***
— Шехзаде, — крайне обеспокоенное лицо Ташлыджалы расплывается перед глазами. — Слава Аллаху, вы очнулись. Я всеми силами молился за вас. — смущенная улыбка. Мустафа открывает глаза и осознает, что его голова покоится на коленях албанца. Слуга неловко расстегивает пуговицы кафтана шехзаде, даря горящему заживо телу неимоверное спокойствие и уют. Худые длинные пальцы ненавязчиво массируют виски своего господина, прогоняя головную боль. Двери на балкон распахнуты настежь, пропуская какой-никакой, а ветер. — Что случилось? — сын падишаха не узнает собственный голос. Низкий, гортанный, хриплый, заставляющий Ташлыджалы покрываться привычным румянцем. Албанец отвлекается на минуту от висков шехзаде, наливает тому прохладной воды в бокал, стоящий на полу неподалеку; приподнимает голову, с интересом наблюдая, как быстро и ритмично двигается кадык под упругой кожей, покрытой потом. — Вы упали в обморок, шехзаде. Ничего страшного, я подоспел как раз вовремя. Вы напугали меня. Я впервые испытал такой сильный страх, — Ташлыджалы старается не встречаться с Мустафой взглядом, но это очень трудно, когда карие глаза столь требовательно буравят зеленые, вводя в смущение. — Какой раз ты спасаешь меня, Яхья? Видно, Аллах мне ангела отправил, — Мустафа игриво подмигивает (откуда у него еще силы берутся?) Ташлыджалы, вгоняя того в еще большую краску. Албанец до сих пор не привык к выходкам своего шехзаде. Он может сделать что угодно и когда угодно. Рассмеяться на важном заседании, нелестно отозваться о человеке, будто не замечая, что тот стоит за его спиной, заставить Яхью краснеть. И последнее явно забавляет сына падишаха пуще прежних развлечений. Это становится ежедневным излюбленным занятием. Мустафа всегда нежно умилялся непорочностью зеленоглазого албанца, любил раззадорить того, позлить, сделать восприимчивым к словам шехзаде, к его похвалам и отдельным фразам. Хотелось выяснить, что будет, если сказать так, или похвалить, использовав именно это слово. Так было всегда и так будет. Поэт навсегда останется зависимым от слов мужчины. Ташлыджалы нравилось чувствовать себя нужным. Любое одобрение со стороны Мустафы всегда приводило Яхью в детский восторг и грело сердце необычайным теплом, и на душе становилось хорошо, несмотря на то, какая за окном погода и сколько всего раздражающего было за этот день. Мустафа силится подняться, сгибая ноги в коленях, однако Яхья заботливо удерживает его в прежнем положении, не сильно давя на грудь. Сыну падишаха определенно нравится то, что он так неожиданно свалился в обморок, а рядом оказался именно албанец. — Вам лучше не вставать сейчас. Расслабьтесь, я не посмею вас покинуть, пока вы в таком состоянии, шехзаде. Расслабиться в руках Ташлыджалы было простым делом. Он всегда знал настроение Мустафы, понимал, когда мужчина щурил глаза, хватаясь за переносицу, и сам помогал сыну падишаха справиться с головными болями. Албанец был необыкновенной диковинкой. Этот человек ясно чувствовал, когда его шехзаде плохо, и приходил на помощь. Где еще найдешь такого преданного и верного друга? — Яхья, — тихо зовет Мустафа, ловя заинтересованный взгляд зеленых глаз. — Откуда ты знал, что я упаду в обморок, провалюсь в ту тьму? Ташлыджалы проводит пальцами по вискам в очередной раз, ненароком касается волос шехзаде и заканчивает свою работу. Ему неудобно под этим взглядом пытливых глаз, хочется поскорее спрятаться от него. Но одновременно с этим, юноше хочется поддаться искушению, которое зудит в мыслях набатом каждый раз, когда он рядом с этим неповторимым мужчиной. — Вы ранее желали меня видеть, однако я не смог прийти, поскольку меня звала Махидевран-султан. Мое сердце обливалось кровью с самого утра, мой господин, — албанец облизывает сухие губы, и Мустафа наблюдает за тем, как язык соблазнительно заскользил по нижней, увлажняя сухую от жары кожу. — Я подумал, что это знак свыше, и пришел. Вы уже были в таком состоянии. Шехзаде осознает, что их лица близки как никогда друг к другу. Он всеми силами старается отогнать от себя навязчивую мысль о том, что Яхья заслуживает его поцелуя. Мустафа хмурится, но предательские думы не уходят. Почему Ташлыджалы так смотрит на него? «Подобная нежность во взгляде ни к чему хорошему не приведет», — уверяет себя сын падишаха, но продолжает падать в эти глаза-омуты, сгорая в них. — Шехзаде, я хотел сказа… — Яхья замолкает, потому что Мустафа делает движение рукой, призывая к тишине. Албанец в недоумении. Раньше такого между ними не было. Сын падишаха всегда с интересом выслушивал мысли и предположения Ташлыджалы, поддерживал беседу, они шутили и смеялись. Что же изменилось теперь? Яхья замер, потому что Мустафа кончиками пальцев мягко коснулся руки Ташлыджалы, провел ладонью ниже и переплел их пальцы настолько осторожно, будто боялся сломать хрупкого поэта, боялся испугать. Он бросил в сторону шехзаде пылкий взгляд, тут же склонив голову. Мустафа видел это и не мог налюбоваться невинной красотой зеленоглазого албанца. Яхья словно задыхается, он не может осознать, что происходит. Шехзаде взял его за руку, ласково водит по тонким пальцам, стараясь сдержать рвущуюся нежную улыбку. Ташлыджалы отводит взгляд, краснея еще больше, ненавидя себя за это. Сколько можно смущаться так открыто? — Ты что-то хотел сказать, Яхья? — как бы невзначай уточняет Мустафа, не выпуская руку слуги из своей. — Я… — албанец судорожно пытается вспомнить, что же он хотел поведать своему шехзаде, однако мысли никак не хотят собраться в кучу, уступив место главной из них. — Я не помню, шехзаде. Ваша рука не позволяет мне этого сделать. Мустафа смеется тихо, прикрыв глаза, и Ташлыджалы правда старается не засматриваться на улыбающиеся приоткрытые губы сына падишаха, но у него плохо выходит. Шехзаде легко было рассмешить, чем албанец нередко злоупотреблял, принося мужчине искреннюю радость. — Твои пальцы, как живительная влага. Я нуждаюсь в тебе, Яхья. Двери покоев открываются настолько быстро, что Яхья не успевает среагировать и расцепить их с Мустафой ладони. Зато у шехзаде реакция была лучше, и он тут же разжал ладонь, напоследок мягко проведя пальцами по запястью. В покои плавной походкой проходит Махидевран-султан. За секунды ее лицо меняет выражение, и улыбка спадает с губ женщины. — Госпожа, — албанец порывается встать и поклониться, однако шехзаде этого ему не позволяет. Яхье приходится склонить плечи еще ниже в знак уважения султанскому роду. — Ташлыджалы, что с Мустафой? Женщина ускоряет шаг, приближаясь, падая на колени рядом с сыном. Она уверенно берет его за руку, несильно сжимая теплую ладонь, которая совсем недавно так своевольно касалась кожи Ташлыджалы. Мустафа помнит ее на ощупь. Кожа друга мягкая, упругая,***
Со временем в один момент Мустафа понимает, что положение в обществе, немалое жалование, проживание во дворце не нужно Ташлыджалы. Зеленоглазый албанец поставил перед собой куда большую цель: пленить сердце шехзаде Мустафы, вцепиться в него мертвой хваткой и никогда не отпускать. Яхья невинно прогуливался во дворцовом саду, когда его грубо скрутили, цепко хватая за руки, и хладнокровно доставили в покои Махидевран-султан. Слуги швырнули Ташлыджалы на пол, схватили за шею, заставив склонить голову и глядеть в пол. — Госпожа, в чем я провинился, я ничего не… — пробовал начать албанец, но был прерван раздраженным голосом матери шехзаде. — Закрой свой рот, Яхья. Я знаю о вас с сыном. Ташлыджалы замолкает, стараясь дышать ровно, не подавать виду. Он ведь и сам не знает, что происходит между ним и шехзаде. Странные отношения, которые порой остаются без должного внимания со стороны обоих. Разве это настоящие отношения? Но албанец никогда не предаст Мустафу, даже если на плаху отправится, поэтому приходится врать. Или это не ложь вовсе? — Я не понимаю вас, — выдает, справившись с волнением, Яхья, не поднимая глаз. Он чувствует эту накалившуюся атмосферу в покоях. Махидевран-султан рвет и мечет, ведь у нее фактически нет никаких доказательств возможной связи ее сына и слуги. — Ты меня за слепую держишь? — госпожа поднимается с дивана, шагая к стоящему на коленях. Ташлыджалы не дышит, молясь, чтобы в этот раз беда обошла его. — Как я могу, госпожа? Рука Махидевран-султан зарывается в чужие волосы и резко дергает вверх за мягкие пряди. Яхья шипит сквозь зубы, покорно глядя на госпожу. Мать шехзаде пронзает слугу недобрым взглядом, полным ненависти и подозрений. — Аллах сотворил тебя, Яхья, а я уничтожу. Запомни это и не смей забывать, — ожесточенно предупреждает госпожа, натягивая волосы до предела, заставляя албанца кривиться от боли; отворачивается к окну, не уделяя слуге ни единой секунды больше.***
Ташлыджалы перестает попадаться на глаза Мустафе. Прекращает любые попытки добиться от шехзаде помощи в искусстве владения мечом, пытается выкинуть Мустафу из собственных мыслей на время. Потому что так приказала госпожа. Но получается как обычно. Как всегда, когда Яхья думает, что сможет горы свернуть, все получается до обидного наоборот. Ташлыджалы бегает от шехзаде последние дни, стараясь никак не пересекаться. «Все ради спокойствия его матери», — продолжает себя убеждать албанец, однако, это утверждение не совсем правдивое. Это он для шехзаде старается. Мустафа заворачивает за угол и сталкивается с Ташлыджалы. Попался. Быстрый жест охране, чтобы отвернулись, отойдя к дворцовым воротам. Шехзаде недовольно выдыхает и глядит на слугу, приподняв в раздражении бровь. У албанца расстегнута пара пуговиц на кафтане, и Мустафа не может ни пожирать голодным взглядом соблазнительную линию выпирающих ключиц. — Почему же ты бегаешь от меня, Яхья? Я стал причиной твоей грусти? — «И не только ей». Ташлыджалы хочется поскорее скрыться за углом, вырваться из приятного общества любимого мужчины, уйти от собственных чувств, от слабостей, от позора. Ему и морально, и физически тошно находиться вблизи объекта своих желаний. Приказ Махидевран-султан еще действует. У Яхьи нет никакого права на сына падишаха. Мустафа делает шаг вперед, загоняя слугу в угол. Он в ловушке. За спиной дворцовая стена. Выхода нет. Его никогда не было и не будет. Ташлыджалы грустно улыбается, стараясь молчать, не проявлять собственные эмоции в разговоре с сыном падишаха. — Тебя что-то грызет изнутри. Я вижу это каждый день, чувствую. Шехзаде склоняет голову набок, рассматривая проступающие слезы в ярко-зеленых грустных глазах. Яхья вот-вот разрыдается по причине, известной только ему одному. Мустафа этого так не оставит. Он не позволит, чтобы на плечи поэта лег тяжелый груз, чтобы он один нес его на себе. Шехзаде должен разделить с юношей эту терпкую горечь. Ташлыджалы покорно замер напротив шехзаде, закрыв глаза, опустив голову. Мустафа приподнимает голову албанца за подбородок, и слуга ожидает удара. Он искренне думает, что, побеспокоив думы шехзаде самим собой, добьется неприязни и раздражения. — Чего ты хочешь, Ташлыджалы? И сейчас Яхья не хочет уйти. Он закрывает глаза, чтобы больше не видеть пронзающих карих очей. Может быть, у албанца не остается сил на слова. Слуга не может определить точно причину своего спокойствия в этот момент, однако, поэт легко расслабляется в чужих руках. Албанец задыхается от такой неожиданной близости, но глаз не открывает. «Пусть он ударит меня так, главное то, как мягко ощущаются его пальцы на подбородке, как они скользят по щеке в бездумной ласке». Губы Мустафы невесомо касаются приоткрытых, блестящих от слюны, губ Ташлыджалы. Шехзаде чувствует на языке металлический вкус крови, что просочилась из нервно прокушенной нижней губы. Яхья изумленно выдыхает в поцелуй, приоткрывая глаза. — Этого ты хочешь, Яхья? — Мустафа выглядит умиротворенным и спокойным как никогда, словно он обрел так длительно и тщательно искомый покой. Но глубокий голос выдает в нем искрящееся желание. Взгляд Ташлыджалы был мутным от слез, горящим от запретной любви к мужчине, и обиды на судьбу. Албанец уже еле стоял на ногах. Он чувствовал, что солнце безжалостно проходится по его телу в немилостивом танце, бьет по голове, жжет кожу заживо. Яхья выдает из последних сил: — Я ваш раб, шехзаде, ваш покорный слуга, — «Любящий вас всем сердцем». — Я хочу коснуться ваших рук, мой господин, провести пальцами по волосам. — Ташлыджалы делает вдох, но горячий воздух болезненно обжигает горло. — Что тебя останавливает? — Мустафа словно стал еще ближе, незаметно для зрения Яхьи возвысился над страдающим слугой, перекрыл собой жестокость солнечных лучей. У Ташлыджалы дыхание замерло. Он старается вложить в севший голос максимум звука и силы: — Это неправильно. Взгляд Мустафы меняется, но не от слов друга. Он видит дрожь в теле мужчины, закрытые глаза, томительно закушенную губу. Албанец шатается, его руки висят плетями вдоль тела. Он почти не дышит. — Тебе нехорошо, Яхья? — Все в порядке, мой господин, — вопреки своим словам Ташлыджалы падает назад, но Мустафа успевает поймать албанца в свои объятия. Яхья не может поверить, что все это происходит с ним наяву. Шехзаде обнимает его, прижимая к своему сильному телу, стараясь не слишком сжимать в своих руках, дабы не навредить. Ташлыджалы встречается взглядом с мужчиной напротив, замечая, что тот не отводит глаз от чужих губ. — Как ты, Яхья? — Мустафа заставляет себя говорить, не ласкать собственного друга взглядом. — Тебе лучше? — рука шехзаде плавно обнимала тонкую талию Ташлыджалы. Он еле держался в этом мире. — Тебе стоит прилечь. Идем. Шехзаде ловко подхватывает албанца под колени, берет на руки под его резкий удивленный выдох. Это так просто для сына падишаха, словно Ташлыджалы ничего не весил, а слугу сейчас солнце заставило чувствовать себя весом под тонну. — Шехзаде, я… — Молчи, Яхья, у тебя нет сил. Ты извел себя переживаниями. Он кладет мужчину на собственную постель в своих покоях, устраивая на тонком покрывале цвета слоновой кости. Ташлыджалы начинает дышать правильно. Смог в голове отступает. Мустафа приподнимает мужчину за талию, снимая кафтан с плеч албанца. Яхья покорно прогибается в чужих руках, позволяя сыну падишаха стянуть с себя и белую рубаху. Шехзаде садится на край кровати рядом с мужчиной, касаясь пальцами шеи, где билась и трепетала артерия. Ташлыджалы выгнул шею, лишь бы желанное касание не прерывалось. Этим смелым существом можно было любоваться вечно. Слишком искренний в своих чувствах, слишком открытый, слишком резвый и жадный. Его, шехзаде, избранник. — Ташлыджалы, не приближайся ко мне, иначе я и тебе причиню боль, — на одном дыхании тихо шепчет сын падишаха. У него уже глаза горят от желания. Осмелевший слуга тяжело приподнимается на кровати шехзаде, не прерывая зрительного контакта. — Шехзаде, — Яхья не узнает себя. Его взгляд томный и жаждущий. Он не понимает, почему так ведет себя сейчас. — Пожалуйста. Я хочу почувствовать эту боль. Мустафа ведет ладонью вниз, заставляя албанца лечь на место. Ключицы, грудь. Мустафа «невзначай» задевает рукой мужской сосок, выбивая из***
— Что у вас с Ташлыджалы? — с порога начинает допрос госпожа. — Он замолкает, когда ты входишь в комнату, теряется, замыкается в себе. Он позволил себе дерзость? Мустафа проходит в покои матери, останавливаясь у окна. За пределами дворца уже садилось солнце. Оно плавно уходило за горизонт, но шехзаде по какой-то причине казалось, что оно умирает и больше никогда не появится на небосводе. — Вы приложили руку к его поведению, госпожа? — не разворачиваясь уточняет шехзаде, стараясь дышать глубоко и не подавать признаков своей ярости. Он уже давно понял, кто виноват в странном поведении Яхьи. Кто мог запугать поэта настолько, что тот совершенно замкнулся в самом себе, начал избегать встречи? Ответ очевиден, потому что совершенно открыто лежит на поверхности. — В чем ты меня обвиняешь? — ее голос звучал резко и грубо. Мустафа впервые услышал от матери подобный тон, поэтому даже повернулся и заглянул в глаза, чтобы понять, в какой момент ее отношение к Ташлыджалы изменилось. — Ответьте мне сами, вас есть в чем обвинять, матушка? Махидевран-султан выглядела озлобленной кошкой с выгнутой спиной, которая готовилась напасть на свою жертву. Но разве дикая кошка сможет напасть на своего собственного котенка? И кошка покорно сдается своему мудрому сыну. — Я лишь поставила его на место. Думала, ты сам не знаешь, чего хочешь, — женщина делает шаг к сыну, но тот выставляет вперед ладонь, избегая ее общества. Мустафа резко выдыхает. Он так и знал. Его мать к этому причастна. На его губах мгновенно расцветает озорная улыбка. Шехзаде тоже позлит мать в своей хулиганской манере. — По какой причине вы думаете, что я еще не решил, чего желаю? Махидевран-султан замерла от этих слов. Ее глаза расширились, а все естество кричало «Нет!» Мустафа с интересом наблюдал за реакцией матери. На ее бледном лице проступил румянец злости, и шехзаде еле отговорил себя от комплимента. — Я уже решил, что я желаю, — меж тем продолжал мужчина, смакуя каждое слово своей открытой улыбкой. Он любил заставлять людей чувствовать себя не в своей тарелке. — Вернее, кого. У госпожи вырвался звук, похожий на шипение и полустон. Она и не предполагала, что ее сын сам стал виновником этих отношений. Женщина мотнула головой из стороны в сторону, умоляя сына замолчать. — Вы можете втайне ненавидеть Яхью, считать его недостойным, но мой выбор уважать обязаны, — голос Мустафы обрел настоящую силу и мощь. Это говорил не шехзаде, это был голос завоевателя, победителя,***
Постепенно отношения между гневной Махидевран-султан и покорным Ташлыджалы настраивались на позитивный лад. Женщина старалась принять мужчину, которого избрал его сын. Она звала албанца в свои покои, общалась, угощала лакомствами. Госпожа заметила, что Яхья уплетал сладкое за обе щеки, и не могла не умиляться этой ласковой невинности. Росли и отношения поэта и шехзаде. Они привыкали угождать друг другу. Мустафа ухаживал за албанцем, нередко дарил дорогие подарки, покупал одежду. Яхья сходил с ума, когда шехзаде дарил ему одежду со своего плеча. Это настоящее счастье — носить вещи, пахнущие родным человеком. Ташлыджалы начал ластиться к Мустафе, как и Мустафа к поэту. Сначала это были обычные озорные взгляды шехзаде, его раскосая улыбка, затем все переросло в чуткие прикосновения. «Случайно» задеть руку Мустафы своей, прогуливаясь в саду. Чуть дольше, чем положено правилами, обнимать шехзаде за шею после небольшой разлуки. Сам же сын падишаха касался Яхьи постоянно, заставляя табуны мурашек бежать по чувствительной коже. Со временем сын падишаха не может не замечать то, как идеально лежат на плечах Ташлыджалы ладони Мустафы, словно эти плечи были созданы специально для шехзаде. Игривый взгляд мальчишки (даже в мыслях Мустафа по-прежнему не может называть этого юного нежного человека мужчиной) заставляет сердце биться о ребра с еще большей силой. Шехзаде понимает, что он серьезно болен Яхьей и совсем не жаждет выздороветь. Мустафа звонко целует Ташлыджалы в щеку, наблюдая яркий румянец на скулах мужчины. Сейчас поэт пойдет на базар, потому что уже давно желал прикупить себе новые тетради и чернила. Любовь к стихосложению с появлением в жизни шехзаде у Яхьи только увеличилась. Он обожал рассказывать свои произведения Мустафе наизусть мерным шепотом в такт дыхания сына падишаха. Любил посвящать шехзаде все из написанного. — Яхья, у меня из головы твой зеленый взгляд не выходит. Закрываю глаза и вижу его, — произносит Мустафа, застегивая верхние пуговицы чужого кафтана. — Иди, только не задерживайся. Ташлыджалы мягко улыбается, прикрыв глаза. И, поймав нежную легкую улыбку албанца, шехзаде хочет верить, что мальчишка предан ему одному, но факты говорят сами за себя. У Яхьи есть мужчина, с которым он встречается уже неделю. Слуги проследили за поэтом и поведали Мустафе, что Ташлыджалы навещает незнакомца только на рынке. Албанца входящим в чужой дом никто не видел, и поэтому у сына падишаха еще была надежда. Она чутко теплилась в груди, но угасала каждый раз, когда приходило новое донесение.***
Яхья, радостный и окрыленный, заходит в чужие покои. У него чудесное настроение, поскольку поэт купил все необходимые вещи. Его с порога поражает то, как сосредоточен шехзаде, как в неизвестной злости горят его глаза. — Кто же он? — сдвинув брови на переносице, уточняет шехзаде ледяным тоном, касаясь взглядом замершего в паре шагов от Мустафы, Ташлыджалы. Холодные расчетливые вопросы вместо приветствия. — Простите, я не понимаю. О ком вы, шехзаде? — албанец поднимает глаза, натыкаясь на взбешенный взгляд. Лучше бы он этого не делал и не возвращался во дворец сегодня. — Я о мужчине, с которым ты видишься. До Яхьи не сразу доходит смысл сказанного шехзаде. Он в шоке приоткрывает рот, начиная хватать воздух урывками. Мустафа серьезно ревнует, но у него нет для этого повода. Ташлыджалы всегда был верен только одному мужчине, в которого влюбился до дрожащих коленок и изломанного сердца. — Господин мой, я бы никогда… — Я уже давно слежу за тобой и не прекращу это, покуда ты мой, а может даже и тогда, — Мустафа говорит так, словно рычит. Рокочущие звуки, отдаленно напоминающие человеческую речь. Удивительно, как ревность меняет людей. — Шехзаде, о чем вы говорите? Яхью оскорбляло то, что шехзаде не касался его, не старался подойти, расспросить о его самочувствии и собственных чувствах. Прошлого настоящего Мустафы здесь не было. Остался ревнивый зверь, защищающий свою добычу всеми возможными силами. Шехзаде наблюдал за реакцией юноши, замечал любое изменение на лице. — Тебя видели там, Яхья, не отпирайся, — усталость сквозила в каждом движении сына падишаха, словно у того на плечах лежал огромный груз, который он никак не мог сбросить. И Мустафа вдруг делает пару шагов навстречу, готовый забыть о произошедшем. Но что-то внутри не хочет покорно забывать, дерзко сопротивляется, прямо как непокорный характер самого албанца. Ташлыджалы выдает на выдохе: — Я никогда не заслуживал вас, шехзаде, никогда не был для вас… Мустафа не дает Яхье договорить, отвешивая горькую пощечину. Поэт поворачивает голову вправо и смотрит в пол, больше не стараясь встретиться глазами с шехзаде. Он чувствует, как горит постыдный удар на алеющей скуле, и это так обидно, так больно. — Прекрати это, — бешеный шепот, вызывающий дрожь, в жадной бешеной ласке лижет шею и ухо. — Не смей так говорить. Ты знаешь, что всегда был важен для меня. — судорожный выдох Яхьи. Сын падишаха всегда на него оказывал подобный эффект. Ташлыджалы знает чувства своего мужчины, но как оправдать то, что шехзаде наотмашь ударил его? Возможно ли оправдать подобное обращение слепой ревностью, застившей глаза? У Яхьи нет ответа. Он безоружен перед Мустафой. Поэту неприятно от того, как с ним обошелся единственный любимый человек. — Вы сделали мне больно, — сквозь еле сдерживаемые слезы выдает албанец, поднимая зеленые горящие глаза на сына падишаха. — Как он посмел коснуться тебя? — вопрос о том самом мужчине, что стал виной всему скандалу, настигшему бедную голову поэта. И Яхья начинает плакать. Слезы капают на пол, он больше не смотрит на шехзаде. Пустой взгляд устремлен в пол. Плечи воина предательски вздрагивают, как и чувственные губы. Кулаки ощутимо сжимаются, и Мустафа начинает сожалеть о своем поступке. Но мужчину все не отпускает ненависть, ярость, ревность и боль. — Оставь меня одного, — сквозь зубы приказывает шехзаде, глядя в побледневшее лицо. В глазах обоих — калейдоскоп сменяющих друг друга эмоций. Как много они чувствуют друг к другу, как много из этого оказывается невысказанным, осевшим на дне глаз. — Но шехзаде… — Яхья, ожидавший примирения, никак не думал о том, что его выгонят прямиком из покоев. Ему прямо сейчас нужна была поддержка Мустафы, его забота и любовь. Где же он растерял все эти чувства? — Я приказал тебе уйти! — взревел мужчина. Ташлыджалы испуганно пятится к двери, сжимая губы, чтобы не закричать от боли. Он хмурит брови, стараясь остановить слезы, которые начинают течь, словно соленый Босфор. Албанец бросает последний взгляд, прежде чем скрыться за дверью. Желваки заходили ходуном на любимом Яхьей лице Мустафы, его глаза оставались чужими, а чуткие руки подрагивали от желания избить кого-нибудь до полусмерти. И этим человеком мог запросто оказаться Ташлыджалы.***
Единственной душой, которая смогла бы выслушать стенания поэта, оказалась мать виновника трагедии. Ташлыджалы неловко постучал в дверь трясущимися конечностями. Слуги у дверей с удивлением косились на рыдающего албанца. Он кое-как добирается до середины комнаты, а потом падает в обморок под вскрик госпожи: «Срочно зовите лекаря!» Яхья понятия не имеет, сколько времени провел в небытие. Эта облегчающая тьма не давала раздумывать над насущными проблемами. Какой восторг, какая легкость от нахождения по другую сторону мира живых. Разве бывает так свободно на Земле? Картинки перед глазами начинают расплываться и складываться в одну. Албанец на тахте госпожи, рядом хлопочет лекарь, говорящий что-то о переутомлении и нервозности. Ташлыджалы не слушает. Он все еще на грани между двух миров, но его глупое сердце почему-то все время выбирает первый. — Яхья, — голос госпожи звучит совсем близко. Она призывает юношу не подниматься, он ведь слишком измучился. — Махидевран-султан, — отзывается поэт, наконец открывая заплаканные красные глаза. — Почему он так со мной? — госпожа сидит рядом. — Мой сын посмел причинить тебе боль? — женщина всегда была справедливой. Она не любила, когда Мустафа ставил свои интересы выше интересов народа. Жена падишаха никогда не была лишь на стороне шехзаде. — Как может шехзаде обвинять меня в связи с другим мужчиной? Махидевран стала тем человеком, который знал об отношениях между своим сыном и его слугой все. Она была в курсе любого разлада между ними, любой радости. Бывало время, когда и Мустафа также плакался госпоже, теперь же Яхья сидел у матери шехзаде, рассказывая, ища в проницательных глазах жены падишаха помощь, совет. — Кто тот мужчина, что так разозлил Мустафу? Албанец медленно выдыхает, чувствуя, как легкие уменьшаются в объеме от недостатка кислорода. Вдыхает, признавая обратный эффект. И почему с Мустафой так непросто? Почему это не так, как дышать? — Художник, госпожа. Родился и вырос в Манисе. Мы сдружились в последнее время. — Ты же не изменил, Яхья? Это приведет тебя к концу. Если Мустафа и простит, то я уж точно не прощу такой измены, — женщина ценила верность и преданность. Она никогда не прощала предателей. — Госпожа, как я могу предать моего шехзаде? Мы связаны с ним. Я никогда не посмею разочаровать господина, причинить ему боль. Махидевран-султан верит поэту. Раньше она относилась к нему с недоверием и пренебрежением, но сейчас, узнав эту трагичную юную душу ближе, женщина могла читать его, как открытую книгу. Все эмоции, чувства и переживания были написаны на молодом лице так явственно, как солнце в летний день на небосводе. — Он приходил, пока ты был без сознания, — глаза Яхьи загорелись и тут же потухли. — Я не пустила сына в покои. Вы поговорите позже. Сейчас тебе нужен покой, Яхья. — Мне больно, госпожа, словно внутри меня разверзлась бездна. Во мне не осталось ни капли сил, чтобы жить. Жена падишаха знала об этом чувстве не понаслышке. Она ни раз страдала и кляла судьбу за то, что та свела ее с Сулейманом. Но разве судьба сможет молча вынести оскорбления? Она довела свое дело до конца, вытравив Махидевран из мыслей, сердца и жизни падишаха. — Посмотри, на что Мустафа пошел ради тебя, Яхья. Он забыл обо всех правилах, забросил свой гарем, прошел сквозь это ради тебя, — женщина грустно улыбнулась. — Это ли не истинная любовь?***
Неделю спустя Ташлыджалы возвращается в свои покои. Под чутким присмотром Махидевран-султан юноша поправляется. Его лицо обретает здоровый оттенок, тело набирается сил, становится более упругим и крепким. Женщина отправляет Яхью в его покои, ожидая визит сына. Они целых семь дней не виделись, и Мустафа не будет самим собой, если не вломится в открытые наконец-то покои. Так и происходит. Он стоит на коленях, обнимая ноги сидящей на диване матери, и в очередной раз корит себя за то, что посмел совершить, как повел себя с любимым человеком. Мустафа никогда не был тираном, но в тот момент ревность пересилила его истинные чувства. Она взяла верх и причинила дорогому Яхье боль. — Матушка, я боюсь. Боюсь, что однажды он откажется от меня, — непролитые слезы обрушиваются бурным водопадом горечи. Махидевран-султан опускает руку, поглаживая своего единственного сына по мягким волосам. И это немного успокаивает шехзаде, чуть приводит в себя. — Он не сделает этого, потому что любит тебя, Мустафа. Я вижу эту искренность. Мустафа отчаянно рычит в руках матери. Махидевран гладит мужчину по волосам, ведь она единственная знает настоящую причину отчаяния своего шехзаде. — Где он? — вдруг вскидывается мужчина. — Я хочу видеть его. — безумные глаза, наполненные состраданием и пониманием ситуации. — Мы все это время были вместе. Я выходила Яхью. Он в своих покоях, но тебе лучше обождать с извинениями. Ташлыджалы не хочет тебя видеть.***
В большом саду на своем языке переговаривались птицы, деревья радовались свежему ветру, дующему с моря. Мустафа сидел в своих покоях, чиркая в тетради карандашом. Он не рисовал что-то определенное, просто рука сама выводила узоры, а глаза не прекращали буравить дверь, словно та вот-вот должна была открыться и впустить в комнату юного Яхью. Ах, эта сладкая юность… Та пора, когда можно все. Человек взрослеет, набирается опыта, крепко влюбляется до звездочек в глазах, совершает ошибки, интересуется всем новым. Ташлыджалы всегда был таким. Любопытный, дерзкий, смелый, рвущийся вперед, не останавливающийся на полпути. Мустафа искренне гордился им, подмечал каждую проделанную работу, хвалил и заботился об этом удивительном албанце. Сейчас заботиться было не о ком. Яхья практически не покидал свои покои, пару раз в неделю выходил гулять в сад, но только вместе с Махидевран-султан. Юноша явно не хотел встречи с шехзаде, возможно, он даже боялся сына падишаха. Мустафа откладывает карандаш в сторону, чересчур громко ударяя предмет о блистающую поверхность стола. У мужчины все из рук валится с потерей внимания Яхьи. Шехзаде не может держать себя в руках, частенько срывается на слуг, будто именно они виноваты в том, что случилось. Мустафа посмел поднять руку на самое дорогое. Как ему искупить свою вину, и возможно ли это? Размышления шехзаде прерывает глухой удар за пределами покоев. Что-то происходит. Мужчина не тратит времени на поиск оружия против возможного врага, вскакивает из-за стола и быстрым шагом достигает двери. Распахнув их, выходит в коридор. Ташлыджалы лежит в неестественной позе на белом холодном кафеле. Из серьезного рассечения на лбу сочится алая кровь, проворной змеей стекающая к левому виску. Рядом валяется медный подсвечник, которым наверняка албанца и ударили. Поэт без сознания. Только сейчас шехзаде до конца осознает то, как дорог ему Ташлыджалы. Его хочется беречь, спасать из любой передряги, защищать от вечной опасности, что бродит рядом с его господином. Албанец был заботой шехзаде, его человеком, за которым сын падишаха не уследил. Движения Мустафы ускоряются до максимума. Он не может позволить погибнуть своему Яхье. Шехзаде падает на колени, склоняясь над лицом. Приподнимает голову, укладывая тело на свои колени, осматривает лик. Складка между бровей, болезненно-сжатые губы, тихое свистящее дыхание. — Яхья, — мужчина зовет, и юноша неспешно открывает глаза. Может показаться, будто поэт просто уснул на время и просыпается лениво, далеко от желания. — Шехзаде, — только Аллах знает, как тяжело даются албанцу слова. Он еле выдавливает их из себя. Главное, чтобы его мужчина не волновался. — Я отнесу тебя к себе и позову лекаря. Кто это сделал с тобой? — Мустафа зверел на глазах, хотя и всеми силами старался сохранить покой и уверенность на лице. Ответить Яхья не смог, поскольку его рассудок покинул юношу. Поэт чувствовал, что плывет в теплом море, по мягким волнующим волнам. Он во второй раз был свободен от всяких оков. Можно было ни о чем не думать и наслаждаться любимой темнотой небытия.***
Ты думаешь, что сможешь защитить его? Думаешь, у тебя так много сил, чтобы вечно его оберегать? Думаешь, сам погибнешь, а он будет жить? Никогда. Ты увидишь его смерть, Мустафа, познаешь острую боль потери, поймешь, насколько ужасно терять любимого человека. Ты ведь его любишь, да? Конечно, любишь. Это милое существо тебе не принадлежит, хотя ты и думаешь иначе. Я заберу его жизнь, потому что только жизнь Яхьи сможет кровью омыть мою не затянувшуюся рану. Даже после смерти матери ты не будешь плакать так, как после его смерти. Ты отнял моего сына, я отниму твоего любимого. Шипящий голос Хюррем-султан растаял в тишине покоев шехзаде. Он проснулся посреди ночи в холодном поту. Так явственно звучал голос рыжеволосой госпожи, словно она и впрямь находилась в комнате сына падишаха. Ее руки способны дотянуться куда угодно. Мустафа должен быть осторожнее, тщательней следить за Яхьей, потому что именно Хюррем-султан могла покуситься на Ташлыджалы. Албанец лежал на постели рядом, хотя и долго отнекивался от подобной затеи, находясь на грани между этим миром и тьмой. Яхья дышал сбивчиво, маленькими вдохами и короткими выдохами. Во сне его тело не могло расслабиться, видимо, все ждало какого-то подвоха, очередного сильного удара от неизвестного противника. Мустафа сам перенес Яхью в свои покои после двух часов нахождения в лазарете. Не смог справиться с волнением за юношу, и теперь его нежное тело расположилось рядом, содрогаясь от тревожных сновидений. Шехзаде касается чужой руки и несильно сжимает. Албанец резко выдыхает и двигается ближе, удобно укладываясь головой на плечо своего господина. Ладонь Мустафы по-хозяйски ложится на мягкую талию, и все становится на свои места. Ташлыджалы находится в безопасности, там, где он и должен быть: рядом со своим шехзаде. Сын падишаха губами невесомо мажет по лбу, зарывается носом в ароматные волосы, втягивает в себя будоражащий душу запах свежей травы и голубого неба без единого облака, безоблачного дня и широкого сада. Мустафа никогда не думал, что у неба есть запах, но теперь понимает. Так пахнет Яхья, его лучший друг, упертый воин, страстный любовник, трагичный любимый поэт с душой ласковой птицы. — Я люблю вас, шехзаде, — Ташлыджалы спит, но фраза кажется настолько трезвой и осмысленной, что сын падишаха прикрывает веки от удовольствия. Он нашел в жизни то, что так долго искал.***
Еще один усталый вечер видит в комнате шехзаде двух влюбленных. Они проводят вместе незабываемое время. Разговоры о любимых вещах, природе, о Яхье. Ташлыджалы краснеет — никак не может избавиться от этой привычки. Мустафа говорит о нем, читает строки из стихотворений своего поэта, посвящая их наоборот, сочинителю. — Моя мать больше не докучает тебе, Яхья? Шехзаде говорит с усмешкой, но оба помнят о том ужасающем случае. Яхья больше не хотел оказаться в подобном положении. Он прекрасно помнил, как жестока и тяжела изящная рука Махидевран-султан, оттягивающая волосы в попытке добиться правды. — Простите, шехзаде, госпожа никогда мне не докучала, — зеленый взгляд тем временем жадно буравит сладости на подносе. Мустафа наблюдает за взглядом албанца и расплывается в совершенно обезоруженной улыбке. Ташлыджалы вновь хочет сладкого. Его потребности в подобной пище всегда выходили за рамки, но разве шехзаде способен порицать за это собственного любимого? — Чего ты ждешь? Все это твое. Бери, что хочешь, и не говори, что ты меня обделяешь. И Ташлыджалы принимается за трапезу. Он всегда начинал прием пищи со сладкого, чем противоречил всем заведенным правилам. Но разве сам Яхья не исключение из правил? Поэт смакует на языке яркий ягодный вкус. Пальцы ненавязчиво поглаживают кусочек очередного ароматного мармелада, прежде чем тот отправится в рот албанца. Он даже прием пищи умудрялся превращать в демонстрацию своих длинных тонких пальцев. — Хочешь еще? У Ташлыджалы темнеет в сознании — так прозвучал дурманящий низкий голос господина. Он с небывалой легкостью отрывается от ужина, заглядывая в игривые глаза шехзаде. Тот точно что-то задумал. И Яхье это нравится. Мустафа поднимается из-за стола, спиной назад отходя от юноши. Албанец поднимается следом и отходит в другой конец комнаты. Теперь друг от друга их разделяют целые покои. Но ничто не сможет остановить сына падишаха, если тому вдруг захочется добраться до поэта. Мустафа начинает раздеваться, медленными плавными движениями, — словно барс, приготовившийся к отчаянному прыжку на свою добычу, — расправляясь со своим ярко-зеленым кафтаном. Глаза Ташлыджалы расширяются. Он в шоке и нетерпеливом предвкушении наблюдает за действиями шехзаде, всеми силами стараясь сохранить лицо и не покраснеть. Но внизу живота затягивается предательский узел, требующий сладкого удовольствия. У албанца подгибаются ноги, трясутся конечности. Мустафа внимательным обжигающим взглядом следит за Ташлыджалы. — Яхья, — от такого горячего приказного тона у албанца дрогнуло сердце. Он кое-как прочистил горло. Внутри тела начало нарастать странное давление, легким совсем не хватало воздуха, кожа губ то и дело сохла с огромной скоростью. Поэт чувствовал неладное, но понять причину своего чудовищного самочувствия никак не мог. — Шехзаде, — тяжело отзывается Ташлыджалы, и тогда Мустафа делает первый шаг навстречу, первый шаг к албанцу. Мужчина шагает медленно, двигаясь шикарно и царственно, как нечто неизбежное. Яхья молил Аллаха, чтобы тот успокоил его нервы и разболевшееся тело. Ташлыджалы покачнулся. В следующую секунду он падает на колени и начинает задыхаться. Воздух покидает легкие, оставляя после себя тяжкий осадок. Мустафа кинулся к юноше, смерил его состояние сосредоточенным взглядом и резко перевернул Ташлыджалы на бок, выбивая последний кислород из содрогающегося тела. Сын падишаха протискивает два пальца в рот албанца, и тот болезненно изгибается. Его тошнит, и весь ужин выходит наружу. Шехзаде другой рукой поглаживает поэта по волосам. Юношу бьет озноб, но он с облегчением осознает, что ему стало гораздо лучше. Он может вдохнуть воздух, не боясь, что собственные легкие его отторгнут, как ненужную вещь. От понимания ситуации и накатившего стыда албанец покрылся румянцем. — Яхья, я решил с тобой жизнь прожить, разделить вместе все: и радости, и невзгоды, а ты краснеешь от подобной ерунды, — Мустафа облегченно смеется, вытирая вторую руку о лежащее на столе полотенце. На его лице отображается непередаваемое счастье от того, что мужчина успел и сумел спасти своего юношу. Понимание пробивает холодным потом: его, старшего сына падишаха, пытались отравить, а Яхья уберег шехзаде, сам принял яд. — Господин, я вам жизнью обязан, — Ташлыджалы подался назад и устроил голову на коленях сына падишаха. Тот ладонями зарылся в мягкие пряди волос зеленоглазого албанца. Юноша изловчился и благодарно поцеловал пальцы Мустафы, потираясь щекой о ласкающую руку. Мужчина склонился над своим поэтом и коснулся губами потного виска. — Это я должен целовать твои руки, мое солнце, — добрый взгляд темных глаз ласкает хрупкое тело. — Если бы не ты, я бы давно лежал у отравленных блюд без дыхания. Сейчас нам не стоит засиживаться, нужно показать тебя лекарю. Ты столько настрадался по моей вине. Юноша грустно улыбается и поднимает на сына падишаха блестящие глаза. Мустафа полотенцем стирает пот с уставшего молодого лица. — Я рад быть рядом с вами, мой шехзаде. Что бы вы ни говорили, я здесь по собственному желанию, которое породили мои искренние чувства к вам. Ташлыджалы замирает от того, что посмел это сказать, от того, что долго хранимая правда вдруг вырвалась наружу. Все оказалось так просто. Так легко было заявить о своих истинных чувствах, ничего больше не скрывая. Вот бы всегда было так легко. — Мой смелый лев, я никогда больше не заставлю тебя страдать, обещаю, — и это действительно прозвучало так, как связывающая две судьбы навеки клятва.