обвенчавшиеся

      Нам с Дмитрием нравилось ходить в гости к Арсению Сергеевичу Попову, когда он соглашался нас принять. В этот раз к завтраку подавали очень вкусные пирожки с мясом, луковый суп и бараньи котлеты. Хозяин дома пригласил нас за стол, и наша небольшая компания только приступила к трапезе, как к нам уже спешил повар Азамат, чтобы поинтересоваться, чего гости желают к обеду.       Погода в течение дня разыгралась. На небе было темным-темно, а ласточки летали над самой землей, что было явным признаком приближения сильного дождя. С самого вчерашнего обеда у меня так же болели колени, из-за чего Дмитрию пришлось помогать мне забираться в машину и выбираться из нее. Попов сам предложил нам остаться у него, пока дождь не закончится, поэтому мы уютно устроились в столовой, не собираясь никуда торопиться.       Наш с Арсением Сергеевичем разговор зашел о рабочих вопросах нашей фирмы, которые волновали нас обоих, но уже через пять минут мой благоверный нас прервал.  — Ох уж эти ваши производственные дела, Сергей Борисович, — он повел плечами, словно ему было неуютно. Вероятно, это от того, что его постоянного собеседника, с которым он мог поговорить, пока мы с Арсением были заняты, в этот час не было, — Прошу прощения, но не оставить ли нам рабочие темы на работе? Во время дружеских встреч больше подходит разговаривать о чем-то более интересном.       Мы с Арсением тут же согласились, признавая правоту моего мужа. В этот момент к нам присоединилась Лукерья, дочь Азамата. Все любили эту семилетнюю баловницу, которая часто плела нам венки из цветов, которые собирала ее мать. Вот и сейчас Луковка прибежала с небольшой корзинкой, набитой под завязку хлопком, вереском, лавандой, шалфеем и какими-то мелкими белыми цветочками. Мы с Дмитрием радостно обнялись с ней и посадили между собой, чтобы с каждым из нас она могла обсудить любой заинтересовавший ее вопрос.       Заговорили о любви.       Дмитрий между слов вспомнил, как мы с ним впервые встретились, а Луковка пересказала историю знакомства своих родителей, которую те ей поведали в свою прошлую годовщину. Арсений Сергеевич молча ел свой суп, пока мы с Дмитрием рассуждали, как зарождается любовь. Отчего-то дождь, который все же хлынул непроглядной стеной, натолкнул нас на искренность и общительность. Видимо, не только нас, потому что Арсений неожиданно отодвинул от себя тарелку с недоеденной едой, промокнул губы салфеткой и сделал глоток легкого вина. Он выглядел так, словно желает нам что-то рассказать.  — Как зарождается любовь… — задумчиво произнес этот голубоглазый брюнет, которого я уважал сверх меры и как коллегу, и как своего друга и товарища. И был уверен, что тот отвечает мне тем же, — До сих пор о любви была известна только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти других, и самое лучшее, по-моему, — это объяснить каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщить. Мы, когда любим, не перестаем задавать себе вопросы: честно это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает — это я знаю.  — Арсений Сергеевич, вы расскажете сейчас, как познакомились с..? — Лукерья прикрыла рот ладошкой, словно начала говорить о какой-то великой тайне. Арсений задумчиво кивнул, и мы с мужем приготовились слушать очень внимательно. Атмосфера показывала, насколько личный и важный сейчас пойдет разговор, поэтому мы начали потихоньку сгорать от нетерпения и желания узнать, что же расскажет Арсений. Все его истории были обыкновенно пропитаны искренностью и каким-то явным опытом, который с каждым сказанным им словом передавался его слушателям, кем бы они ни были.  — Вы знаете, что я родился в Омске, который всегда находился и находится сейчас далеко от столицы. Родители мои имели свое небольшое хозяйство и все заработанные деньги откладывали на мое обучение, но так и не накопили всей суммы, а потому активно занимали у соседей и друзей. Я получил образование, и за годы моего обучения в университете лишился этих дорогих моему сердцу людей. Некоторые их долги остались висеть на нашей фамилии, поэтому, из уважения к родителям и их друзьям, я вернулся в свой родной город и начал работать, чтобы отдать все занятые ими на меня деньги. Я никогда не был глупцом, так что мой талант был замечен в Петербурге, и иногда мне приходилось туда ездить по делам. Там все относились ко мне хорошо, а я был не против узнавать новых людей, и со многими из них общаюсь и сейчас, но самым приятным для меня оказалось знакомство с Павлом Алексеевичем Добровольским. Как-то он позвал меня на обед к себе, и я удивился, так как закадычными друзьями или знакомыми мы никогда не были.       В столовую вошел Азамат, чтобы поинтересоваться, как нам завтрак. Арсению пришлось отвлечься от рассказа, чтобы доесть суп. В это время прислуга собрала посуду, а повар с удовольствием принял подарок дочери — венок из шалфея и мелких белых цветов, названия которых я не знал. Через непродолжительный промежуток времени мы вновь остались на кухне вчетвером — Лукерья отказалась от предложения отца присоединиться к нему на кухне, чтобы дослушать историю Арсения Сергеевича.  — Павел в то время жил со своим женихом, с которым у него планировался брак по расчету. Так решили родители обоих, и молодым людям оставалось лишь принять это, что они и сделали, став жить вместе. Его жениха звали Антон Шастун, и у меня, правда, перехватило дыхание в тот самый момент, когда я увидел его впервые. Это был очень хрупкий юноша с выгоревшими на солнце волосами и чистыми зелеными глазами, в которых еще и не сквозило мудростью — ему тогда было всего девятнадцать, еще ребенок. Однако Антон Андреевич был очень интересен мне в тот день, и мы с ним много общались. Я видел, как дружны они были с Павлом Алексеевичем. Вечером они сыграли мне на рояле в четыре руки, а, прощаясь в конце моего визита, в один голос приглашали в гости в следующий раз, когда я прибуду в Петербург. Я вернулся в Омск, продолжив работать. Долги уже были почти выплачены, но теперь мне нужно было зарабатывать на переезд и достойную жизнь, которую мне желали родители, беря взаймы и работая на мое образование. Однако даже будни, наполненные делами, никак не помогали мне выкинуть Антона из головы. Память услужливо подбрасывала мне то его заливистый смех, то выражение лица, когда он делает глоток вкусного чая. Я также прокручивал в голове его крайние слова, сказанные мне:  — Мы будем ждать вас, Арсений Сергеевич, — и мягкую улыбку, последовавшую за этим.       То было в мае, а уже осенью я был в числе зрителей в театре с благотворительной целью. Вошел я в губернаторскую ложу, куда меня пригласили в антракте, и взгляд мой тут же наткнулся на Антона Андреевича, сидящего рядом с губернаторшей. Справа от него было единственное свободное место, поэтому мы оказались рядом. Меня тут же захлестнуло чувство нашей близости, словно я знал его всегда и всегда был с ним рядом. Он взволнованно осмотрел меня и поинтересовался, все ли со мной хорошо. Я и вправду выглядел похудевшим, так как работа в Омске не ладилась, но говорить ему об этом я не хотел. Мы проболтали с ним весь антракт, и из театра тем вечером я вылетал, словно на крыльях.       На следующий день я был приглашен к ним на завтрак и крайне удивлен, что они еще не сыграли свадьбу. У них в квартире было уютно. Уже вечером, сидя у камина, мы говорили обо всем на свете. Павел виделся мне неинтересным человеком, который во всем почему-то цитировал Бэнджамина Франклина, ссылаясь на то, что прочитал множество его биографий и считает самым умным человеком, жившим когда-либо на планете. Он говорил какими-то простыми фразами, не имея собственного сформировавшегося мнения, и все время пытался свести разговор к политике. Иногда я замечал, как Антон Андреевич досадливо хмурится и отворачивается, словно ему хочется сделать жениху замечание или попросить прерваться, но он себя останавливает. Однако все это не мешало Воле быть добрым малым. Павел Алексеевич все время предлагал одолжить мне денег и иногда убедительно просил принять дорогие подарки, видимо, догадываясь о том, что у себя дома я верчусь как белка в колесе.       С тех пор в каждый свой приезд я останавливался у них и уже появлялся без представления, как свой. Бывало, откроет мне дверь их горничная, и я слышал звонкий голос Антона Андреевича:  — Кто там? — доносилось из дальних комнат.  — Арсений Сергеевич, — говорили ему, и он тут же откладывал свои дела, чтобы меня встретить. Вместе мы играли в домино или шахматы, обсуждали новости и наши дела, пока ждали возвращения Павла Алексеевича с работы. Когда же он приходил, мы снова начинали разговоры о политике и работе, пока ужинали или обедали. Антон Андреевич каждый раз сетовал на то, что меня долго не было, а я каждый раз чувствовал себя виноватым перед его женихом. Втайне я надеялся, что они скоро поженятся, чтобы у меня не было даже самой крохотной надежды на то, что мы с Антоном сможем быть вместе, ведь ухаживать за замужним молодым человеком я не стал бы.       Я был безутешен. В каждую секунду моего нахождения в этом мире мысли мои были только о нем и обо всем, что с ним связано. Вскоре в каждый мой приезд мы начали посещать театр, где наши плечи прикасались друг к другу, и его прохладные руки с длинными пальцами передавали мне бинокль, который мы использовали один на двоих. В такие моменты, наслаждаясь полумраком зала и его близостью, я чувствовал, что он мой, а я его, и мы вместе. Что я мог претендовать на него и иметь хоть какие-то виды на такого человека, как Антон Андреевич. В такие моменты я был по-настоящему и искренне счастлив.       Вы спросите, почему же я не говорил с ним об этом? Ведь он не был замужем, я тоже был холост, и ничто не мешало мне попытать счастья, тем более что я чувствовал его чувства ко мне и его во мне заинтересованность. Я много раз думал об этом и каждый раз задавал себе одни и те же вопросы. Что я мог ему дать? Он бы пошел за мной куда угодно, я был уверен, но куда я бы повел его? Вероятно, он рассуждал таким же образом, потому что тоже не спешил начинать этот разговор, хотя неизменно касался моей руки и радостно глядел мне в глаза, когда встречал в прихожей. Его мать, Майя Александровна, любила Павла, как своего сына, а тот отвечал ей теми же чувствами. Этот брак был важен для каких-то их собственных планов, а Антон, который был обязан своей жизнью в приличном обществе только родителям, не мог себе позволить их подвести и связать свою жизнь со мной. Да, Антону было скучно и не нужно все это, но ведь, забери я его с собой в Омск, я бы увлек его лишь в еще более будничную среду, чем та, в которой он находился.       А приезжая в город, я всякий раз по его глазам видел, что он ждал меня. И он сам признавался мне, что еще с утра у него было какое-то особенное чувство, будто я приеду. Я любил его, как вы могли уже догадаться, глубоко и нежно и видел в его глазах такое искреннее ко мне чувство, что иногда буквально убивал себя в попытках не сорваться и не увлечь его туда, откуда мы оба никогда бы уже не выбрались.       В последнее время Антон Андреевич стал чаще уезжать то к матери, то к сестре; у него бывало дурное настроение, являлось осознание собственной неудовлетворенной, испорченной жизни, когда не хотелось видеть ни жениха, ни родителей, которые его обрекли на это существование. Годы шли, а они все никак не женились (видимо, у их родителей что-то не ладилось), а у Антона Андреевича врачи обнаружили нервное расстройство. Очевидно, что все это от жизни с нелюбимым человеком и его метаний между им и мной, но что я мог поделать с ним, как помочь?       Мы молчали о происходящем, а при посторонних у Антона Андреевича и вовсе просыпалось какое-то раздражение против меня. О чем бы я не говорил, он не соглашался со мной, а если я с кем-то спорил, то неизменно принимал сторону противника. Если, идя с ним в театр, я забывал бинокль, он холодно ронял:  — Я так и знал, что вы забудете.       К счастью или к несчастью, в нашей жизни нет ничего, что не кончалось бы рано или поздно. Наступило время разлуки, когда Павла Алексеевича определили на должность в одну из западных губерний, а Антона Андреевича врачи настойчиво посылали в Крым на лечение. Его мы сажали на поезд всей толпой, прощаясь. Он уже зашел в поезд, когда я услышал разговор его родителей, из которого понял, что Павел Алексеевич собирается назначить дату свадьбы на зиму, когда его жених закончит свое пребывание в Крыму. Мой взгляд уцепился за корзинку с вещами, которую мой возлюбленный забыл. Все вместе это заставило меня пробормотать какие-то слова и унестись с нею в поезд, чтобы отдать ему забытую вещь.       Когда наши взгляды встретились, душевные силы оставили меня, и я обнял его. Он вцепился в меня, словно я был спасательным кругом, до синяков сжимая мои плечи, утыкаясь мне в шею и принимаясь заливать воротник рубашки слезами. Я чувствовал то же самое, зацеловывая его щеки и плечи, трепетно прикасаясь к его рукам и не имея в себе сил оторваться хоть на мгновение, хотя прозвенел уже третий звонок. Во мне бурлило отчаяние и невероятная любовь к нему, я знал, что не прощу себе, если хотя бы не поставлю его в известность о своих чувствах. Однако все, на что меня хватило, было:  — Поедем со мной? — я видел в его глазах страшную борьбу и не смел даже надеяться, что он бросит все ради меня.       Арсений Сергеевич вздохнул, переводя дыхание. Мы с Дмитрием находились под таким впечатлением, что даже не намекнули ему постесняться в выражениях перед ребенком. Лукерья выглядела пораженной настолько, что уронила на пол все свои цветы, глядя на брюнета с открытым ртом. В ее глазах стояли крупные слезы, словно все ее существо было глубоко затронуто этой историей. По тону Арсения Сергеевича мы поняли, что он закончил, но не находили слов, чтобы ответить ему что-либо на эту историю. Дмитрий посмотрел на меня, рассеянно поглаживая Лукерью по заплетенным в косу волосам. Я сглотнул, поняв, что за весь рассказ ни разу этого не сделал, и рот мой наполнился вязкой слюной.       Продолжение этой истории нам не требовалось, так как оба мы: я и Дмитрий, как и Лукерья, знали ее конец. Словно в подтверждение нашим мыслям, в столовую вошел еще один человек, живущий в этом доме. Дмитрий обрадовался, что из спален спустился его верный собеседник.  — Антон Андреевич, — приветливо улыбнулся он. Молодой мужчина сонно улыбнулся нам всем, подходя к столу и садясь по левую руку от Арсения Сергеевича, который по праву восседал во главе стола. По правую руку сидел я, а дальше от меня Лукерья с Дмитрием.       По выражению лица Антона и по его обычному домашнему костюму: легким бежевым штанам, мягким тапочкам и обычному белому свитеру, мы поняли, что он только что проснулся и сразу же спустился к нам. Из длительного знакомства с четой Поповых мы знали, что Антон Андреевич всегда просыпает завтрак и спускается только к обеду. Я отвлек Лукерью упавшими цветами, пока мужья приветствовали друг друга. -…проснулся, а твоя половина пустая, да еще и холодная… опять встал до рассвета, чтобы покопаться в бумагах фирмы?.. — доносился до нас спокойный ласковый шепот, каким обычно разговаривают любящие друг друга люди между собой. Арсений улыбнулся своему мужу, погладив по волосам, которые тот забыл расчесать, и легонько поцеловал в губы, нежно коснувшись следа от подушки, оставшегося на щеке любимого.  — Антон Андреевич, а что вы ответили Арсению Сергеевичу тогда, в поезде? — нерешительно спросила Лукерья тихо, чтобы не отвлекать их друг от друга.       Антон, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Арсения Сергеевича, улыбнулся Луковке, сделав комплимент ее прическе.  — Я подумал, что если соглашусь, то буду полным дураком. Но если откажусь, то буду дураком, который остался несчастлив на всю оставшуюся жизнь, — сказал он, глядя Арсению в глаза. Я думал, мне показалось, но, обсуждая тот момент с Дмитрием, сидя в машине по дороге домой, узнал, что оказался прав. Впервые в жизни я увидел, как брюнет слегка покраснел.       Мы вновь завели беседу, на этот раз впятером. Нигде мы с Дмитрием не чувствовали себя такими спокойными и счастливыми, как в этом доме недалеко за пределами Санкт-Петербурга, где проблем словно не существовало, а время останавливалось. А Павла Алексеевича мы не раз видели в городе в обществе его жены Ляйсан, с которой он был счастлив в браке. Но мы никогда не догадывались, что он мог быть связан с такой историей.