимался музыкой, поэтому не может прочитать ноты, которыми испещрено несколько страниц блокнота, но знает эту песенку, тихо напевая ее мотив, иногда сбиваясь, потому что любил слушать ее в детстве. Мелодия дарит теплые воспоминания о вечерах, проведенных с родителями, праздниках и подарках, которые они всегда раскладывали на диване, путали и открывали по очереди, пытаясь угадать, кому этот подарок был предназначен. А потом еще долго смеялись, когда отцу доставался детский свитер, а десятилетний Минсок совершенно не понимал, что делать с кухонным набором. Но все это осталось лишь в памяти песенки и давно проданном доме. В тот момент, его было не жалко покидать, родители радовались, а Минсок и вовсе съезжал от них, поэтому никто не противился. Сейчас же брюнету казалось, что тем днем была продана самая важная часть его жизни. Счастливая. В том доме он всегда улыбался, и казалось, что в мире нет никаких забот, кроме тех, когда нужно выбрать между уроками и прогулкой с друзьями. Минсок грустно улыбается, вырывая страницы с нотами и бросая их в воду, что жадно подхватывает бумагу, размывая чернила, и утягивает часть сердца мужчина на дно. Киму не жаль, потому что глупо было думать, что в жизни все будет хорошо, ведь не зря даже его сильный отец порой позволял себе слезы. Мать всегда подходила к нему, садилась рядом и, низко склоняя голову, роняла первые прозрачные капельки, что разбивались об их сплетенные руки. Минсоку хочется выбросить весь блокнот. Он выглядит счастливее, чем вся его жизнь и мужчину это злит, потому что даже украденное солнце не желает его греть, но рука отчего-то дрожит, а над волнами проносится судорожный вдох. А на некоторых страницах зачеркнуты все поля, чтобы никто не смог увидеть написанных ранее слов. Это заметки Минсока, о которых не хочется думать и, тем более, видеть. Выбросить блокнот все-таки не хватает смелости. Ким маленькими шагами приближается к краю камня, вытягивая шею и всматриваясь в бушующие волны, которые вновь чем-то недовольны. Минсок понимает, что лишь раз видел их спящими. — Сегодня не самый лучший день, чтобы топиться. Мисок вздрагивает, неловко взмахивая руками, когда подошедший Чен обнимает его за талию и притягивает к себе, целуя в висок. — Сколько сейчас времени? — спрашивает старший. — Не знаю, мне хотелось увидеть тебя, как можно скорее. — Зачем? — А ты поверишь моему ответу? — Возможно, именно сегодня мне хочется это сделать. — Ты мне нравишься, может, даже несколько больше, чем вмещает в себя это слово. Поэтому мне не понравилось, когда я увидел тебя на камне. — В нем нет и метра, — отмахивается Минсок, только сейчас замечая, что у него замерзли ноги. — Но волны выглядят не слишком дружелюбно. Кажется, они только и ждут, что мы решимся отдать им свои души. — Тебе не о чем волноваться, я еще не до конца обезумел. — А разве ты начинал сходить с ума? — Порой мне кажется, что я уже сошел, но потом в мою жизнь вновь врываешься ты и убеждаешь меня в том, что у тебя с головой все намного хуже. Чен громко смеется, медленно уводя Минсока дальше. Спрыгивает на песок первым, протягивая мужчине руку, на что тот шутливо кланяется и принимает помощь. Ким прижимается спиной к камню, когда блондин его настойчиво целует, кончиками пальцев оглаживая обнаженный живот, не решаясь спуститься ниже, лишь мимолетными движениями дразнит, заставляя Минсока прогибаться навстречу, но получая лишь задорные искорки в черных глазах напротив, что, кажется, стали еще темнее. Ким видит в них собственное отражение, отворачиваясь, потому что в сердце закрадывается страх. Чондэ замечает каждый жест, но ничего не спрашивает, потому что и сам все понимает, у него внутри засел такой же страх, отчего руки дрожат, но блондин слишком упрям, чтобы отступиться. Он ведь обещал себе. Правда. Не только в словах, но и в действиях, а его тело желает быть к Минсоку как можно ближе, чтобы одно дыхание на двоих и сердца в унисон, а они бы наслаждались этой тихой мелодией и улыбались, не задумываясь о том, что сегодня небо хмурое. Отстраняясь, Ким делает несколько глубоких вдохов, начиная напевать ту детскую песенку, не в силах сдержать легкой улыбки, которая очаровывает Чена, что пытается сцеловать ее. — Что это за мелодия? — спрашивает юноша. — Мне кажется, я ее уже слышал. — Не помню, — врет Минсок, потому что это кажется ему чем-то личным, но сейчас, рядом с Чондэ ему так тепло, что ноты сами слетают с губ, позволяя их услышать. — И я не собирался прыгать, — говорит Ким. — Мне были интересны волны. — На них можно посмотреть и с берега. — Сидя на песке, ты не боишься того, что волны могут схватить тебя. Я видел, как они пропали… — Кто? — Не важно, — качает головой Минсок. — Море обнимало их со всех сторон, что-то напевая. Я думаю, это были сирены, — мужчина смеется, поворачиваясь к блондину спиной и обходя камень, чтобы ничто не мешало ему наслаждаться стихией. — Сегодня ты подвержен глупости, — мягко улыбается Чондэ, идя по следам старшего. — У меня нога больше, — замечает он, вновь слыша в ответ звонкий смех Минсока, который расставляет руки навстречу ветру. — Хорошее настроение, — отвечает брюнет, но голос немного подрагивает от неуверенности. Чен берет его за руку, идя плечом к плечу, как бы обещая, что отныне у них все будет хорошо. И Минсок, с ресниц которого срывается несколько слезинок, слышит не озвученное обещание. — Всегда? Чондэ не отвечает, потому что они оба знают, что нет, не всегда. Ведь они в шаре, тонкие стенки которого дрожат даже сейчас, когда кажется, что они счастливы. — Стоит ли довериться морю? — спрашивает Минсок. — Нет, Эхо, оно тебя не спасет, а погубит лишь больше. — Откуда тебе знать? Возможно, в этом и заключается мое спасение. Волны позаботятся обо мне. — Тогда я стану тем, кого ты возненавидишь, но не отпущу. — Будешь держать меня за руку, пока не уедешь? Чен не видит лица брюнета, но думает, что Минсоку больно, как и ему самому. Сердце, кажется, не бьется. — Хочешь научиться плавать? — вновь спрашивает Минсок, вызывая у Чена мягкую улыбку. Кажется, этим вечером они поменялись местами. — А ты будешь держать меня? — Не знаю. Наверное, нет, — честно отвечает Ким и в этих коротких фразах кроется все его отношение к юноше, который нисколько не обижается. — Хорошо, — выкрикивает Чондэ и, отпуская руку брюнета, бежит к воде, заходя в нее по шею, скрываясь под черной толщей с головой. Минсок так и застывает на берегу, не сразу понимая, что сейчас произошло, только чувствует, как ноги дрожат, и он падает на песок, который маленькими золотистыми искрами взмывает в воздух, подхватываемый ветром, и путается в волосах, скрипя между пальцев. — Неизвестный… Ким понимает, что впервые зовет блондина и так непривычно не слышать в ответ шуточного «Эхо», которое всегда сопровождалось широкой улыбкой. А Чен не показывается и становится действительно страшно, не столько без Чондэ, сколько от мимолетной мысли о том, что юноши более нет. — Неизвестный! — кричит мужчина, не щадя горло, а на воде появляются размашистые всплески, когда Чен неловко двигает руками и ногами, пытаясь плыть, похожий на ребенка, который беспомощно барахтается на мелководье. Минсок выдыхает, прикасаясь к груди в попытке успокоить безумную дробь сердца. — Ты чувствуешь ногами дно? — Конечно, — смеется Чен. — Не мог же я так быстро научиться плавать. Ким считает блондина последним глупцом, но подходит к морю ближе, позволяя тому облизывать свои ноги, но не поддается соблазну. Протягивает руку, прося Чондэ выйти поскорее. — А если волны захотят даровать мне упокоение? Минсок вздрагивает, не замечая игривой улыбки на чужих губах. Чену смешно, а у мужчины в душе что-то обрывается. Хочется остаться в их стеклянном шаре навсегда, даже если волны на них разозлятся за это. — Я пойду вслед за тобой, — серьезно отвечает Минсок, заходя в воду по колено, потому что он действительно уверен в том, что сделает это. Понимает, насколько будет глупо и эгоистично, но сейчас Чен, кажется важнее всего на свете. И в омут с головой уже не пугает. Его за собой ведут черные глаза, в которых отражаются крошечные звездочки с неба. Были бы они на губах, Минсок бы сцеловал каждую. — Собираешься выходить? — спрашивает он блондина. Чондэ неловко подходит к брюнету, виновато опуская голову. — Злишься? — Да. — Почему? Тебе же все равно и спасать меня не собирался. — Я уже и сам не знаю, — честно отвечает Минсок. — Но порой мне хочется задушить тебя собственными руками, а уже через мгновение обнять так крепко, чтобы ты не смел, думать ни о чем, кроме меня. — Звучит, как признание, — посмеивается Чен, когда они все-таки выходят из воды, вздрагивая от холодных порывов ветра, что громко смеется над ними. — Возможно, — тихо отвечает мужчина. — Почему бы мне и не признаться, если эти дни все равно исчезнут из наших жизней. — А тебе бы хотелось оставить их навсегда? — Нет. — Почему? — Это бы означало, что волны все-таки так поглотили. — Разве, это так плохо? Мне кажется, мы боимся их напрасно. Почему не допускаем мысли, что они пытаются нас спасти? — А мы хотим спасения? — Его хочет каждый. Любым способом, отсюда и берется человеческий эгоизм. Разве не так? — В этом случае, мы настолько самонадеянные, что не замечаем протянутой руки, продолжая идти к новым несчастьям с твердым убеждением, что способны сделать все самостоятельно. — А в итоге, тонем, — горько усмехается Чондэ. — Не так ли? Минсок оставляет его без ответа. — Как море? — Черное, — отвечает блондин, мягко обхватывая чужое лицо и поворачивая к себе. — Хочешь счастья? — Звездного? — Да, — смеется Чондэ, поднимаясь на ноги. — Идем. Мужчине хочется сказать, что это не имеет смысла, но он лишь крепче сжимает чужую ладонь, с трудом переставляя уставшие ноги, стараясь не отставать. Несколько раз оборачивается, замечая расплывчатые следы на песке. У Чондэ нога и правда, больше. Брюнет позволяет себе короткий смешок, который подхватывает юноша, пока над берегом не разносится громкий смех из двух голосов. Минсок видит, как они проходят мимо его домика и думает, что они, как в романтических фильмах, решили сбежать, улыбаясь. Хочется поцеловать Чена прямо сейчас, но блондин слишком увлечен, лишь иногда сильнее сжимает ладонь старшего, убеждаясь в том, что тот все еще рядом. — Моя рука теплая? — спрашивает брюнет. — Нет, но я ее никогда не отпущу. Через несколько минут они приходят к автомобилю, что освещает берег перед собой фарами, которые неприятно бьют в глаза, заставляя парней прикрыть их руками, чтобы они смогли подойти вплотную. Чондэ оставляет на обветренных губах Минсока короткий поцелуй, прежде чем отпустить его руку и открыть автомобиль, доставая бутылку шампанского, чьи пузырьки игриво переливаются от искусственного света. — Наше счастье уже близко, — выкрикивает Чондэ, опускаясь перед автомобилем на песок, вытягивая ноги и потряхивая бутылкой. — Ты… предлагаешь считать пузырьки? — Каждый раз, когда собьемся, будем пить и целоваться. — В губы? — Конечно, — игриво усмехается Чен и Минсок с готовностью отзывается на эту идею, садясь напротив. — Можно начать с поцелуя? — Нет, следуем правилам. — С каких пор? — Мне просто любопытно посмотреть на твое терпение, — отвечает блондин. — Поцелуешь меня раньше, больше никаких прикосновений. — Ты сейчас действительно угрожаешь только мне? Чен подносит шампанское ближе к лицу Минсока. — Начинай. С губ Кима срывается тяжелый вздох, полный обреченности, когда он прищуривает глаза, пытаясь уследить за пузырьками, указывая на них пальцем. Чен громко смеется, отчего бутылка постоянно трясется, не позволяя Минсоку закончить начатое, что, в общем-то, выглядит невозможным. — Мой ответ двести и я целую тебя, — хмуро говорит брюнет, обхватывая чужое лицо, не позволяя отстраниться, а Чен и не пытается, сплетая их языки в жарком танце, когда мокрая одежда и пронизывающий осенний ветер тебя волнуют чуть больше, чем нисколько. Ночную тишину нарушает хлопок пробки и звонкий смех Чондэ, по рукам которого стекает пена. — У нас так ничего не останется, — замечает Минсок, пока улыбка не сходит и с его лица. — Точно похож на лиса, — говорит блондин, целуя старшего в щеку, после чего каждый делает по два глотка. — Второй раунд! — объявляет юноша. — И сколько будет длиться игра? — Пока губы не устанут. — У нас не хватит шампанского. Чен по-кошачьи улыбается, наклоняясь чуть ниже, почти соприкасаясь с Минсоком губами. — Улыбайся чаще, Эхо. Отдает бутылку брюнету, который сразу начинает тихий счет. А Чондэ вновь идет к автомобилю, доставая небольшую коробку, с которой так и норовит соскользнуть крышка. — Что это? — Только после еще нескольких глотков, — усмехается Чен, а Минсоку отчего-то знать не хочется, потому что сейчас блондин совершенно не похож на счастливого человека. — Двести, — говорит Ким. — Снова. — Протягивает бутылку Чондэ: — Пей. Юноша не спорит. Тонкая струйка шампанского стекает у того из уголка губ и Минсок, придвигаясь ближе, собирает ее кончиком языка. — Так что внутри? Чен поворачивается боком, чтобы фары полностью осветили коробку, когда он откладывает крышку в сторону. Минсок видит многочисленные фотографии, беря в руки сразу несколько. — Это то, отчего я сбежал. А на кадрах Чондэ с девушкой, оба улыбаются в объектив и выглядят так беззаботно, что в Минсоке просыпается зависть, что скребется под сердцем, оставляя кровоточащие ранки, которые не дают заснуть по ночам. Мужчина хотел бы сказать, что так выглядит счастье, но глаза у Чена не сверкают, они больше похожи на безликие фары, перед которыми они сидят. — Любишь? — Нет, — тихо отвечает Чондэ, забирая из рук Минсока одну фотографию, на которой они стоят возле магазина детских товаров. Глаза блестят только у девушки, и переполнены искренним восторгом. Чен стоит немного в стороне и смотрит в землю, чувствуя себя лишним. И нестерпимо хочется бежать до стоптанных ног, и чтобы ветер бил в лицо, безжалостно срывая слезы. — Кто она тебе? — Невеста. Мужчина горько усмехается. Чего и следовало ожидать, ведь у каждого из них есть та жизнь, что привела их на берег моря осенью, когда людей практически не бывает, выбрав самый отдаленный уголок, чтобы никто и никогда их не нашел, кроме столь же несчастного человека с черными глазами, полными желания пойти ко дну. — Хотел, чтобы ты знал, — тихо говорит Чен. — Мне… нужно было сказать, чтобы, — судорожный вдох, — стало легче. — Почему привез их с собой? — Чтобы помнить. Не забыться под шелест волн. Чтобы они не вскружили мне голову. — Чтобы не броситься в омут с головой, — продолжает Минсок. — Получилось у тебя плохо. — Это твоя вина. — Пожалуй… Даже приятно слышать. — Да… Боялся утонуть в море, а в итоге утонул в тебе. Сглупил. На мгновение забыл, что не умею плавать и в чужих эмоциях. — Почему не любишь? — Я вообще ничего не чувствую к ней, — ровным голосом отвечает Чен и Минсок понимает, что тому действительно все равно. Будь эта девушка сейчас здесь и тонула бы в море, юноша даже бы не пошевелился, меланхолично наблюдая за тем, как его невеста уходит на дно. — Знаю половину жизни. Родители от нее в восторге, а мне просто удобно быть рядом с ней. Она… ничего не требует взамен. Все повторяет, что любит, и я обязательно полюблю ее. — Думаешь, я полюблю тебя? — Стоило попробовать, — грустно улыбается Чондэ, без особого интереса перебирая снимки. — Думал, побуду немного наедине с собой, чтобы отдохнуть и перевести дыхание, а на самом деле, у меня его сперло. Дышать без боли в груди не могу. — Ничего, скоро пройдет, — спокойно отвечает Минсок. — Мне кажется, наш стеклянный шар почти треснул. — Ты рад этому? — Нисколько, — честно отвечает мужчина, беря Чена за руку, переплетая пальцы. — Ты мне врал, руки холодные у тебя. — И горячее сердце. — Я приехал тонуть, а не сгорать. — Тогда, у нас обоих рухнули все планы, — усмехается Чондэ. — Сколько пузырьков? — Двести, — не задумываясь, отвечает Минсок, до сих пор не понимая, откуда взялось это число. Возможно, именно столько дней он не разговаривал с… А юноша делает небольшой глоток шампанского и вновь целует Минсока, который обнимает младшего за шею, боясь потерять. Ведь это их мир, и никакие проблемы из вне не должны тревожить их сердца. Лишь влюбленный стук в унисон. И брюнет тоже уже думает, что это признание, но ему не позволяют и слова сказать. Минсок не спорит, потому что целовать блондина приятно и руки у обоих становятся горячими. Чондэ скользит вниз, сжимая бедра старшего, который стонет в поцелуй, несильно прогибая спину, готовый ластиться к младшему, показывая свой покладистый нрав. Только с ним. Но отстраняется, выравнивая дыхание и хитро улыбается, зачаровывая Чондэ лисьими глазами. — Думаешь, я успел опьянеть? — Притворись, — сбивчиво шепчет юноша. — Море создано для безумств. Минсок не спорит, подставляя для поцелуев шею, сжимая чужие плечи. А Чен жадно исследует руками каждый участок обнаженной кожи, пока язык скользит по шее, несильно прикусывая, оставляя еле заметные следы, а хотелось бы, чтобы навсегда. Брюнет нетерпеливо ерзает и Чондэ помогает ему подняться на ноги, открывая дверь автомобиля, и приглашающе пропускает Минсока вперед, который насмешливо фыркает, вставая на четвереньки, прогибая спину. Ему не стыдно. Он находится на грани того, чтобы начать клясться Чену в вечной любви, только в голове отчетливо слышится неприятный хруст стекла, а в груди просыпается необузданное желание, от которого дрожит все тело. Пусть Минсока назовут безумным, но он позволит Чондэ все. Отдаст всего себя без остатка, хотя бы на те несколько дней, что у них остались. Чтобы уезжать, ни о чем не сожалея. И пусть голова идет кругом до конца жизни, зато засыпать Минсок будет со счастливой улыбкой на губах, а не слезами по щекам. И трещинами в разорванном в клочья сердце, которое юноша усердно пытается склеить ласковыми словами. По салону разлетаются многочисленные фотографии Чена с невестой, который любит лишь Минсока, что позволяет прикасаться к себе без остановки, поощряя тихими стонами, что разбиваются о встречные вдохи блондина. И первые жемчужные капельки падают на обнаженную спину мужчины, который сильнее сжимает чужую руку, стараясь не обращать внимания и не поворачиваться, только редких всхлипов сдержать не в силах. Казалось, стоит протянуть руку, чтобы ухватить счастье и сжать его в кулаке, чтобы не улизнуло, но, похоже, держали они его так крепко, что-то, в итоге, рассыпалось, обратившись в мимолетные мгновения. Минсок жалеет, что у него нет чистого блокнота, чтобы дома у него было собственное солнце, что также будет постепенно затухать, но хранить в себе… их двоих. Что были счастливы вместе. Чен оставляет цепочку коротких поцелуев вдоль позвоночника, а Минсок нетерпеливо покачивает бедрами. Запрокидывает голову и громко стонет, когда ягодиц касается чужое возбуждение, и горячий успокаивающий шепот на ухо при первом толчке. Брюнету больно и стон переходит в тихий скулеж, но Чондэ не останавливается, а Минсоку этого и не нужно, он желает чувствовать блондина каждой клеточкой своего тела. А вскоре Ким уже теряется в удовольствии, подмахивая Чену, который кусает его за шею и плечи. Сжимает чужие бедра до побеления пальцев и скользит кончиками пальцев вверх по животу к соскам, обхватывая их и несильно оттягивая. И шума волн не слышно за громкими стонами, чтобы на утро не было голоса, а лишь приятная нега во всем теле. Хочется лежать вместе, держась за руки и улыбаться, когда солнечные лучи будут скользить по лицу любимого человека, пытаясь поймать их губами. И воздух будет наполнять тихий смех, от которого на сердце становится значительно теплее. И… чтобы руки никогда не мерзли. А Минсок весь дрожит и плачет так надрывно, что чужое сердце крошится, потому что Чен не может ничего, кроме как обнимать крепче, чтобы старший не потерялся в одиночестве. И плачет вместе с ним, потому что у самого сил более не осталось. Стеклянный шар снова падает, пропуская в трещины первые волны, что громко смеются над двумя незадачливыми влюбленными, что наивно надеялись обмануться и остаться счастливыми до конца. Минсок устало потирает покрасневшие глаза, которые с трудом удается держать открытыми, потому что он не спал нормально уже несколько дней. Зарывается ступнями во влажный песок, вздрагивая от неприятного ощущения, к которому быстро привыкаешь. Чен лежит на животе, обнимая старшего за талию и, кажется, заснул, отчего брюнет старается дышать через раз, чтобы не потревожить юношу. Как раз будет время на то, чтобы подумать о собственном будущем, в котором Чондэ не будет. Даже в мыслях это звучит неприятно, но Минсок не собирается цепляться за блондина, словно утопающий. Оба пойдут на дно и счастья так и не обретут. Тем более, это всего лишь роман на берегу моря, которое всегда соблазняло чужие умы. Ким поворачивается в сторону автомобиля, в котором Чен, по большому счету, и жил, только душ принимал у владельца. Говорит, что так легче представить себя героем какого-нибудь романтического фильма, где герои путешествуют по стране и поют во весь голос, подставляя лицо ветру. Минсок может вспомнить почти каждую фотографию, что держал вчера в руках. Яркую улыбку той девушки, которая, наверняка, обладает приятным голосом и покладистым характером. Ей оборачиваются вслед, а родители Чондэ неустанно повторяют о том, как их сыну повезло. А мужчина так и останется в стороне. Нащупывает блокнот в кармане накидки, страницы которого уже промокли насквозь и мысленно переворачивает на новую страницу, оставляя какой-нибудь несуразный рисунок, от вида которого захочется смеяться. Губы брюнета подрагивают в жалкой попытке растянуться в улыбке, но безуспешно. Минсоку это и не нужно, ему достаточно уже того, что он имел возможность погреться под собственным солнцем. Мягко убирает руки Чондэ, проводя на прощание по его волосам, в которых запутались песчинки, и целует в лоб, замирая на несколько мгновений. Кожа у юноши теплая и пахнет молоком, как у детей… Запирается в своем домике, кутаясь в плед, не смотря на то, что внутри душно и было бы неплохо открыть окна, чтобы дышалось легче. Но Минсок достает блокнот, на страницах которого подтеки чернил, отчего многие записи невозможно прочитать и чувствует себя виноватым. Он помнит каждое слово наизусть, но не решается переписать пометки, потому что руки дрожат. Приближается день его возвращения и Кима охватывает паника, что бьет его тело крупной дрожью и даже плотное одеяло, что лежало в чехле под кроватью, не спасает. Вновь просыпается жалость к себе и Минсок, обняв себя за плечи, сидит с закрытыми глазами не менее трех часов, которые уходят лишь на то, чтобы выровнять дыхание и не поддаваться отчаянию, но все равно пугливо вздрагивает от стука в дверь. Он знает, что по ту сторону стоит Чен, который выглядит совершенно потерянным, но Минсок ничем не может ему помочь, потому что чувствует, что и сам выплыть не в силах. — Уходи, — тихий шепот. Тело не слушается, иначе, как объяснить, что мужчина опускает ноги на пол и, поднимаясь, делает несколько небольших шагов к двери, протягивая одну руку. Он не хочет… не хочет, пока по щеке скатывается первая слезинка. Сейчас, когда треск стеклянного шара не перекрывают даже волны, можно. Потому что внутри так больно, что впору выть, а они все пытаются улыбаться. — Уходи, — снова шепот. Минсок боится даже вдохнуть, потому что каждое новое движение вызывает нестерпимое желание запрыгнуть на заднее сидение автомобиля и уехать с Чондэ в закат, чтобы о них более никто не вспоминал, и чтобы лица стерлись со всех фотографий, потому что в реальном бы мире их больше не было бы. Они бы так и остались у берега своего воображаемого моря. Дверь открывается, а брюнету хочется спрятаться под кроватью, когда он видит припухшие глаза напротив и влажные дорожки на щеках. — Зачем? Чондэ вымученно улыбается в ответ. Протягивает руки и опускает, не решаясь сдвинуться с места. — Я бы хотел, чтобы каждый пузырек в той бутылке шампанского обернулся еще одним днем… — …вдвоем, — тихо говорит Минсок, не понимая, как голос все еще не сел, потому что рядом с юношей он чувствует себя русалочкой в искаженной сказке, где ее просто выбросили на берег, оставив погибать на потеху злым волнам, что ласкают песок возле нее. — Могу я… поцеловать тебя? — Спрашивать не обязательно, — отвечает Ким, прикрывая глаза. Не понимает, почему они разговаривают шепотом, но не нарушает эту маленькую вольность, слегка улыбаясь. Первый короткий поцелуй приходится в уголок губ. Второй в веко, а дальше беспорядочная россыпь, от которой на сердце становится теплее, если бы не влажные следы с кожи на кожу. — Не плачь, — говорит Минсок, не открывая глаз. Ответом ему служит рваный выдох. — Не могу, — отвечает Чондэ. — Счастье не оплакивают, ему улыбаются. — У тебя плохо получается. — А я оплакиваю свою мечту. — Сбежать на море и пропасть среди шума волн? — Растворившись пеной морской, — усмехается Минсок. — Как в сказке. — Только напиши для нее хороший конец, чтобы ни о чем не жалеть. — Сказка о несчастливом человеке, что прыгнув в море, разбился о скалы. Чен дергается, неловко улыбаясь. — Это будет плохая сказка. — Других я писать не умею. Каждый ведь говорит о том, что видит вокруг себя. О чем бы написал ты? — О прекрасной русалке, что покорила одинокого моряка своей красотой, сгубив его чудесным голосом. А тому погибать было в радость, потому что русалка провожала его медленно потухающую душу до самого дна. — Звучит красиво и… очень реалистично, только русалка сама плавать не умела и бросилась на помощь моряку, потому что так ей подсказало сердце, рядом с ним и оставшись. — Тогда бы из нас вышла идеальная пара, — смеется Чен, но Минсок смотрит серьезно, слишком тяжело, отчего младшему становится неуютно. Они сидят в тишине, наблюдая со столь знакомой веранды за морем, волны которого сегодня поднимаются намного выше, словно провожают их. Мужчина садится перед Чондэ, слегка улыбаясь. — Дай свои руки. — Не стоит… Но все равно протягивает ладони тыльной стороной вверх, а Минсок скользит кончиками пальцев по каждой линии, изучая и запоминая. И он может себе представить, как под короткие ногти забивается краска, а яркие пятна не смываются еще несколько дней и это выглядит так забавно, что невозможно не улыбнуться. Ким целует каждый палец блондина, спускаясь вниз. Задерживает губы во впадинке, а Чен немного отстраняет руки, чтобы обхватить лицо старшего, притягивая того к себе. Целует в лоб, словно ребенка и улыбается так ярко, что у Минсока щемит в груди. — Эхо, как тебя зовут? Брюнет качает головой, отодвигаясь назад и садясь перед верандой, прижимая согнутые ноги к груди, обхватывая их руками, потому что чувствует себя беззащитным. При свете солнца темные глаза Чена еще более удивительные и мужчина боится пропасть в них окончательно, потому что уже все для себя решил. — Тебе этого знать не нужно. — Эхо, пожалуйста… — Нет, — голос Минсока становится тверже и сейчас он действительно выглядит на свой возраст. Перед Чондэ сидит не тот мужчина, что развлекался с ним на море, поддаваясь глупостям, а тот, кто будет диктовать свои правила, считая их единственно верными. Чен боялся в какой-то момент стать таким же, но к Минсоку у него все равно были лишь теплые чувства, поэтому он нисколько не обиделся на его слова, только улыбка вышла менее уверенной. — Не тебе решать, Эхо. Я знаю, чего хочу. — Но не от жизни. Чондэ вздрагивает, опуская на старшего удивленный взгляд, в глубине которого плещется понимание, что юноша всячески отвергает. — Ты хочешь видеть ту девушку своей невестой? — Я мог бы предать ее веру в счастливую жизнь ради тебя, согласен? — Что? — Сядем в машину и будет ехать вдоль берега до тех пор, пока не найдем свой уголок, в котором всегда будет светить солнце, шуметь волны и пахнуть молоком. Эхо, ты знал, что твоя кожа пахнет молоком? Минсок трясет головой так сильно, что Чену не нужны никакие слова, чтобы понять: он снова достучался до сердца старшего, которое тот спешит закрыть на два новых замка. — Хочешь, мы больше не будем считать пузырьки у шампанского? Только целоваться и гулять по влажному песку, держась за руки… — Замолчи! — срывается Минсок, рывком поднимаясь на ноги, покачиваясь от того, что перед глазами все плывет. Его трясет, словно в лихорадке и он избегает обеспокоенного взгляда младшего, потому что с каждым его словом и жестом становится лишь тяжелее. Он встретился с ним на море, чтобы Чен окончательно разрушил его жизнь. — Замолчи, — уже шепотом повторяет Минсок, но эта фраза предназначается для его же сердца. Оно стучит так громко, что, кажется, юноша услышит его в минуты на минуту. Тогда уже будет не сбежать. Минсок отчего-то уверен, что его и в багажнике увезут на поиски нового стеклянного шара. Чен берет его за руки и тянет на себя, заставляя старшего сесть себе на колени, и обнимает так крепко, что у Минсока просто не остается сил на то, чтобы отпираться. Скользит губами по чужой шее и кладет голову на плечо юноши, что тихо посмеивается. — У тебя красивый голос, — говорит брюнет. — А ты просто красивый, — усмехается Чондэ в ответ. — Это похоже на признание. — Это оно и есть. Чен чувствует, как Минсока вновь начинает бить дрожь и успокаивающе гладит по спине. — Только не отвечай, — просит блондин. — Помни мои слова, пожалуйста, и… больше мне ничего не нужно. Хорошо? — Никогда не забуду, — послушно отвечает Минсок, потому что эти простые слова уже высеклись на его сердце. — Эхо, — шепчет Чен, оставляя на темных волосах короткие поцелуи. Минсок не видит, но уверен, что юноша улыбается его любимой кошачьей улыбкой, невольно растягивая собственные губы. — Эхо… когда ты покинешь это место? — Когда перестану ненавидеть собственного сына, — совсем тихо отвечает мужчина, пряча лицо на чужой груди, думая о том, что ведет себя до отвращения нелепо, но Чондэ вновь целует его. Хочется сказать, что обещает счастье, но мужчина знает, что оно вот-вот рухнет. — Сколько ему сейчас? — Тринадцать. — Я думал, ты моложе, — неловко смеется Чондэ. — Он родился, когда мне было семнадцать. Девушке было двадцать, но я тогда общался с такими людьми… В общем, семьей себя обременять они не желали, да и от меня толку не было. — Но ты все равно вырастил его. — Если бы… переложил все на родителей. Сын живет со мной лишь три года. — Как часто ты приезжал к нему? — К нему ни разу. Приезжал на рождество, запирался с родителями в отдельной комнате, чтобы он не мог нас видеть. Даже на ночь не оставался. Был отцом-призраком. — Почему так? — спрашивает Чен, а сердце болит. И за Минсока, и за его сына, потому что даже сквозь ничего не значащие слова, он чувствует всю ту боль, что таится в их сердцах. — Не то, чтобы я его не любил… я вообще никак к нему не относился. Порой забывал, что у меня есть сын, тратил все деньги и получал укор от родителей, только виноватым я себя чувствовал несколько дней. Конечно, с возрастом я стал более серьезно относиться к подобным вещам, но отцом я себя так и не почувствовал. — Но ты его все-таки забрал, — неуверенно говорит Чен. — Пришлось, — отвечает Минсок, а у самого по щекам стекают первые соленые капельки, что оставляют на губах неприятный привкус. — Мать умерла, отцу было тяжело воспитывать моего сына. Я не видел его до этого несколько лет… — Какие у вас отношения? Минсок горько усмехается. — А сам как думаешь? Первое время он сидел тихо. Мы чувствовали себя так неловко, что даже не общались. Я просто обеспечивал ему все необходимое, потому что так нужно, но родительских чувств… не знаю, у меня их нет до сих пор. Я слишком многое пропустил. — А твоего отца он любит? — Обожает, и маму. Они втроем вели блокнот, в который записывали все интересное. Что-то вроде совместного дневника, только без их личных мыслей, но даже так… он был пропитан счастьем. — «Был»? — Я его испортил, — всхлипывает Минсок. — И сына тоже испортил. — Ты не похож на плохого человека. — Я намного хуже, — брюнет закрывает лицо руками, словно это поможет ему спрятаться от собственных мыслей. — Мы не разговаривали с ним уже двести дней. Я считал. Сначала из насмешки, думал, он сорвется первым и хотя бы накричит на меня, а он стал таким же равнодушным, а наше семейное непонимание сжимает в кулаках и срывается на одноклассниках. — Тебя вызывали к директору? — Несколько раз, но всегда ходил отец. Говорил, что если они увидят мои отношения с сыном, наша маленькая недружная семья распадется окончательно. — И ты сбежал от сына? Минсок громко смеется, но Чен даже не улыбается, понимая, что в этом нет ничего хорошего. У мужчины внутри собственный замкнутый мир рушится. Чондэ легче. А мужчина у него в руках вот-вот распадется. Не буквально, но… душа точно не станет прежней. Навсегда останется холодной и безразличной, и юноше действительно страшно. Он боится потерять того Эхо, что в неудовольствии кривил губы, но все равно шел следом, пряча редкие улыбки, полные благодарности и ответной нежности. Эхо, у которого были теплые руки и горячее сердце. — Да, вновь оставив его на отца. Они не спорили. Сын вообще ничего не сказал, уйдя в свою комнату, а отец… Тоже молчал, но смотрел так, что тебе хотелось упасть на колени и вымаливать прощение даже за то, чего ты не совершал. — Но и он не остановил. — Думаю, без тебя я был намного хуже, — горько усмехается Минсок. — Был уверен, что поступаю правильно, словно мой побег мог бы все исправить. — А ты… любишь своего сына? — И сам не знаю… До встречи с тобой, я даже не чувствовал себя мерзавцем… — Я уверен, что он считает иначе. Дети не способны ненавидеть своих родителей, какими бы плохими они не казались. — Ты веришь в собственные слова? — Я вижу несколько больше, чем ты желаешь замечать в собственной душе. — И что же? Мужчина уже ни на что не надеется. Перегорел. А в голове проскальзывает мысль, что, пожалуй, он хотел бы вернуться домой. Поужинать с отцом и сыном… — В тебе так много любви, что я завидую твоему сыну. Мне бы хотелось сказать, что ему очень повезло. …сказав о том, как он их любит, на самом деле. — Я просто не заслуживаю любви, даже ее крошечной частницы… Упасть на колени, моля о прощении, и не подниматься до тех пор, пока не увидит искренние улыбки на лицах самых близких людей. Минсок уже откровенно плачет, потому что душа рвется на части, а кровавые подтеки стекают внутри, заставляя страдать с каждой новой каплей. Так больно ему не было еще никогда. А Чен все равно обнимает и оставляет россыпь поцелуев на влажных щеках. Улыбается, что хочется поверить в завтрашний день, а не в то, что свой единственный покой он обретет на дне морском. — А я все равно буду тебя любить, — уверенно отвечает блондин, — со всеми недостатками. И будь ты худшим человеком на этой земле, я бы влюбился в тебя еще раз. Веришь? Минсок искренне улыбается, поспешно стирая слезы. — Да. — И из тебя получится прекрасный отец, нужно лишь… немного постараться, да? Ким согласно кивает. — Ты такой хороший. Чен грустно улыбается, потому что он уже не может забрать старшего с собой. Эгоистично вырвать его из семьи из-за собственного каприза, даже если нестерпимо хочется. А Минсок, не смотря на то, что порой и кажется не самым хорошим человеком, намного ответственнее Чондэ, который без оглядки мог бы броситься навстречу призрачному счастью, даже если бы никогда не ухватил его руками. Минсок слишком хорошо знает, к чему приведет подобное сумасбродство, сдерживая не только себя, но и Чена. — Ты полюбишь ее? — спрашивает мужчина. — Я останусь хорошим, — улыбается Чондэ, но в этом жесте столько боли, что Минсоку невольно вновь хочется плакать. — Эхо, улыбайся чаще, — говорит блондин. — Это спасает от многих невзгод и… счастливые люди самые красивые. Минсок не спрашивает, когда Чен уезжает. Знает, что совсем скоро, но этот день они проводят вместе, не разлучаясь ни на мгновение. Запираются в небольшом домике мужчины, за которым тот не следил, и делают уборку. Брюнет считает это глупым совместным времяпровождением, но отчего-то смех не затихает, и они действительно чувствуют себя самыми счастливыми людьми. А вечером, уставшие, ложатся на кровать и прижимаются друг к другу так тесно, что становится нечем дышать. Обмениваются короткими поцелуями и нежными ласками, от которых тает сердце. Срывают все замки и отдаются удовольствию, потому что совсем скоро… Шепчут слова любви друг другу в губы, спеша сказать как можно больше, задыхаясь от переполняющих их чувств. А утром Минсок просыпается в одиночестве и нестерпимо хочется выть раненным волком, но, подходя к зеркалу, он улыбается изо всех сил. На прикроватном столике лежит испорченный блокнот, чьи страницы сжались и ужасно хрустят, когда пытаешься их перевернуть. Минсок открывает его на закладке, которой до этого точно не было и… все-таки срывается, роняя на бумагу слезы:Будь счастлив, Эхо.