Царская болезнь

Начало января ознаменовалось сразу двумя катастрофами: после многих месяцев осады Порт-Артур пал, а через несколько дней случилось то, что впоследствии назвали Кровавым воскресеньем. Императору пришлось принять на себя ответственность за полторы сотни убитых и три сотни раненых рабочих из мирной демонстрации, несмотря на то, что в тот день он находился в Царском и не отдавал приказа о расстреле. Вместе с ответственностью за жертвы Николай принял от народа прозвище Кровавый. Оно появилось еще десять лет назад, после Ходынки, и сейчас закрепилось окончательно. Расстрел рабочих оказался последней каплей и воспламенил народ. Всеобщая стачка в Риге и Варшаве, бастовали железнодорожники, студенты; страна бурлила, захлестнутая второй волной террора, начавшегося еще четыре года назад. Убивали жандармов, губернаторов, полицмейстеров, офицеров. В феврале в Москве от эсерской бомбы погиб дядя императора, великий князь Сергей. Россию заливали реки крови, все чаще слышались призывы: «Долой самодержавие!». А в мае — новый удар. Странное и чужое слово «Цусима» шокировало народ и больно ударило по нему. Николай не мог свыкнуться с мыслью, что сражение в том проливе уничтожило почти всю эскадру адмирала Рождественского. Цусима забрала с собой много хороших офицеров и матросов, лишила семьи мужей, отцов, сыновей и братьев. Ответ не заставил себя долго ждать — взбунтовался броненосец «Князь Потемкин Таврический». Но, несмотря на все ухудшающееся положение в стране, Николай большую часть времени проводил в Царском Селе с женой и детьми, которые прочно обосновались в Александровском дворце. Болезнь маленького Алексея наложила на семью неизгладимый отпечаток. Малыш находился под постоянным контролем, кроватку обложили подушками во избежание травм. Александра почти не спускала сына с рук, а когда он, наконец, засыпал, — горячо молилась. Зная, что врачи не смогут исцелить ее мальчика, она с головой ушла в религию, надеясь, что Бог не оставит ее и спасет Алексея. С каждым днем императрица все больше отдалялась от старших дочерей и все больше привязывалась к сыну. В красных углах постоянно теплились лампады, отбрасывая на строгие лики святых красные и зеленые отблески; атмосфера во дворце напоминала траурную. Это ощущение только усилилось с приходом пасмурного дождливого октября. Россия продолжала содрогаться от выстрелов и взрывов, не прекращались забастовки и еврейские погромы, в Москве снова прошла всеобщая стачка. Народ требовал парламент и Конституцию. Николай же метался между агонизирующей страной и страдающей женой с больным сыном, не зная, что предпринять. Принимать Конституцию он не хотел — царская власть дана Богом и не рабочим со студентами ее отнимать. Однако бастующие и эсеры были настойчивы, и Николай, скрепя сердце, покорился. Принятый им Манифест означал конец русского самодержавия. Но все-таки, это того стоило — народные волнения частично улеглись.