Вишнёвая девочка

Её мягкая полуулыбка касалась в темноте моего лица. Это были алые спелые губы, проникавшие в мою голову непристойными мыслями. Я кутался в своих фантазиях, как кутаются в самое мягкое и уютное одеяло, засовываясь туда по самую голову и тихо-мирно засыпая. У неё не было имени, она читалась на моих нервных окончаниях, как вишнёвая девочка с дурно вьющимися на концах волосами, чёрного причёрного цвета. Её молочная шея играла с чернильным воздухом, превращая пространство вокруг себя не то в свет, не то в тень, это было игра англелов и демонов. Она заходила на балкон в белоснежном атласном халате, откидывая волосы назад, и смотрела вниз на улицу. Ни разу за те три месяца, которые я живу здесь, она не смотрела на небо. Всё, что её интересовала, это вид внизу, с пятого этажа её пятиэтажного дома. У вишнёвой девочки был кошачий разрез глаз и она смотрела своими зрачками в тягучую темноту улицы, рассматривая безумных прохожих, которым не спится в два часа ночи, как и нам с ней. Иногда наши взгляды встречались (я жил на четвертом этаже, в шести шагах напротив её дома), а она ведь все время смотрела вниз, пока я всё время смотрел вверх. Видя меня в белоснежной футболке и джинсах, с шипучим лимонадом в это время суток, девушка удивленно вскидывала бровь и ещё с минуту смотрела на китайские фонарики на моем балконе, словно видела нечто инородное. Это заставляло меня обижаться на неё. Я же не кривил носом, смотря вверх на музей из её гномов, которые, между прочим, в ночное время выглядели довольно жутковато. Мы заходили в дом почти одновременно. Иногда я ждал, пока она громко закроет свою балконную дверь и погасит свет в комнате, а иногда я просиживал до шести утра, кутаясь в махровый плед, пока она не выйдет на улицу, чтобы пойти на работу. Поговаривали, что вишневая девочка была певицей. Каждое утро в Париже пахло свободой и легким привкусом одиночества, а вовсе не круассанами, как многие привыкли думать. Мои занятия в музыкальной школе начинались после полудня. Утром я выходил на улицу и шёл посмотреть на море, которого не было. Иногда мне казалось я иду по следу её духов, они лились алыми тропинками по всем улицам города и путали меня. Я натыкался на тупики, на старые пустые улицы, я натыкался на самого себя и мне становилось страшно — я больши не увижу её, возможно она была единственным человеком, который был мне дорог здесь, за тысячи километров от дома. Но каждый раз возвращаясь домой по мощеной улице, я на секунду останавливался между своим и её домом, и поднимал голову. Окна её квартиры были открыты, нежно фиалковая штора выглядывала на улицу, развеваясь по вечернему воздуху, словно парус корабля. Иногда она была не одна, я видел силуэты в её комнате, слышал заливистый смех и шумную музыку в стиле кантри. Но каждый раз вишневая девочка выходила на балкон в два часа ночи, в белоснежном халате и распущенными волосами, и я с облегчением понимал, что ничего не изменилось. Вечера стали дольше, воздух холоднее, первый снег спустился на мои китайские фонарики ранним утром (в этот же день их пришлось убрать). Вместо холодного лимонада я предпочитал чай, кашемировые свитера заменили хлопковые футболки, а ночные встречи на болконе остались воспоминаниями. Середина зимы оставляла мазки на моей балконной двери в виде инея. Я не спал всю ночь, было жарко и холодно одновременно. Я медленно встал, стряхивая челку, одел свитер цвета моря и открыл балконную дверь, впервые за два месяца. Свежий воздух бесцеремонно ворвался в душную комнату, снова подарив мне крылья. В её комнате горел медовый свет, затем он погас и я в безумном нетерпении ожидал снова встретить свою вишневую девочку на балконе. Но вместо этого дверь её дома открылась и на улицу вышла она, в бордовом пальто и замшевых ботинках. Я почти не ощущал как касаются земли мои ноги, пока выбегал на улицу следом за ней. Почему-то она стояла у своего дома и смотрела прямо на меня, пока я запыханный, душа на распашку, подходил к ней. Мы стояли и смотрели друг на друга. Её глаза были черными и бездонными, а волосы ещё чернее, отдавали фиолетовым на концах. Я замялся, когда вспомнил, что мои серые волосы и светло-карие глаза могли плохо сочетаться с темно-синим свитером и белыми домашними штанами. На секунду мне показалось, что она прочитала мои мысли и легонько улыбнулась. Разрез её улыбки сказал мне больше, чем если бы она заговорила со мной о моём нелепом виде. — Я просто не нашел, что одеть, — вырвалось вдруг у меня, как будто наш первый разговор должен был быть именно об этом. — Я не сильно разбираюсь в моде. Мальчикам не положено. Она всё понимала. Её тягучие чёрные глаза резко сделались медового цвета, и я мог поклясться, что назвал бы её медовой девочкой, если бы наша первая встреча была прямо здесь и сейчас. Вместо слов, она откинула за спину прядь волос, и подойдя вплотную, обвила руками мою шею. — Всегда мечтала об этом сделать, — она замалчала всего на секунду, и запустила пальцы в волосы на моём затылке. — Я мечтала обнять тебя, пока каждый день смотрела вниз на твой балкон. — Хочешься сказать, ты смотрела всё это время не на прохожих, а на меня? — Хочешь сказать, ты смотрел на это чёртово небо, а не на меня? Я понял только одну вещь, быть одиноким в Париже не так уж и плохо, если в вашем дворе живет вишнёвая девочка. Если красота Японии была в одном взмахе катаны, то красота вселенной была в одном взмахе её ресниц.