День Святого Валентина.
Всюду целующиеся парочки, розовые фонарики, цветочки и плюшевые мишки, которые с идиотски-радостным выражением на мордах сжимают в лапах красные сердца, больше похожие на плюшевые жопы. В соцсетях полно дурацких картинок и тупых шуток про день святого ламантина (кудрявого кретина, святого мандарина, бухого Тарантино, святого «Супрастина», расстрела Чикатило, святого пластилина, психически больных — нужное подчеркнуть).
А Соню бросили год назад. Аккурат 14 февраля. И воспоминания об этом были ещё слишком живы для того, чтобы завидовать влюблённым парочкам белой (хоть такой, сказать по правде, и не бывает) завистью или оставаться равнодушной к обилию сантиментов и соплей, витающих, казалось, в каждом кубическом сантиметре воздуха.
Это не было банальным «давай расстанемся» или «дело не в тебе, дело во мне». Нет.
Всё было куда хуже — ей изменили.
И узнала она об этом позвонив в дверь квартиры, которую на тот момент считала своим домом.
Нос к носу столкнувшись с соперницей — рыжей эстонской ведьмой Мэрилин Керро и услышав её невероятно спокойное, произнесённое с этим её неподражаемым прибалтийским акцентом «Лёш, это, кажется, к тебе!», Егорова сжала кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони и сдерживая в себе желание подправить модельке лицо.
Хотелось зажмуриться, открыть глаза и понять, что это всё дурной сон.
Что в ИХ с Лёшкой доме нет этой рыжей.
Что она не одета в ту футболку с Симпсонами, которую Соня купила Лёше, путешествуя по Америке.
Что она не сидит сейчас на уголке дивана — столь любимом Соней месте и не пьёт чай из Сониной любимой кружки.
Но сколько бы Егорова не хлопала ресницами, проснуться (ну или взлететь, как братья Гримм в своей этой дурацкой песне завещали) у неё не получалось. Да и рыжая эстонка никуда не девалась. И та самая футболка на ней была, и Сонина кружка в её руках была, и сидела она, удалившаяся в гостиную, именно на её любимом месте.
Увидев появившегося из глубины квартиры Похабова, Соня поспешила вылететь за дверь и рвануть вниз по лестнице.
Бороздки от ногтей на ладонях дико жгло, глаза щипало, а на щеках появлялись одна за одной чёрные полосы от предательски текущих слезинок.
Соня давилась сигаретным дымом, чувствуя, как ледяной февральский ветер хлещет по щекам, срывая с лица слёзы.
Хотелось только одного — напиться.
Ноги как-то сами привели рыдающую девушку к ближайшему ресторанчику и приземлили её пятую точку на стул у бара, а губы, не задумываясь и не разглядывая услужливо принесённое меню и барную карту, попросили бокал Sauvignon.
Согревшись при помощи спиртного (и изрядно при этом набравшись), Соня набрала: «Назови её моим именем нечаянно» и нажала на «Отправить».
А затем переименовала контакт из «Лёшенька ♥» в «Не брать».
Прекрасно понимая, что он больше никогда ей не позвонит.
Нет, все влюблённые точно психически больны.
Ну, так, по крайней мере, сегодня думала сидящая на том же месте, но уже не рыдающая, как год назад, Соня. На часах два за полночь. В ней бокал того же, что и на прошлый неудавшийся праздник.
Она, дура, готовилась в тот раз. И бельё новое купила, и чулки, и платье… Волосы накрутила, полвечера на макияж убила, губы красным накрасила…
А он тут, понимаете ли, с рыжей. И уж явно они там не про экстрасенсорику разговаривали.
Точнее, уж точно не разговаривали, ведь к Соне, забирающей из квартиры свои вещи, на следующий день разве что глуховатая консьержка с просьбой вести себя потише во время занятий любовью не подошла.
Тогда очень захотелось вымыться. И душу вымыть.
С мочалкой и мылом.
Эта любовь до сих пор болела у Сони под рёбрами с левой стороны. И она, абсолютно не стесняясь, заявила об этом Похабову посредством сообщения, внутренне моля высшие силы о том, чтобы он ничего не ответил или чтобы эта его рыжая влетела сюда ровно в таком же состоянии, что и сама Егорова год назад. Раздавленная и брошенная.
Он не ответил.
И Мэрилин не пришла.
Заказав ещё бокал вина и залпом его осушив, Соня рассчиталась и, закутавшись в куртку, выскочила на улицу, на ходу пытаясь закурить.
Когда замёрзшие пальцы наконец справились с зажигалкой, девушка как-то неожиданно для себя поняла, что идёт не в сторону стоянки такси, а в абсолютно ей противоположную — в глубину дворов, к тому месту, что раньше считала своим домом.
Приземлившись на лавочку у своего бывшего подъезда, Соня подняла глаза, вглядываясь в темноту абсолютно одинаковых пластиковых стеклопакетов.
На знакомом этаже всё так же, как и год назад, помаргивала разноцветными лампочками гирлянда, которую девушка собственноручно туда повесила перед их с Лёшей последним совместным Новым годом. Удивительно, что он до сих пор её не снял.
Если я позвоню, ты опять не бери —
Снова крылья мои рваные…
Набрала знакомый до боли в кончиках пальцев номер. Правильно говорят: «выпила — закуси симкартой». Гудок, два, три, пять, десять.
Ну и ладно, так легче.
Нет, всё-таки ещё попытку.
Интересно же, чего не снял-то? Решил хоть какое-то напоминание оставить?
Кружку-то свою любимую Соня с грохотом об пол шмякнула с психу в тот день, когда собирала вещи.
Если я позвоню, пусть ответит она —
Ты же знаешь, что я пьяная.
— Алло! — её акцент ни с чем не перепутаешь. У Сони аж зубы заскрипели. — Алло! Говорите!
А ей его телефон под страхом смерти в руки нельзя было брать.
И номер из памяти, видимо, стёр, раз она взяла.
Сбросила сама. Ну к чёрту.
Может эти раны когда-нибудь
Всё же зарастут.
Надеюсь, ты счастлива теперь, медленная эстонская женщина Мэрилин Керро.
И надеюсь, что Лёша счастлив с тобой.
И алкоголь, казалось, отпустил, хоть его в крови и не очень много было. И легче как-то стало, что ли.
— Соня! — едва девушка собралась подняться, чтобы отправиться в сторону стоянки, неожиданно раздался за её спиной почему-то смутно знакомый мужской голос.
Егорова обернулась, разглядывая появившуюся в тусклом свете фонарей фигуру и пытаясь её узнать. К ней тут же подбежала собака и, поставив передние заснеженные лапы на и без того замёрзшие колени, обтянутые лишь тёмной джинсовой тканью, принялась вылизывать её лицо.
— Форест, отойди! — мужчина турнул пса. — Егорова, ты чего тут сидишь в два ночи на таком холоде?!
— А ты чего тут ходишь в два часа ночи по такому холоду, Гецати? — узнав наконец обладателя голоса и хозяина потрясающе красивого хаски, крутящегося рядом, спросила у него в ответ Соня.
— А то не понятно, — закатил глаза, протянув затем руку и помогая девушке встать. — Ну и ты прекрасно знаешь, что я не мёрзну.
— Суровое чукотское детство, ага, — фыркнула Егорова. — Я гуляла. И как-то вот забрела сюда, — вообще неубедительно соврала.
— Ага. Жила тут год назад с бывшим, выпила пару бокалов винишка в ближайшем ресторане и под пьяную лавочку забрела посмотреть, не съехал ли он отсюда, — передразнил её интонации Костя. — Кому ты врёшь, Егорова?
— Ты следил за мной, что ли? — отлетела от него Соня как ошпаренная.
— Нет. Просто кое-кто, не буду пальцем показывать, защиту забыл поставить. А я, между прочим, в «Битве экстрасенсов» победил! Не хухры-мухры.
— Иди в жопу, победитель, — беззлобно, с улыбкой на лице, буркнула Егорова.
— Пойдём, пьяница, чаем тебя угощу, — рассмеялся Гецати. — А то трясёшься, как гном на перфораторе. Форест, домой!
Засыпая в Костиной постели в обнимку с не отходящим от неё ни на шаг Форестом, Соня даже не знала, что где-то на дне её сумки сходит с ума поставленный на вибрацию телефон, а рыжая ведьма Керро, стирая с лица слёзы, заливается вином в том самом ресторане, который она покинула несколько часов назад.
Теперь Мэрилин всё поняла. И ей было что обсудить с Егоровой.
Но вряд ли та захочет с ней разговаривать.
