Человек на утесе

      Том шел по берегу, стараясь не оглядываться. За тридцать с лишним лет жизни он успел убедиться, что не везде просвещение и веру встречают с распростертыми объятиями. Но направление в Инсмунт позволило ему увериться в том, что есть места столь закостенелые в глухой мерзости вырождения и сумасшествия, что никакой свет не способен вернуть на путь истинный.       К тому же настораживала некая пугающая тенденция: со времени расцвета бизнеса семьи Маршей и привезенного ими культа Дагона в городе начали пропадать отказывавшиеся верить в это языческое божество люди, а о предыдущих проповедниках словно все забыли.       Хиддлстона утешало лишь то, что по соседству с ним жили не коренные инсмунтцы, а искавшие лучшей доли выходцы из Китая. Немногочисленное население китайского квартала, находящегося на самом берегу, и составляло небольшой приход его церковки. Для них воскресные собрания стали отдушиной среди серой уродливой жизни зачумленного городишки. Но это не спасало. Инсмунт давил на всех чужаков, не причастных к здешней мерзости деградации. Отправляясь утром за едой в единственную в городе лавку, Хиддлстон спиной чувствовал устремленные на него взгляды мутных отвратительных глаз и неосознанно ежился, возвращаясь домой через заброшенный призаводской район. Эти покосившиеся, провонявшие рыбой и гнилью хибары жили. Жили своей, неведомой и страшной, извращенной в гадости запустения жизнью.       Как и горожане, Марши не приветствовали приезд нового церковника. И хотя виделся Том с ними всего раз, когда только приехал, этой встречи ему более чем хватило, чтобы проникнуться ко всем представителям богатейшего семейства города невыразимым отвращением и каким-то презренным, тайным, животным страхом.       Ночи, проводимые в молитве, были еще хуже однообразных дней, несмотря на чудесную погоду сентября. Если одна часть дома выходила на прибрежную улочку, то другая держалась на сваях над водой, и море плескалось под полом. В этом ночном плеске Том слышал нечто настолько жуткое и отталкивающе-тоскливое, что хотелось бежать, бежать без оглядки из Инсмунта, не разбирая дороги, только бы омерзительный, гнилой, безумный город остался позади.       Светило белое осеннее солнце, мирно дышало под ним в сонном мареве море, неспешно облизывая берег прозрачными языками волн. Вдали от города оставленный между поросшими истерзанной ветром травой барханами и соленой бесконечностью, Хиддлстон чувствовал себя чуть лучше. На побережье он отправлялся в надежде поправить подорванное в городском быту здоровье, но Инсмунт в этом плане стал жестокой насмешкой, и только в нескольких километрах от гнилой трупной вони разложения можно было нормально дышать. Еще несколько дней назад Том приметил издали высокий бархан, на деле оказавшийся белым обрывом становившегося здесь очень высоким берега. Из песка, словно ископаемые кости, выступали белые вертикальные клыки камней. Подобно трубам органа, они вздымались к ветреным небесам, полукругом скрывая от глаз нечто, что заставило истосковавшееся сердце встрепенуться. В мягком сиянии за светлыми идеально чистыми зубьями блестела вода, лицо овеял соленый здоровый бриз. Хиддлстон ускорил шаг и скоро пробирался меж древних бивней, прыгая с камня на камень в почти детском восторге любопытства. Наконец, впереди неожиданно открылся проход к воде, и священник едва не упал, не рассчитав скорость бега, но в руку вовремя вцепилась чья-то костлявая пятерня. Том в ужасе обернулся и увидел подле себя одного из своих прихожан — старого сумасброда и пьяницу Зейдока Аллена.       — Прогуливаетесь, святой отец? — прокашлял он и вернулся на белую глыбу, где, по всей видимости сидел, любуясь видами.       Святой отец нервно выдохнул. Меньше всего он рассчитывал встретить здесь людей, но Зейдока он знал с первого дня в городе, прекрасно помнил все его правдивые байки, рассказанные за милостиво купленную бутылку.       — Да, я… Я хочу успокоиться. Инсмунт… Он будто душит меня. Следит во все глаза, смотрит в спину… — неожиданно для себя на одном дыхании произнес Том, присаживаясь подле старика.       — Все еще не верите моим словам? — спросил тот, прикладываясь к принесенной с собой склянке с пойлом.       — Зейдок, я…       — Понял. Хоть здесь можно обойтись без упоминания треклятых тварей. Вы ведь не случайно сюда пришли, так? — он посмотрел на священника своими ясными синими глазами, столь непохожими на мутные рыбьи инсмунтские.       — Да.       — И правильно сделали. Эти твари не ходят сюда. Даже близко с моря не подплывают, — заговорил Аллен, снова приложившись к бутылке. — Они ненавидят это место самой лютой ненавистью и боятся его.       — Но почему?       — Осмотритесь, падре, — прокашлял старый рыбак.       Действительно. Все это место, представляющее собой большой, со всех сторон, кроме морской, ощерившийся на инсмунтскую мерзость меловыми пиками залив дышало тишиной и спокойствием. И чистотой.На камнях не было ничего, они будто сияли в неярком солнечном свете, а вода здесь оказалась столь прозрачная и синяя, что от взгляда в глубину замирало дыхание. Белесые клыки вздымались из недвижной глади, из них же состояло дно, и они уходили в неведомую бездну сапфира, словно застывшую в своей непознанной красоте.       — Зейдок! — изумленно воскликнул Том, всмотревшись в лазурную бесконечность.       — Да, — ответил тот. — Их инсмунтцы ненавидят особо яро.       Едва различимые в пучине, темными пятнами на фоне белых каменьев, далеко внизу причудливым кругом танца плавали… Мола-мола. Об этих странных, не похожих ни на одно другое существо рыбах Том лишь читал, но знал, что они плавают одиночками, а теперь его взгляду открылась прекрасная и странная картина множества этих существ.       — Но… Как? Откуда они здесь в это время?       — Почем мне знать, святой отец. Я всего лишь городской сумасброд, — Зейдок поднялся и заковылял прочь. — Храните это в тайне и не приводите сюда никого. Это место однажды спасло мне жизнь, когда твари в очередной раз накинулись на приехавших в город поляков. Я и несколько сбежавших видели отсюда, как они всей толпой кинулись шерстить дороги и барханы, но сюда не сунулся никто, — он прошел еще шага три и снова обернулся. — Возьмите, когда соберетесь обратно, немного мелких камней на пляже. Бросьте в воду у причала вашего дома. На всякий случай.       Старик удалился, среди камней еще долго слышался его кашель бормотание, но местная святая тишина словно гасила посторонние звуки.       Хиддлстон сидел на круглом, белом, как череп, камне, свесив ноги к самой воде, смотрел то на скалы, то в холодную пропасть. Осенний ветер играл в его кудрявых волосах, а затопившее душу отчаяние сменилось невыразимо приятным спокойствием. Мола-мола далеко внизу продолжали свой неспешный странный танец, будто гипнотизируя случайного путника, решившегося проникнуть в их обиталище. Время здесь будто застыло, оставшись за стеной уступов, вода притягивала и словно влекла к себе, обещая не смерть, но абсолютное спокойствие. И в этот момент Тому так захотелось прыгнуть в зовущую его гибельную лазурь, что одумался он только когда уже стоял во весь рост на пологом краю.       Осенний шторм буйствовал всю ночь. Инсмунтцы радовались пришедшей непогоде еще вечером, а все население китайского квартала отсиживалось дома. Сам не зная, зачем, но уж точно не веря Аллену, Том набрал на обратном пути от залива белых камней, которые оказались странно легкими, несмотря на размеры, и сбросил их в море с причала своего дома. На светлом песке сквозь воду они были похожи на колдовской круг. Священнику грешно предаваться темным суевериям, но в Инсмунте он убедился, что от иных древних злодеяний не спасает убежденность новой веры.       Волны сотрясали берег от заката до рассвета, и выглянув бессонной ночью в окно, Том увидел беснующиеся на Рифе Дьявола огни, над водой и в толще её, и поспешно отвернулся от стекла, закрыв шторы и мысленно коря себя за то, что не принял приглашение соседа-рыбака провести ночь в его доме. Чужаки в зачумленном городе часто пережидали непогоду вместе, как однажды сказал, разоткровенничавшись, Зейдок — чтоб всем дожить до утра.       А за стенами их домишек бесновался ночной океан. Волны обсидиановыми громадами восставали в озлобленном бешенстве, чтоб тут же обрушиться назад в кошмарный кипящий котел. Гром истязал слух, заставляя припадать к полу, закрывая голову руками; ветвистые молнии вспарывали черные небеса, озаряя богопротивное сборище на ненавистном всему чистому Рифе. Дрожащий шепот молитвы, был почти неслышен даже самому молящемуся, а в смертный вой урагана далеко снаружи вплетались истерические вопли и потустороннее, странное, но от того не менее отвратное пение радовавшихся ненастью тварей, и длилось это без конца…       Проснулся Том поздно. Глубокий сон после томительного нервного напряжения ночью никак не прекращался, он несколько раз вставал, шел зачем-то в соседнюю комнату, но потом как в бреду возвращался обратно в постель. Голова болела.       За окном все не унимался безумный океан. Только когда снова неяркое за тучами солнце поднялось уже довольно высоко, Хиддлстон сумел встать. День выдавался свободный, завтра намечалась встреча с жителями их прибрежного квартала в одном из старых домов, выделенном под церквушку, а пока было время собраться с мыслями.       Усталые волны, апатично вздыхая, накатывались на песок и отступали в снова спокойное море. На сером берегу под бесцветным небом ярко выделялась черная фигура, идущая прочь от города. Навеваемая Инсмунтом нездоровая тоска и апатия накладывали свой отпечаток на все, и Том сам не заметил, что вышел из дома в сутане, но возвращаться и надевать что-то потеплее не хотелось. К черту все, здесь никому не было дела до его одежд, а сам он уже давно перестал заботиться о еще недавно казавшихся жизненно важными вещах, и вообще весь мир с его порядком остался где-то не здесь. Городское отчуждение передалось и ему.       Берег был усеян вынесенными штормом водорослями, раковинами, старыми обломками досок и прочим мусором, что изрыгнула пучина на радость чайкам. Хиддлстон тоскливо осмотрелся. Ветки, морская трава, мертвые рыбы. В унылом бесцветном окружении все казалось умирающим и бесполезным.       Он уселся на высушенное ветром бревно, выброшенное бурей, и сидел так, то глядя на сталистые неприветливые живые массивы воды, то на небо с быстро несущимися низкими облаками, сулившими непогоду, то на барханы с искалеченной порослью.       Волны, дыша холодом осени, гипнотически бесконечно продолжали свой танец, но вдруг среди однообразной воды внимание человека привлекла стая чаек, роившаяся над чем-то среди пены. Том поднялся с бревна и подошел к самому прибою, всматриваясь в колышущиеся волны, но за носящимися белыми птицами ничего было не рассмотреть. Это могла оказаться просто крупная рыба или тюлень, но после ночного буйства на Рифе Дьявола здесь можно было ожидать каких угодно находок. И словно повинуясь неведомому зову, священник ступил в холодную соленую воду, покорно и будто во сне. Дно непривычно резко уходило вниз, и хотя птицы и нашли свою добычу всего метрах в тридцати от берега, вода очень скоро стала Тому по горло, и пришлось плыть. А предательское течение, как нарочно медленно и словно издеваясь, относило его цель все дальше. В какой-то момент Хиддлстона пробило холодом и тут же волна потустороннего любопытства схлынула. Он понял, что невидимое с берега течение медленно и неотвратимо несет в море и он давно уже при всем желании не достает до дна. И словно новой издевкой оказалась близость добычи чаек, к которой он так стремился и судьбу которой, похоже, рискует разделить, ведь если скоро не выбраться на берег, могут начаться судороги.       Плавать в одежде не самое удобное занятие, но до тела, ибо, несомненно, это был труп, оставалось всего четыре метра и скоро Том смог рассмотреть жертву шторма. Он не боялся покойников, но это был явно не человек. Кожа бессознательного существа оказалась бледного молочно-голубого оттенка, на руках видны были перепонки плавников, веероподобные плавники прикрывали небольшие щелки ушей. Это определенно была не инсмунтская тварь, но холодный ужас еще крепче сковал человека и возвращение обратно с жуткой находкой, как ему показалось, заняло целую вечность.       Почему ему пришла идея вытащить неизвестное создание на берег, а не бросить на милость птиц и волн, священник себе объяснить не мог. Быть может, любопытство снова взяло верх над страхом, а может выражение искренней боли и страдания, застывшее на неподвижном остывшем лице, убедило его не бросать порождение воды.       Он лежал на берегу, дрожал на холодном ветру и не помнил себя от пережитого. Сознание иногда до последнего отторгает некоторые факты реальности, так и Хиддлстон считал морской народ вымыслом, а инсмунтское уродство списывал на вырождение. Но теперь он видел своими глазами при свете дня то, во что отказывался верить до последнего. Рядом с ним на песке лежало бледно-лазурное существо, перламутрово-мерцающее на внезапно вышедшем солнце, будто отлитое из воска. Капли воды сверкали на прозрачных плавниках, большие глаза были закрыты. Том сидел, грелся в угасающем свете и рассматривал человека-рыбу, пребывая словно в трансе.       Мертвец, хоть и принадлежал к народу моря, был вовсе не похож на инсмунтских. На его прохладной, гладкой, матово-поблескивающей коже не было похожей на струпья чешуи, а лицо больше походило на человеческое.       Хиддлстон осторожно убрал с холодного лика водоросль и вдруг недвижно лежавший житель океана изогнулся в немом крике, жадно вдыхая соленый воздух побережья.       Том сидел, обхватив голову руками, и буквально чувствовал, как сходит с ума, как вся его предыдущая жизнь с хрустом ломается и ускользает. Месяц назад он жил вполне счастливо и спокойно, а теперь, в постоянном холоде и сырости превратившись в апатичного меланхолика, осознавал, что всё его мировоззрение ничтожно и вера не спасала, он остался один против целого мира, против худшей, отвратительной и исподволь проникающей в разум его части. Во что верить, если отрицаемое верой лежало на его старой кровати, закутанное в лоскутное одеяло, мирно дыша во сне.       Еще на пляже Хиддлстон понял, что не сможет оставить полуживого человека воды там и принес его домой. У амфибии была сильно повреждена нога, будто в неё воткнулось нечто острое, похожее на гарпун или крюк, и перед тем, как уложить несчастного спать, Том как умел промыл и перевязал его рану.       Прошло несколько часов. В ночной тьме за окнами тихо дышали воды, а Хиддлстон так и сидел, склонившись над своим бессознательным гостем, не замечая, как тают свечи, освещающие комнату.       Вдруг существо не от мира сего снова открыло очи, встретившись взглядом с усталыми глазами человека.       — Ты спас меня… — слабо сказал человек-амфибия. — Почему ты расстроен?       Священник на это не ответил. Ему нечего было сказать. Усталость, холод и апатия взяли над ним верх.       — Прошу… Согрей меня, — не получив ответа, попросил житель моря, протянув к человеку тонкие руки с прозрачными перепонками меж изящных пальцев.       Том улегся рядом с ним, чувствуя через ткань ночной рубашки странные прикосновения водного создания.       — Ты устал. Ты хочешь вернуться домой?.. — тихий бархатный голос успокаивал, прогоняя холодную долгую тоску.       — Да, — ответил человек, неосознанно ближе прижимаясь к собеседнику и обнимая того в ответ.       — У меня не было надежды на спасение. Любой нашедший бы убил — рыбаки считают народ луны такими же морскими гадами, а инсмунтцы ненавидят.       — Народ луны? — Том открыл глаза.       — Ты был у Святой Тишины, ты видел нас. Это место — одно из последних наших убежищ. Но даже оттуда нам скоро придется уйти.       Хиддлстон тихо усмехнулся.       Он прежний все так же стоял где-то на вокзальной платформе в ожидании поезда на ветру и не знал ни Инсмунта с его гнилым ужасом, ни древних тайн.       — Ты жалеешь, что спас меня? — спросил мола-мола.       — Разбит и пуст. Скорее всего, болен.       После этого жизнь его стала похожа на странный сон. Внешние дела теперь совсем перестали интересовать и Хиддлстон чувствовал себя в полной мере живым лишь когда, плотно заперев дверь дома, оставался наедине со своей находкой.       Том чувствовал, что даже когда Луалуния поправится и вернется в воду, он не станет прежним. Он уже и себя-то не узнавал, подходя к зеркалу, хотя мало изменился.       Но даже забыв, кто он, человек впервые за последнее время почувствовал себя счастливым. Пусть счастье его было тайным и неприемлемым для него прежнего, наконец его душа могла успокоиться. Но сможет ли он потом расстаться с ним?       Хиддлстон возвращался из лавки, неся с собой рыбу, и тяжелые раздумья терзали его. Зато в кои-то веки он не обращал внимания на инсмунтцев, все так же недобро глазевших на него.       Но на причале его застало настоящее потрясение. Несколько подростков — местная шайка под предводительством одного из младших Маршей — вытаскивала на высокие мостки рыбу-луну в сетях. Задыхающуюся на воздухе, истекающую кровью от нескольких крупных, удачно воткнутых крюков и тщетно бьющую плавниками в воздухе.       В первую минуту Том просто оторопел от увиденного и его будто самого пронзили гарпуном — удушливый смертный страх затопил сознание, быстро сменившись гневом. Он сам не помнил, как подлетел к Дику, державшему сеть, и наотмашь ударил его, и как после падения рыбы в сети и рыбака-садиста в воду на него накинулись оставшиеся на причале. Том не мог похвастаться хорошим опытом в драках, одно дело было скинуть с причала Дика Марша, но в одиночку против его банды не осмеливались выступать и рыбаки покрепче, поэтому плохо бы все для Хиддлстона кончилось, если бы не подоспели соседи. Парни Дика иногда заявлялись в китайский квартал отвести душу на местных, зная, что возражать им не посмеет никто, и сейчас были просто взбешены внезапным позором своего главаря. Вслед священнику летели проклятья и обещания, что он не доживет до конца недели, но тот не слышал и не видел ничего перед собой.       Запершись дома, он нашел Луалуния печально смотрящим в потолок. Обитатель воды лежал, не моргая, глядя вверх, на полу и прислушивался к шуму воды под досками. Том нервно выдохнул и осел по стенке и только сейчас понял, как же ему больно. Он весь был в синяках и ссадинах, из разбитой брови медленно сочилась кровь, где-то в груди поселилась резкая боль, коловшая сильнее при каждом вдохе и дышать было трудно, будто ему наступали на горло.       Луалуния поднялся ему навстречу, отнес на ложе и осторожно освободил его от одежд, осматривая раны и чуть слышно шепча странные, тихие слова.       Рыбаки по соседству в ту ночь спали плохо, но если бы отважились высунуть нос на улицу, то увидели бы странное свечение круга белых камней, и как неслышно, с тихим гипнотическим пением, из воды на причал выходили фосфоресцирующие лунные фигуры.       С того знаменательного вечера прошло несколько дней. Хиддлстон чувствовал, что, несмотря на его чудесное исцеление, дела идут все хуже и хуже, угрозы банды Дика медленно сбывались. Помимо разбитых стекол и лодок, начали пропадать его соседи. Это еще сплотило маленький прибрежный квартал, но Том не успокаивался, он отлично понимал, каким жалким кроликом выглядели они перед инсмунтским змеем.       Близилось осеннее равноденствие, и с ним праздник Сбора Урожая. В Инсмунте становилось неспокойно, напряженное ожидание китайского квартала контрастировало со злорадным оживлением местных. По ночам стали выставлять дозорных, негласно приняв это решение. Стало чуть спокойнее, потому что каждый раз, сменяясь на часах, люди говорили, что ничего странного не видели, однако в Инсмунте не видеть зла не значило быть от него защищенным.       В ночь праздника не спал никто. Оградившись от ужаса моря и жителей берега, обитатели квартала заперлись в самом большом из домов, выставив охрану у дверей и окон и старались разбавлять обстановку грядущего неясного страха разговорами. А тайная жизнь Инсмунта наконец начала проявлять себя. Плеск воды и пение, крики, вопли и слова на богохульных древних наречиях слышались повсюду, в городе ощутимо прибавилось народа, но о т к у д а, а главное — к т о явился, узнавать у людей не было ни малейшего желания.       Том остался у себя, не вняв увещеваниям и просьбам рыбаков пойти с ними. Оставить Луалуния одного он не мог, как и позволить ему вернуться в океан. Мола-мола все еще с трудом плавал, а отпускать его сейчас было равносильно убийству.       Поняв, что разубедить священника не удастся, один из прихожан молча дал ему винтовку и мрачно удалился, не попрощавшись.       Хиддлстон сидел на полу, тихо, глядя в трещины меж досок.Мола-мола спал, ему стало хуже. Они мало разговаривали в последнее время, напряжение от человека передалось и существу луны.       Слышался отвратный шум безумия снаружи, через ставни просвечивало далекое красное окно с фонариками в рыбацком доме. Ночь длилась и длилась без конца.       Том уже ощутимо клевал носом, обвив руками холодный ствол винтовки, когда в дверь забарабанили с такой силой, будто колотили несколько крепких громил.       — Падре! — послышался хриплый крик из-за двери — Заклинаю! Откройте… — в дверной проем после щелчка замка ввалился полуживой Зейдок. Он задыхался, хрипел и никак не мог отдышаться после долгого и явно очень быстрого бега.       — Они… Они… — больше он не мог вымолвить не слова и только кашлял, прося дать ему выпить, но потом вдруг синие глаза его совсем остеклянились.       — Они идут сюда! — притянув к себе за черный воротничок Тома зашипел он, — Вам надо бежать и чем скорее, тем лучше!       Аллена снова забил кашель и он повалился на пол, а Том, взглянув в окно увидел далекий отсвет вереницы факелов или мерцание чертовых глазищ тварей...       Что делать?       Прятаться здесь равносильно смерти или чему похуже. У соседей точно нельзя, он приведет полоумные отродья ужаса к беззащитным людям. Если нескольких и пристрелят, так твари возьмут числом. Плыть тоже нельзя — море играет против него и то, что выползло на Риф Дьявола в эту ночь определенно только и ждет новой жертвы. Но и медлить нельзя.       Тащить и винтовку и мола-мола в одиночку исхудавшему и измотанному вечной сыростью человеку было не под силу.       Так он и выбежал из дома — в потрепанном черном одеянии, пропитавшемся солью, босиком, с белым бессознательным телом на руках.       Страх придавал сил, Том уже миновал несколько широких улиц, прячась и перебегая из тени в тень, когда услышал душераздирающий вой с береговой улицы. Твари вломились в дом. Нашли они Зейдока Аллена, предупредившего ненавистного им человека об опасности или нет, Том не знал, но необходимо было ускориться. Он бежал и бежал, поражаясь, откуда у него вдруг взялись силы.       Дом за домом, улица за улицей, одинаковые осклизлые строения, провонявшие тухлой рыбой проулки, пустые, как трупные пасти распахнутых дверей и подвальных окон, все это будто цеплялось за него, пытаясь парализовать ужасом.Крики и визг тварей неслись отовсюду, они были уже определенно рядом, когда Том наконец выбрался на песчаный берег и понесся по песку навстречу луне.       Трава больно колола ноги, дыхание уже давно сбилось, в груди поселилась невыносимая режущая боль и беглец остановился.       Стоял, пригнувшись чуть ли не к самой земле. Черный на костяном песке. Один против целого мира. Не успев толком отдышаться, Хиддлстон тут же побежал опять, прижимая к себе Луалуния, не оглядываясь и не останавливаясь больше. Стало еще хуже — начался пологий подъем на холм. Ноги, изодранные в кровь, вязли в колючей траве и мягком песке, воздух казался раскаленным, передвигаться и дышать становилось совсем невыносимо, в голове ни осталось ни одной мысли, кроме как спастись.       Бежать.       Бежать к белым скалам, к синей чистой воде, к Святой Тишине, куда не сунутся порождения ужаса.       И, внезапно, Том увидел их. И услышал. Толпа нелюдей гналась за ним, обойдя берег по дороге, а до вершины белого холма оставалось совсем чуть-чуть.       Бегство превратилось в гонку против времени, бессильного тела и низвергнувшегося в хаос разума. Пусть они делают с ним что захотят, но Луалуния он вернет к меловым утесам.       Он почти полз на верх холма, песок струился вниз, норовя увлечь за собой, и сопротивлялся человек уже совсем слабо, когда подъем кончился. Луна.       Огромная и белая, она осветила сгорбленную черную фигуру на вершине светлого берега. В чистых лучах тело мола-мола перламутрово замерцало. Они добрались, пусть житель моря все еще не открывал глаз.       — Мы здесь! — одним губами выпалил Том, падая на колени совсем без сил.       Тишину взорвал громкий треск. Человек на утесе вздрогнул, бессильно опустив так старательно оберегаемое тело создания моря на песок.       За громким щелчком раздался второй, после недолгой паузы третий, и от каждого выстрела коленопреклоненный человек на утесе вздрагивал, вскидывая поникшую голову в немом крике отчаяния и боли.       Сюда твари подойти не могли, но пользоваться оружием наловчились.       Из последних сил двигаясь, Том подтянул к себе пришедшего в сознание мола-мола, отталкивая тонкие изящные руки, пытающиеся его обнять, и толкнул с утеса.       Умирая, он надеялся услышать всплеск, но сам рухнул с края белого камня от выстрела, пробившего его голову насквозь.       Население китайского квартала долго оплакивало пропавшего без вести. Инсмунтцы злорадно ликовали, не скупясь на издевки над теми, кто лишился надежды.       И только Зейдок Аллен по-прежнему сидел у своей лачуги, пьяный и никому ненужный.       Он часто наведывался к Белым Камням, пусть чудное сияние и покинуло это место навсегда и ни одна мола-мола больше появлялась там.       Но старик мог поклясться, что в последний раз после той ночи ему все же довелось увидеть лунных рыб. Создания Святой Тишины резвились, выпрыгивая, как дельфины из воды, покидая свою крепость в полном отчаяния мире. Среди них скользила по пути света, средь волн, уцепившись за плавник рядом несущегося существа, тонкая фигура в черном. Белое лицо освещало магическое сияние ночного мага неба, в кудрявых волосах искрились звезды брызг. Беглец с утеса улыбнулся ему.       В последний раз.       Но старому сумасброду никто не верил. А он больше и не хотел говорить.