Марий Эспозито как возлюбленная Пса

Сквозь приоткрытое окно в палату лился воздух, наполненный запахами только вылупившейся листвы и мелодичным перезвоном птиц. Я вдруг проснулся, кажется. А уже птицы поют и пахнет зеленью. Пиликали какие-то аппараты, и с каждой секундой возвращалась память и осознание. Меня спасли даже. Хотелось пощупать грудину, но руки были такими слабыми, да и я ощутил плотную обмотку вокруг торса. Я все-таки жив. Я жив. Я... Накатила какая-то волна, неожиданная и непонятная, и я почувствовал, что от того, что я понял, что я жив, я счастлив. Я жив, и я буду жить. Гера спасен, Мари спасен. Мари... Последние воспоминания были перемешаны, и наполнены болью. Вроде как, Гере отрубили руки выше локтя, а меня кто-то подстрелил. Мари втащили в дверной проем, а потом меня не стало. Мари... Как там Ника меня назвала, кобелем... Ха-ха, какой же я урод. Мари Эспозито, скорее всего, давно покинула эти опасные места, учитывая перестрелку, что мы устроили, и трупы, и меня подстрелили. А как было бы замечательно его встретить опять. Блять, её. Его, её - мысли смешались, - какая разница... Разве это умаляет хрупкости плечей и выразительности глаз. Я заснул, наверное, с блаженной полуулыбкой, вспоминая, что у Мари огромные черные глаза и немного вьющиеся волосы, и вся она нескладная, тощая и хрупкая, как пацан. И это красиво. И я изврат. Второе мое пробуждение было не таким приятным - мне хотелось жрать, пересохло горло, а в палате наблюдался доктор. Так что через пару минут мне выдали какой-то отварчик, но еды не дали. Я, оказывается, был перебинтован не только в груди, про прострел в ноге я благополучно забыл, за что и поплатился мучительной болью, когда неосторожно напряг не те мышцы. Пришли мои родители. Отец и мать, и даже Ритка, кажется, поседели и постарели. Мать расплакалась, разрыдалась, схватив меня за правую здоровую руку, которая все равно отдалась болью в плече. - Максим, пожалуйста, - расслышал я, - не надо, пожалуйста, мы переедем, как только ты выздоровеешь, ладно? Не надо больше... - тихо уговаривала она меня, в то время, как я смотрел на отца рядом с Ритой. Она, оказывается, на него очень похожа без своих розовых волос. Хмурое, скорбное лицо. Отражение лица отца. Мне нечего было им сказать. Я был виноват, и я знал это, и я сказал только это, когда, наконец, отец с сестрой обняли меня. "Теперь все будет хорошо" - прошептал отец. Будет. Но в голове маячил образ одноклассника, который на самом деле был вовсе и не одноклассником, но я привык уже. Я хотел ее увидеть, и с каждой секундой все сильнее. Все такая же.. она... Я невольно закусил губу. У меня были девушки, но тут был такой случай. Воспоминания о ней были только образом, вызывающим трепет практически, но то были воспоминания о слабом парнишке, который вдруг ужасно притягивал внимание своей несуразностью. Но ведь на самом деле Марий Эспозито не мальчик, а девушка. И это выбивало почву из-под ног. Хотя, если представить, что Марий бы остался парнем, мне бы нашлось, что ему сказать. Какая, в конечном счете, разница, если это один и тот же человек, бля. Но Мари я увидел нескоро. Она не пришла ко мне в больницу и даже после выписки ни разу не навестила меня и не... Я спросил у Ритки, ходит ли еще в школу новенький, но та только помотала головой. Потом оказалось, что они переехали. И все это время я не мог выбросить из головы темноволосую головенку с инопланетянскими глазами, тихим голосом, как будто шелестящим, и хрупкими косточками, руками. Я ее потом почти придумал себе. Прошел год, и я стал забывать, как выглядит Мари, пока мы однажды не встретились в переходе метро. Родители сдержали слово, и мы переехали в соседнюю область. Город был огромен по сравнению с тем, где мы жили раньше, и шансы на встречу в нем были ничтожно малы, как и вообще шансы встретиться снова, потому что Рита не нашла следа Мари Эспозито в сети, и мне неоткуда было взять инфу, потому что после раскрытия наркобарона, Геру посадили, а шайка распалась, поставщики убрались восвояси. Но это не важно, потому что мы встретились, наконец-то. Я заприметил скрюченную фигурку, наигрывающую какую-то грустную мелодию в подземке. Подошел, чтобы бросить монетку и случайно встретился взглядом с музыкантом. И это была Мари. Трудно сказать, как сильно она изменилась. У нее появилась грудь и женственные бедра, но руки остались такими же тонкими и нежными, как веточки, как и раньше. Волосы стали длинными, и она уже не могла никак произвести образ того существа, каким показалась мне в первый день знакомства. Несмотря на то, что общаться с девушкой мне было трудно, она старалась это всячески сглаживать. И никогда не забуду, как она сорвалась с места, когда убедилась, что я действительно ее бывший одноклассник. Сорвалась, сгребла своими руками-веточками, и я почувствовал, что она такая маленькая, хрупкая, и сердце у нее бьется, как у птички, быстро. Больше всего мне нравилось поглаживать ее руки или обнаженные коленки или перебирать волосы, пока она рассказывала мне что-нибудь. Ей нравилось, и мне тоже, и она сочиняла невозможные сказки про все, что видела, пока я прикасался к прекрасному телу и слушал выдуманные истории, добавляя что-нибудь от себя. Иногда девушка могла дернуться, как от щекотки, и, как она объяснила, это и правда была щекотка, хотя ей были приятны прикосновения. Она сразу установила некоторые ограничения. На свою девственность и мою активность. Пока я не действовал агрессивно, ей было хорошо. Впрочем, я бы никогда не сделал девушке больно. Иногда мне, правда, хотелось ее затискать, зажать у стенки, как тогда, того пацана, который был Марием Эспозито, и девушка краснела, стоило прикоснуться к ее ребрам или нежной груди. Краснела и начинала часто дышать мне в шею, и хотелось сделать еще много чего. После окончания военно-морской академии я намеревался сделать ей предложение, а пока можно было наслаждаться, как будто долгим, непрекращающимся сном, где Мари была со мной.