***
Изуку смахивает со стола пыль, собирает документы в стопки и вздыхает, когда находит прилепленный к органайзеру оранжевый стикер с размашисто выведенным на нем лаконичным: «Кофе». Они давно работают вместе, и у Каччана, несмотря на весь его перфекционизм, вечный беспорядок на рабочем месте, Изуку к этому привык. Он снимает перчатки, откладывает их и протирает лакированную столешницу влажной тряпкой, на всякий случай. Задумчиво рассматривает блокнот в черной кожаной обложке, небрежно оставленный на краю стола — ему известно, что туда Каччан записывает все свои идеи и планы. И намеченные личные встречи тоже. Заглянуть внутрь хочется, но это слишком нечестно — даже больше, чем то, что Изуку навязался ему в помощники, упорно добиваясь этого места — и он только невесомо проводит подушечками пальцев по прохладной рельефной поверхности. Каччан постоянно касается этой вещи, и на секунду Изуку даже испытывает неприятный укол зависти — его самого уже семь лет никто не трогал. Особенно Каччан. Он заканчивает, снова натягивает свои перчатки, скрывающие даже запястья, и спускается из офиса вниз, на заснеженную улицу. Руки неприятно зудят, в этом нет ничего необычного, так с самого детства — слишком чувствительная кожа. Все вокруг носят перчатки, без них нельзя, они продаются в магазинах и аптеках, на каждом шагу — маленькие футляры, защищающие взрослых людей друг от друга. Не позволяющие лишнего. С тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, мир для Изуку стал неосязаемым — закутался в спасительную ткань, как и все вокруг. Каждый знает, что по достижении этого возраста ты больше не можешь прикасаться к тем, кто тебе не предназначен, и он не исключение. Кому-то это совсем не мешает, но Изуку не из них — он еще помнит из детства, что такое тепло человеческой кожи, и как ощущаются настоящие прикосновения. Дома его всегда ждет кошка, любимая работа занимает почти все время, а остальное он тратит на изучение рынка и тестирование продуктов компании. Изуку всегда был слишком увлеченным, мечтал об игровой индустрии, поэтому он не считает, что так уж плохо живет. В целом. Даже несмотря на то, что до сих пор не нашел того, чье прикосновение не оставило бы ярких пятен ожогов, рубцов и волдырей. Времени прошло уже очень много, а жестокая статистика постоянно напоминает, что люди, не встретившие в первые пять лет особенного человека, часто навсегда остаются в одиночестве. Это немного беспокоит, но не настолько, чтобы по-настоящему волноваться. На самом деле, единственный, кого он хотел бы потрогать, не позволяет даже пересечь границу личного пространства, чтобы проверить это. Но Изуку все вполне устраивает. По крайней мере, он может себе позволить находиться рядом с тем, кто заставляет его сердце биться быстрее — для серого мира без прикосновений это уже неплохо. Сегодня праздник, и от этого почему-то особенно тоскливо — по улице бродят счастливые парочки, которые могут позволить себе держаться за руки, и Изуку, невольно приглядываясь, видит, как их голые ладони соприкасаются. От пробирающего холода он кутается в воротник пальто и жмурится, смаргивая колючие снежинки, а влюбленным все нипочем, даже не самая лучшая погода — они ведь больше не оставляют уродливых отметин своими прикосновениями, не причиняют обжигающей боли. Они уже нашли друг друга и теперь упиваются этим, а Изуку бредет за черным кофе с перцем в кофейню за углом, засунув руки в карманы, и старается не смотреть по сторонам. В высоком муравейнике офиса тоже оживленно — сотрудники компаний дарят друг другу шоколад вежливости, улыбаются и смеются, обмениваются открытками, по зданию снуют курьеры с цветами и коробками конфет. Абсолютно все соблюдают правила, не подходя ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Изуку раздумывает о том, как же все это на самом деле холодно, пока поднимается на нужный этаж, сжимая в руках большие картонные стаканы. В их кабинете тепло, верхний свет выключен, Каччан его не очень любит. Он уже вернулся с совещания, стоит у окна и разговаривает по телефону, не обратив внимания на тихо хлопнувшую дверь. Изуку пристраивает кофе на его стол, вновь чем-то захламленный, прислушиваясь к интонациям и диалогу — Каччан разговаривает негромко, но очень раздраженно. Судя по всему, что-то на последнем обсуждении пошло не так, и теперь тот разбирается прямо с главным заказчиком. Изуку вздыхает и возвращается к своему месту — просторный кабинет принадлежит только им двоим, рабочие столы стоят напротив, поэтому он все равно ничего не упустит, если просто присядет. К тому же Каччан обязательно все расскажет, когда закончит — должен же будет кто-то взять на себя общение с разработчиками, а у Изуку это всегда получается лучше. Да и вряд ли они будут доделывать проект сегодня, день уже подходит к концу. На кожаном диванчике рядом с входом Изуку замечает коробку дорогих конфет. Даже издалека видно, что на приколотой поверх большой записке каллиграфически выведено игривое: «Проверим?», и он невольно сглатывает. Каччан всегда многим нравился. Изуку знает о нем почти все, вплоть до любимой марки нижнего белья, и уверен, что тот такое не любит и никогда не поведется, но страх все равно тихо скребется внутри, напоминая о себе. Вдруг это от человека, предназначенного Каччану? До сих пор у него никого не было, поэтому у Изуку еще оставалась призрачная надежда. На что-то, чего никогда не произойдет. Он грустно улыбается и рассматривает нервно вышагивающего у окна Каччана. Они знакомы с самого детства — с тех пор, как выяснилось, что играют в одинаковые компьютерные игры и живут по соседству. Изуку всегда за ним тянулся — сильный, умный и амбициозный Каччан покорил его сердце еще тогда, когда показался похожим на любимых главных героев. Он никогда и ни в чем не сдавался, стремился быть лучшим, и Изуку, наблюдающий издалека, всегда считал его кем-то неповторимым и сияющим, по-настоящему удивительным. Единственным в своем роде. К сожалению, сам Каччан его никем не считал, даже просто достойным общения, особенно когда нашел себе другую компанию, более перспективную. Изуку все еще помнил, как его прикосновения обжигали — тогда, когда это было еще лишь метафорой, игрой гормонов и обидой брошенного ребенка. Пока им обоим не исполнилось четырнадцать, Каччан его хотя бы трогал — мог ударить, схватить за руку или воротник, подставить подножку. Но иногда он просто касался, молча и тихо — и эти разы Изуку ценил, запоминал и хранил в самом дальнем уголке памяти. Каччан легко, почти по-дружески, бил его в плечо кулаком, когда хотел что-то сказать, внезапно обхватывал шею горячими пальцами из-за спины, пытаясь напугать, случайно дотрагивался ладонью до запястья и касался коленями за столом. И это было совсем как в раннем детстве, когда они еще были друзьями, равными, но уже иначе — почти по-взрослому. Изуку был не уверен, он мало в этом смыслил, у него и сейчас со всей этой «взрослостью» были проблемы. Мама вообще часто сетовала, что он не ищет своего человека, как все, а просто работает и живет своей жизнью, но он не мог с этим ничего поделать, не хотел рассказывать правду. Она бы наверняка расстроилась. — Деку, иди сюда, — вырывает его из размышлений недовольный голос, и он послушно встает, направляясь к чужому столу. Каччан уже успел разложить перед собой документы и включить дополнительную лампу, и теперь стоит над ними, упершись в стол руками. — Как все прошло? — осторожно спрашивает Изуку. Ему и правда интересно, последний проект был выматывающе сложным, они долго с ним мучились, и финальное тестирование должно было пройти гладко. — Дерьмово, есть правки, — выплевывает Каччан и вытягивает галстук из-под воротника, сбрасывая его в первый ящик. Он продолжает говорить, расстегивает верхние пуговицы рубашки так резко, что ткань почти трещит, и Изуку теряется, выдыхает, неслышно сглатывая — разошедшийся ворот беззащитно оголяет шею, она слишком близко. Они слишком близко — Изуку плохо соблюдает правила, а Каччану на них наплевать до тех пор, пока он держит руки при себе. Несмотря на риск и ожоги, на чужой гнев, Изуку в очередной раз хочется стянуть перчатку, протянуть руку и коснуться. Проверить, оставят ли его пальцы красные отпечатки на светлой коже. Провести, приложить всю ладонь, ощутить тепло пальцами, пусть даже на секунду, даже если будет больно. Но Каччан ненавидит его так сильно, как никого больше — он никогда не позволит ему проверить, никогда не коснется сам. Это Изуку усвоил еще с первых убийственных взглядов, отвращения на лице и едкого: «Ненавижу», в первый день их совместной работы. Он понимает, что Каччан, скорее всего, очень надеялся избавиться от него еще в школе, со времен которой считает обузой, и старается изо всех сил, чтобы быть хотя бы полезным. Потому что ничего не может с собой поделать — он должен быть рядом. А еще — хочет узнать наверняка. Но это уже из раздела фантастики, о которой как раз их последняя игра. Каччан настоящий профессионал, поэтому в своем возрасте уже занимает место главы отдела разработки, и его личная неприязнь никак не влияет на их рабочие отношения. Это выгодно отличает его от Изуку, который никак не может перестать называть его детским именем, что очень смущает на деловых встречах. Сам Каччан никогда ничего против этого не высказывает — Изуку подозревает, что ему просто наплевать, поэтому продолжает, раз уж ему хоть что-то можно. Ему кажется, что эти их прозвища — тянущаяся из детства тонкая нить, связывающая и делающая немного ближе. И пусть милое «Каччан» не равноценно обидному «Деку», Изуку совсем не расстраивается — давно уже привык. — Деку, займись делом, хватит пялиться, — гневно рычит Каччан, сверкая глазами, и он быстро отводит взгляд, осознавая, что увлекся. Это все коробка конфет и чужая голая кожа под расстегнутой рубашкой. Изуку слишком много думает не о том. Каччан смотрит на него, почти прожигая насквозь, и он очень хорошо ощущает волны чужой тихой злости. Они будто два магнита с одинаковыми полюсами, Изуку чувствует, как Каччан постоянно пытается его оттолкнуть, стоит только приблизиться, пересечь черту. Пассивная агрессия — так это, кажется, называется. Конечно, активная же ему недоступна — чтобы ударить, Каччану придется прикоснуться, а этого он никогда не допустит. Стук в дверь разрывает повисшее между ними молчание, и Изуку идет открывать. Курьер у входа сообщает, что привез заказ для Бакуго Кацуки, и вносит внутрь небольшой пакет. На упаковке нет никаких ярких украшений, глянцевая поверхность переливается огненными всполохами на черном фоне. Каччан забирает заказ и с недоумением рассматривает, заглядывая внутрь. Вытаскивает записку, быстро пробегается глазами и недовольно морщится, но наблюдающий Изуку все равно замечает, как непривычно смягчаются черты его лица, разглаживается вечная хмурая складка между бровей — реакция совсем другая, не такая, как на те пошлые конфеты. Не такая, как была все те разы признаний и подарков за семь лет, которые Изуку украдкой наблюдал, впитывая каждое движение. Слишком очевидно, что приславший это человек для Каччана — особенный, и это почти больно. Почти — потому что он не имеет права даже думать в таком ключе, но неприятное чувство прорывается даже сквозь старую стеклянную коробку выстроенных границ. Изуку тактично отходит к своему столу, отворачиваясь. Секунды тянутся, стучат в голове, и он не смотрит, как Каччан распаковывает подарок. В его руках что-то тускло поблескивает — часы, понимает Изуку, приглядываясь. Каччан слегка приподнимает уголки губ, поближе рассматривая черный ремешок, и у Изуку перехватывает дыхание. Такое происходит впервые — Бакуго Кацуки никогда не улыбается, только скалится и усмехается, это привычная непоколебимая аксиома, но прямо сейчас, прямо здесь что-то меняется. В голове будто звонко лопается натянутая нить, и Изуку не выдерживает, в несколько шагов преодолевая расстояние до чужого стола и хватая Каччана за руку с подарком — конечно, перчаткой и поверх рукава пиджака, но внутри него бушует такой ураган, что его не остановил бы даже бетонный заслон, не то что какая-то ткань. Каччан с громким стуком роняет часы на стол, переводит на него взгляд, и на несколько мгновений, на доли секунды в его глазах мелькает ужас. — Руку убери, — шипит он, быстро приходя в себя и отдергиваясь назад, но Изуку молчит и не отпускает. Ему хочется ответить, хочется сказать — рассказать обо всем, о важности каждого дня из семи лет кошмара, о тянущем одиночестве и снах, в которых они касаются друг друга, но он просто смотрит в красные глаза напротив и зубами стягивает перчатку со второй руки. Зрачки Каччана расширяются, он замирает, и Изуку понимает — давно надо было сделать, а не сейчас, когда у Каччана появился кто-то важный. Зачем он столько себя мучил, если единственный, кому теперь по-настоящему страшно — это сам Каччан? Он не думает о том, что будет, если на самом деле тот уже принадлежит кому-то другому. Не задумывается обо всем, что может быть после. Есть только странное дикое сейчас, и Изуку тянется подрагивающими пальцами к чужой шее. Еще чуть-чуть, совсем немного… Перед глазами на мгновение становится темно, подбородок взрывается болью, когда чужой локоть врезается снизу. Изуку отшатывается, но не отпускает, только с силой сжимает зубы. Каччан вскакивает, обходит стол, сгребает его свободной рукой за лацканы пиджака и рычит прямо в лицо: — Проверить решил, ублюдок? Изуку упрямо поджимает губы и щурится — Каччан сам к нему прикоснулся, пусть даже и так, а уступать он больше не собирается — не после того, что только что увидел. — Я давно хотел… — начинает он, и Каччан яростно кривится, встряхивая его. — Совсем охренел? Ты и я? Да я даже пальцем не позволю тебе себя коснуться! — почти кричит тот. — Я не верю во всю эту чушь, ясно? У человека должен быть выбор, а не кем-то там выбранное высшее предназначение! Я сам вправе за себя решать! Изуку смотрит в знакомые алые глаза и не понимает. Не понимает ни слова, будто тот несет абсолютную бессвязную чушь. Но его сознание цепляется за последние три фразы, прокручивает их, перестраивает, ищет смысл, подтекст, которых там нет. Ему кажется, что в чужом голосе звучит совершенно лишнее, ненужное отчаяние. — Каччан, — ломко произносит он, — ты что, уже проверял меня? Тот ошарашенно застывает всего на секунду, но этого взгляда, этой заминки хватает, чтобы Изуку понял. К горлу подкатывает горячий комок обиды, кулаки против воли сжимаются, а на глаза наворачиваются злые слезы. Впервые за долгое время гнев переполняет его настолько, что хочется что-нибудь сломать. Каччан знал. Все это время, что он мучился в неведении. И наверняка замечал, что делает с ним — не мог не замечать, этого разве что слепой не увидел бы. Изуку хлопает ртом, как выброшенная на берег рыба, пытаясь глотнуть воздуха, которого так не хватает, и Каччан громко цыкает. — Я не верю в судьбу, ясно? — шипит он и, резко притянув его к себе, грубо целует. Изуку судорожно дергается, рефлекторно отталкивая, а потом зажмуривается, крепко вцепляясь в его плечи. На один короткий, почти не существующий миг ему кажется, что все в порядке — он чувствует только сухое тепло чужой кожи и сорванное дыхание. И даже позволяет себе испытать радость. А затем проваливается в ад. Губы горят, словно их прижгли раскаленным утюгом, и Изуку не выдерживает — из глаз начинают катиться слезы, пока кусачий горячий поцелуй продолжает причинять боль. Ожог распространяется дальше, глубже, обожженное сердце испуганно сжимается, и в груди сгорает, корчась в пламени отчаяния, последняя надежда. Изуку громко всхлипывает от выворачивающего ужаса. Не его. Каччан — не его. Тот резко отстраняется, отпускает, и Изуку пошатывается, теряя опору. Он видит, какие страшно опухшие у Каччана губы, жутко обожженные. Такие же, как и у него самого. Каччан смотрит куда-то в пол, отворачиваясь, и Изуку замечает, как сильно дрожат его руки. — Проверил? Тут нечего больше обсуждать, — твердо произносит тот куда-то в сторону, будто ничего не произошло. Его голос такой же, как на официальных встречах, и Изуку хватает с вешалки пальто, забирает сумку и выбегает из кабинета. За закрывающейся за ним дверью что-то громко разбивается.***
Шесть лет назад. Задрот постоянно где-то спит — на партах, на скамейках, в транспорте, и Кацуки это бесит — ему уже не десять и не двенадцать, чтобы быть таким беспечным в общественных местах. Деку вечно ошивается поблизости и нарушает все дозволенные границы — не только с самим Кацуки, но и с другими учениками. Он постоянно кого-то трогает, пусть через одежду и ткань перчаток, но Кацуки все равно это раздражает. Особенно то, что один из этих окружающих Деку ублюдков может вдруг оказаться особенным и прикасаться к задроту уже беспрепятственно. От мыслей об этом хочется сломать очередному улыбчивому засранцу нос. Сначала он идет на поводу у этого странного чувства и пытается отгонять чересчур дружелюбных одноклассников от Деку — угрожает после школы, ловит, намекает в подворотнях. Кацуки не важно, парни это или девушки, он умеет впечатлять, знает это и нагло пользуется. Просто его вещи принадлежат только ему, ничего личного. Перед собой он оправдывается тем, что Деку ему не особо-то и нужен — просто тот с самого детства был его вещью, ничьей больше, и не важно, что там насчет него скажет какая-то судьба. Кацуки все равно в нее не верит. Он знает, что нравится ему. Не уверен точно, в каком смысле, но проклятый задрот все время смотрит на него так, словно Кацуки — самое ценное, что есть в мире, почти бог. И это так привычно и приятно, что Кацуки совсем не хочет, чтобы между ними что-то менялось. Но Деку, словно магнит, притягивает к себе всех окружающих, и он понимает, что с этим нужно разобраться, раз уж угрожать каждому — не вариант. Их — окружающих — становится слишком много, и солнечного придурка пора изолировать, однажды решает Кацуки. И начинает изощренно публично издеваться. Он опускает его на самое дно, распуская отвратительные слухи и надавливая на других одноклассников — так глубоко, что вокруг Деку почти никого не остается. Никто больше не хочет с ним общаться. Со слабым, бесполезным и бесперспективным задротом. Мертвая зона — никто не хочет связываться из-за него с Кацуки. Несмотря на это, Деку продолжает смотреть на него этим своим взглядом, и такой результат Кацуки более чем устраивает. В классе на перемене больше никого нет. Жаркий летний день выгоняет на улицу всех, кроме Деку, который снова дрыхнет, сложив руки на парте. Кацуки замечает его, когда возвращается за сумкой, и сначала хочет крикнуть и разбудить, но его что-то останавливает. Подойдя ближе, он наклоняется и рассматривает его. Чужое лицо с россыпью веснушек во сне совсем расслабленное, без единой эмоции, и из-за этого кажется, что Деку сильно младше своего возраста. Тот тихо сопит, забавно приоткрыв рот, непослушные кудрявые пряди падают на лицо, загораживая весь обзор, и Кацуки неосознанно тянется поправить, отодвинуть в сторону мешающие волосы. Случайно цепляет чужое ухо, и его неожиданно прошивает слабой болью. Кацуки с удивлением рассматривает свою руку и понимает, что забыл надеть перчатки, но это совсем не главное — главное то, что на пальце, в том самом месте, которым он соприкоснулся с Деку, кожа краснеет, и медленно наливается крошечный волдырь. Деку недовольно ворочается, хмурится, не проснувшись, и Кацуки отдергивается. Хватает сумку и быстро уходит. Сердце громко колотится, заглушая звук его шагов, и он почти бежит от самого себя, сжимая кулаки. Задрот предназначен кому-то еще, кому-то другому, эта мысль мигает в голове красной табличкой, словно выжженная, наслаивается сама на себя, занимая все место. Болит, не давая успокоиться, как и ожог на пальце. Он подтвердил то, чего знать не хотел, что оттягивал как можно дольше — и это вызывает совсем не те эмоции, которые Кацуки хотел бы испытывать. В тот момент он раз и навсегда решает, что не отпустит так просто. Не позволит узнать, не даст проверить, поймает на крючок зависимости и интереса, насадит до упора. Если Кацуки решил, что Деку принадлежит ему, то никакая судьба не сможет этого изменить. Даже если ради этого настырного задрота с его странными мазохистскими замашками придется отталкивать и притягивать обратно, как чертов маятник. Кацуки готов делать это хоть всю жизнь, лишь бы тот просто оставался рядом.***
Изуку бежит, не разбирая дороги, путаясь в пуговицах пальто, в ногах, в лестницах. Щеки мокрые, и он, кажется, плачет, но слез совсем не чувствует — как и боли в обожженных губах. В груди полыхает настоящий пожар, он задыхается, и ему так плохо, словно он умирает вместе с собственной надеждой. Мысли путаются, и Изуку вихрем выскакивает на морозную улицу, под снегопад, не ощущая даже холода. Ступеньки слишком скользкие, обычно он об этом помнит, но сейчас наступает неосторожно, и на последней его нога предательски соскальзывает. Он спотыкается, неловко пытаясь удержать равновесие, и падает. В последний момент ему удается зацепиться за проходящего мимо человека, услужливо подставившего руки. Это оказывается высокий парень с торчащими во все стороны красными волосами, и Изуку хватается за него, успев только подумать о том, как странно, что тот рванулся на помощь — так совсем не принято правилами, ради безопасности никто так не делает. Он извиняется, не глядя в глаза, поднимается и собирается уходить, но парень окликает его. — Подождите! — снова ловит за руку, вглядываясь в лицо, наклоняясь ближе. Изуку недоуменно хмурится — все, на что его сейчас хватает — а потом до него доходит. Он забыл свои перчатки там, наверху, у Каччана. И руки этого парня почему-то совершенно голые. Изуку чувствует только чужое теплое прикосновение на своем запястье, и внутри что-то окончательно, с треском, ломается. Он резко выдергивает руку, ноги не держат, Изуку садится прямо на снег и невесело смеется. По щекам снова текут слезы, и он почти хрипит, ему совсем все равно, что о нем подумают — все, особенно этот парень, которого к нему привязала судьба, потому что чертова ирония выворачивает его наизнанку. Он очень хотел бы не верить. Хотел бы жить в другом мире. Но пожар внутри тлеет, догорая, пожирая жадным огнем последние кусочки надежды — нельзя просто взять и изменить предначертанное. Изуку поднимает голову вверх и думает о том, что падающий с неба снег слишком сильно похож на пепел.