Losing My Religion

«Весна — страшное время перемен»

***

Раз в некоторое время изоляция Дома давала трещину, это было время неприятное и не несущее ничего хорошего — это помнили, знали и боялись. Из Дома никто и ничего не уходило с желанием, если это только не Фазан и не беспардонно Перепрыгнувший. Зато в Дом без каких-либо преград входила весна и приносила свои правила, свои условия. Приносила с собой кошек, жалкие кучки талого снега в коридорах и какую-то спёртую на вкус и запах свободу, которая им, домовцам, вставала поперек горла. Свобода проникала в них с солнечными лучами и легким ветерком, бродившим по тем же коридорам, принося с собой оттенок сажи и воробьиных лапок. Сфинкс хорошо ощущает это чувство, он знает и весну и перемены, которые она приносит с собой. Они со Слепым, у которого волосы скрутились в жгутики из-за грязи и влаги, у которого ребра подергиваются под серым свитером с темными пятнами на плечах из-за капели, сидят на пролете лестницы, над которой, кажется нет и крыши. Откуда же капель? Это не совсем важно, сейчас важно кое-что другое, что Сфинкс старается удержать как можно дольше. Спина ныла, зад изнывал от долгого сидения на бетонных ступенях, но Сфинкс бы не встал, не ушел отсюда, кто бы не просил. Когда они еще так поговорят? Сфинкс и его Верный Хвост, который успел вырасти в целого оборотня. — У нет бога, его убили, — отвечает Слепой после почти минутной тишины и фыркает совсем по-волчьи, бледная кожа дергается на жилках и тонких косточках его лица, темные брови неспокойно скачут словно в нервическом припадке. Слепой курит настолько же злобно, как и отвечает Сфинксу. Он не хотел этих разговор от Сфинкса, может ещё спросит, кто свободнее? Слон и тля? Он или Сфинкс, заточенный в доме или способный уйти. Сигарета в его пальцах смята и скручивается почти в спираль, ярко тлеющий фильтр задевает жилистые пальца и сначала Сфинкс слышит запах подпалённых волосков, потом этот слегка тошнотворный запах исчезает, но сигарета нет. Он затягивается резко и неглубоко, словно хочет ненароком между затяжками выплюнуть свою душу, которая только мешает дышать — застряла где-то в глотке и бьется у сердца в попытках выбраться наружу, в Наружность вне Слепого. Её подхватит коридорный ветерок, подхватит и унесет, как в тот раз из окна Кофейника, когда ещё Кузнечик выбил окно, он знал об этом, а как же. Его бы душонку подхватила Ведьма и спрятала за пазухой, он был бы даже не против, он был на это наделся, но это, конечно, не произойдет, поэтому его душа так же будет задушено биться, цепляться за обжигающий воздух в попытках спастись, в попытках жить, но растраченные силы вскоре совсем покинуть её и она умрет, свернувшись жухлым комочком на поверхности чего-либо, оставляя внутри себя лишь вязкий сгусток памяти человека, которому она принадлежала. Как и сам Слепой в Наружности. Так же попытается начать жить, но пройдет не минута, а пару недель — и он разрушиться и погибнет. Поэтому душа все ещё трепещет внутри, хоть и душится теплым дымом, ловит ветерок свободы и перхает от солнечных лучей, а сам Слепой все еще блуждает по коридорам Дома. Сфинкс смотрит на Слепого своим обычным взглядом, долгим и не удивляющимся, потому что он привык к Слепому, к любой из его ипостасей. Он мог быть и таким — нервным, неровно дышащим и бесцельно злым, таким очень живым, таким, каким его мало кто видел. В такие моменты Слепой и правда оживал, вел себя по-человечьи: его лицо оживало, дергались брови, ресницы опускались и поднимались, каждая отдельная от другой, губы приоткрывали зубы при разговоре и глаза неведомо от их хозяина беспокойно ходили кругами. Табаки бы отдал душу или же чего поценнее, своё ожерелье из рябиновых косточек, например, за такое зрелище. — А я бы смог заменить для тебя бога? — лениво и словно нерешительно спрашивает Сфинкс, когда Слепой в очередной раз фыркает и стряхивает пепел на свои бледно-голубые джинсы. —Ты? — слепец поворачивает голову на Сфинкса и тот видит, как уголок его губ дергается, отчего было впечатление далеко не здорового человека. Хотя кого вообще можно назвать здоровым? Сфинкс пытается не смотреть на подрагивающую щеку, но взгляд утыкается на матово-белые глазницы, в которых видна только пустота. Слепой незрячий, но обладает до боли чувствительными пальцами и чутким обонянием. Сфинкс без рук, но обладает до боли проницательным взглядом. Ему легче увидеть, чем прикоснуться, поэтому Сфинкс смотрит в эту пустоту глаз и неужели он видеть там совершенно ничего? Но эта пустота была для него полнее всей жизни и многого, что наполняло её. — Да, — не для чего отвечает Сфинкс, просто ему захотелось. — Я не собираюсь перед тобой преклоняться, — говорит Слепой и выбрасывает сигарету в лестничный пролет, — ты можешь стать богом для Македонского, но не для меня, — он опускает голову и прячет руки в карманы джинс, — никогда, — отвечает Слепой и уходит, оставляя Сфинкса одного. Сначала здесь, а потом и в сухой и ненужной Наружности.