Часть 1
16 февраля 2018 г. в 01:24
Мне снятся сны. Звучит, наверное, глупо, но все только потому, что текст не может передать интонацию, с которой я произношу эту фразу в своей голове. Главным образом акцент ставлю на «сны», потому что это, как ни странно, возвращает к реальности. Мне нравится думать, что мои сны – это просто последствия детской травмы, а не предвестие беды. Сны только в моей голове, и они никогда не становятся реальностью, а я читал, что у некоторых бывает и такое, хотя я не склонен верить людям на слово в таких вещах.
Итак, мне снятся сны, где я задыхаюсь. Это не просто удушье, нет, чаще всего в моё горло и нос набиваются комья земли, иногда легкие наполняет болотная тина, иногда вода, я часто чувствую привкус крови во рту, а еще чаще вкус прелых листьев. Я никогда не паникую, потому что мне кажется, что дышать совсем не нужно, но определенный дискомфорт все-таки ощущаю. Это странно, какое-то пограничное состояние между жизнью и смертью. Наверное, что-то подобное ощущают вампиры, когда их закапывают под землю, забыв вбить осиновый кол в грудь. В общем, все это только декорации, но главное связующее звено во всех снах – голос. Его голос.
Наверное, мне стоило начать с того, как все началось, и кто я такой. Арманд Дуглас Хаммер, старший и самый непутевый брат, дерьмовый бойфренд, игрок на укулеле, который не курит, но пьет, потому что учится в самом приличном университете для неприличных людей (если приличные люди вообще существуют). Вы, наверное, уже догадались, что интересного в моей биографии мало и в целом я самый обыкновенный парень, за чью жизнь солнце совершило двадцать полных оборотов вокруг земли. Я не буду рассказывать вам о своих увлечениях, потому что совсем скоро они станут не важны для меня, а для вас подавно. Последние дни мне кажется, что с того дня о котором я расскажу, все было просто генеральной репетицией перед главным дебютом в моей жизни, но я отошел от темы, так что приступим к рассказу.
Итак, представьте себе загородный домик типичной американской семьи, который построили их предки еще в двадцатых годах прошлого века, а после благополучно забыли до самого момента вашего там появления. Отмечать семилетие ребенка в доме, где из паутины и пыли можно слепить еще десять таких же ребятишек в полном объеме и соответствующем размере – не самая лучшая идея, если вы не умеете оживлять такие фигурки и отправлять их гулять с вашим сыном, который, несмотря на полный дом родственников и всеобщее внимание, чувствует себя невероятно одиноким и всеми забытым. Конечно, на многие мили вокруг ни единого дома, а из живых разумных существ, как мне казалось, хоть я и был отчасти прав, разве что маньяки в лесу. Разумные существа там правда были, только на живых они тянули с большой натяжкой, так что заводить знакомства в той местности было кардинально не с кем.
Когда нудишься от скуки с самого утра, волей-неволей становишься страшно наблюдательным, а иначе бы я не заметил первой странности дома – решеток на окнах. Как я уже сказал, на мили вокруг не было ни единого дома или фермы, от дороги пешком почти четыре часа ходьбы, а на машине, если не знаешь путь, заезжать в дебри никто желанием обычно не горит. К чему я собственно веду: шпане и хулиганам-разбойникам взяться неоткуда, а металлические ставни внутри дома не дадут пробраться грабителю, если у него в руках нет какой-нибудь ручной болгарки или чего-то вроде. Господи, если честно, я думал, что текст будет немного более художественным, но, видимо, последние дни лишили мой мозг возможности мыслить образами, хотя я все-таки постараюсь исправиться, пока есть возможность.
Знаете, во многих преданиях говорится, что духи, призраки и
фейри боятся металла. В детстве я обожал читать всякие мифы и легенды, так что эту аксиому знал назубок, но семилетнему мне, насквозь пропитанному духом скептицизма и неверия, казалось, что это просто дерьмовый дизайнерский ход моих предков, чтоб придать и без того мрачному сооружению вид неприступной крепости. Вы наверняка думаете, что ребенок не мог запомнить такую незначительную деталь, чтоб теперь, во взрослом виде, отпроцессить всю эту информацию, но на самом деле, когда единственная преграда (потому что двери были забаррикадированы строгими родительскими запретами и ржавыми замками, которые могла повернуть только рука взрослого) к пути отступления в зеленую чащу, где все пропитано веселым пением птиц и насыщенно тем, что бывает интересно только ребенку, от царства уныния дома – это чертовы решетки, то эту «незначительную» деталь вы запомните хорошо. Ну, а еще тогда, когда решетки стали единственным, что спасло вас от того, что обитало в лесу. Я знаю, мои метровые предложения и описания местности вам уже поднадоели, так что перейдем к сути дела.
Чтоб скрыться подальше от заботливых взглядов моих родственников, я забрался на чердак, поставил себе кресло у окна, потому что лампочка там включаться не желала, а читать и рассматривать картинки в кромешной тьме слегка дискомфортно, и устроился в своем импровизированном гнездышке. Я не помню, когда именно возникло ощущение того, что за мной наблюдают (не думал, что мой рассказ станет еще больше напоминать вам среднестатистическое произведение, что клепают школьники, когда хочется пощекотать себе нервы, но он стал, так что прошу простить и слушать дальше), но обратить на это внимание меня заставил, как ни странно, свет. Он неожиданно зажегся тогда, когда на улице стало смеркаться, так что, чтоб разглядеть текст приходилось сильно напрягать зрение. Ощущение, что за тобой смотрят, стало совсем четким именно в тот момент. Оно было до того осязаемым, что я даже смог определить, что наблюдают снаружи, а не изнутри, но от этого легче не стало. Стены обеспечивали лишь иллюзию безопасности, как мне тогда казалось. В тот момент хотелось встать и уйти, сбежать по лестнице и достигнув кухни вцепиться в подол маминого платья, чтоб не отставать остаток вечера, но я воспитывался в духе рационализма, так что естественное мое упорство и желание доказать самому себе, что снаружи ничего нет, заставили меня обернуться к окну. На ветке ближайшего к дому дерева сидел ворон. Самый обыкновенный ворон. Тогда я не мог различать, как умеют смотреть на вас птицы, да и сейчас не могу, так что оставлю эту на долю орнитологов любителей и профессионалов. Тогда я только нутром чувствовал, что что-то в птице было не так. Что-то до того неестественное, что было наверняка заложено в птиц природой, но потом удалено из-за своих пугающих свойств. Такой себе атавизм, который проявился именно в этом представителе своего древнего рода чернокрылых. Убедившись, что страх мой был только в голове и сердце моем, я все-таки решил действовать по первоначально намеченному плану побега. Меня уже не интересовали ни приключения Алисы в ее стране чудес, ни Сумасшедшие Шляпники, ни курящие гусеницы, ни забавные рисунки, которые оставляли мои предки на полях книг, что пылились на чердаке годами. Я хотел к людям, теплу и огню, к решетках на стенам и безопасности.
Той ночью я спал на первом этаже в маленькой комнатушке, где умещался чудом камин, книжный стеллаж и два дивана. Спал я на том, что был повернут лицом к стене противоположной той, где находились окна. Огонь горел всю ночь, а я понял, что ни стекло, ни метал, ни пламя не спасает от голоса. Нежного, хриплого, в котором слышишь самые родные сердцу оттенки голосов всех знакомых и близких. Он не звал меня, нет, разве приличные существа (я до сих пор не уверен, что или кто он такое) станут звать не вошедших в возраст мальчишек, если со временем им все равно суждено будет стать их женихами? Я не помню, что конкретно он говорил, помню только интонации и тембр. Ну, и общую тему сказанного, конечно. Он называл меня славным мальчиком и жалел, что не может забрать меня с собой сейчас, потому что я слишком мал. Он говорил много и сладко, так, что я невольно заслушался. Голос его медом вливался мне в уши и я стал проваливаться в дрему, потому что страх, который вспышкой озарил мой юный разум в самом начале, утих, смазался елеем слов. Тогда я впервые почувствовал то, что теперь называю любовью, тогда, в первую ночь своего восьмилетия, я впервые услышал Его голос.
Заснуть мне в ту ночь не дали. Как оказалось, отец не услышал Его, но увидел с балкона второго этажа фигуру, что прильнула к моему окну, и прибежал, чтоб забрать меня к себе. Теперь об этом не принято вспоминать в моей семье, но несколько месяцев назад отец нехотя признался, что правда увидел тогда что-то у моего окна, а это стало прямым доказательством того, что та ночь не было плодом воображения маленького ребенка, а я не схожу с ума. И я нее сказал бы, что меня это радует, потому что в случае реальности происходящего, я пропал, потому что через три месяца меня стукнет двадцать один, а это будет означать, что я войду в возраст. Только теперь на моих окнах нет стали, огонь я могу добыть только из спичек или зажигалки, и никакие амулеты не спасут меня от существа, которого я не знаю и, вероятно, не знает никто. А еще меня нестерпимо стало тянуть в лес.
Все эти годы я избегал лесов, болот и любой воды, кроме той, что была в моей кружке. Я боялся их, но это был необычный страх. Чувство, словно собираешься вернуться к матери, которая оставила тебя давным-давно, так что злость теперь накатывает от одной мысли о ней, но при том ты хорошо знаешь, что как только увидишь – больше не оставишь. С восьми лет я не принадлежал себе. Частичка моей души была разделена обладателем голоса, что я слышал той ночью, и похоронена на дне рек, закопана на футы под землю, утоплена в самых вязких болотах, и каждая из них теперь дожидается моего возвращения домой. А больше всех меня ждет Он. Уж я-то чувствую его нетерпение. Сам воздух вокруг меня дрожит, потому что он выжидает, он почти зол, что пришлось ждать так долго, но он терпелив, а я знаю, что ждал он веками, а не всего двенадцать лет. И я не могу объяснить, почему он ждал именно меня или почему я не хочу увидеть его в гневе, но знаю, как этот гнев усмирить.
Я вижу его в зеркалах и витринах, потому что зеркала украли суть воды, а вода – его стихия. Я никогда не вижу лица, но вижу корону и одежду, каждый раз разные, потому что у него сотни имен и лиц, но мне, я уверен, он покажет самое прекрасное из них, ведь он король тех, кто испокон веков сбивали путников с пути, выводили из лесу заплутавших, дарили людям несметные богатства, крали детей и оставляли на их местах бревна и кукол. Он король давно мертвых и вечно живых, но его владения кончаются там, где начинаются города смертных. Потому он не может прийти ко мне во плоти и том, что у него вместо крови. Скорее всего, дождевая вода или раскаленное добела серебро. Потому это я должен сам прийти к нему в лапы, ведь что это, как не жест доброй воли. Он не может взять силой то, что и так принадлежит ему по собственному желанию. То, что со мной произойдет, было мне предначертано еще до того, как я родился. Потому я ни капли не боюсь, когда земля забивает мои легкие.
Я перестал бояться леса и воды за месяц до дня рождения. У всех наверняка было когда-то желание просто бросить все и махнуть на природу, чтоб оказаться как можно дальше ото всей этой мирской суеты. Так вот у меня тоже появилось это желание, только было оно сродни голоду или жажде, я больше не мог нормально функционировать в шумном городе, а потому бросил учебу, взял брата за шкирку и вытянул на море. Мне просто хотелось оказаться ближе к воде, а отец к тому же приобрел недавно небольшую деревянную лодку с длинным носом, где было страшно удобно лежать да глядеть в зеркальную гладь воды, в одно из владений того, кому мне суждено было принадлежать.
Мы отплыли достаточно далеко от берега, брат завел нас в какую-то уютную лагуну, что с одной стороны была ограждена отточенными дождями и волнами, поросшими мхом мягкими скалами, а с другой замыкалась водой. За месяц до дня рождения я впервые увидел его лицо. Черты его были искажены преломленным водой светом, но я успел рассмотреть достаточно. Он выглядел как король. Сильное, мужественное лицо, немного дикое, все черты характера, если существам вроде него они вообще свойственны, отражались в нем в полной мере. Я коснулся воды так, словно боялся обжечься, а он не коснулся меня в ответ и я ощутил какую-то почти детскую обиду.
Мне подумалось, что я все-таки схожу с ума, а он всего лишь плод воспаленного разума, который пытается сделать переход из одной своей ипостаси в другую менее болезненным. Но я все еще смотрел ему в глаза, хотя правильнее было бы сказать, что это он смотрел в меня, и я смирился. Что бы там не случилось, так тому и быть. Мне не нужны были больше металлические решетки на окнах, стальные двери и зоркий родительский глаз, потому что я пропал почти тринадцать лет назад, а сейчас только жду момента, когда и тело мое исчезнет.
В день своего рождения, в день, когда мне исполнялось двадцать один, я уехал. Взял немного еды, выключил телефон, купил пачку сигарет, потому что в обозримом будущем мне точно не должно было представиться возможности опробовать что-то новое, стащил у отца ключи от дома и уехал туда, где все началось. В тот дом я, правда, так и не зашел. Сел на крыльцо, закурил свою первую в жизни сигарету и принялся вглядываться в чащу. Я ждал его долго, судя по тому, что уже стемнело. Сотню раз я думал о том, чтоб сесть в машину и уехать домой, сотню раз я убеждал и разубеждал себя в собственном безумии, мне казалось, что у существ из мифов не может быть каких-то неотложных дел или дел, которые нельзя оставить ради того, кого ждал тринадцать лет Я успел осмыслить и тот вариант, что даже если он реален, то таких как я он мог завлекать тысячами. Что-то вроде развлечения для короля нежити, так сказать. Но как только стемнело, мне стало глубоко все равно.
Я двинулся в лес, и чаща приняла меня, как принимают родных детей. Кроны деревьев не пропускали лунного света, но мне он был не нужен, потому что нужную мне дорогу стройным рядом высвечивали миллионы миниатюрных фонариков, развешанных по травинкам, веткам и листочкам, в лесу что-то шумело, что-то шевелилось в кустах, существовало на периферии зрения и границе сознания, но я не мог уловить этого. Пока не мог. Живым недоступно многое из того, что доступно мертвым, так что по дороге мне приходилось думать только о том, чтоб умереть, если что, безболезненно, а после, в случае чего, не попасть в ад, как искушенному.
Я шел так долго, что, казалось, вот-вот над верхушками деревьев начнет дребезжать рассвет, но его все не было, а бесконечная дорога, увешанная миниатюрными фонариками, становилась все более труднопроходимой, я обернулся, последний раз подумав о том, чтоб свернуть обратно, но фонарики позади меня уже погасли, не давая пути к отступлению. Я шел так долго, чтоб попасть на главный праздник в своей жизни – мне исполнялось двадцать один, и я выходил замуж за короля.
Сперва я услышал музыку, после увидел свет, а через несколько минут оказался на поляне полной, как мне показалось сперва, людей. Только отойдя от шока, я начал замечать тину и ветки в их волосах, узкие полоски жабер на шее, шрамы на лицах и телах, венки из цветов и птичьих косточек, ожерелья из ракушек и человеческих пальцев. Кто-то сидел на ветках деревьев, обрамлявших поляну, болтал ногами и хохотал звонко, но хохот этот отдавался эхом и мне пришлось смириться с тем, что это скорее всего особенность голоса, а не что-то иное. Одни голоса звучали задушенно и хрипло, другие доносились словно из-под толщи воды, третьи вообще раздавались исключительно в твоей голове. Народ здесь собрался самый разношерстный и я рядом с ними почему-то почувствовал себя дома.
Он стоял у алтаря из дикого винограда, роз и чего-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось потеками жидкого серебра, которое странно бликовало при лунном свете. Я подошел к нему, потому что обратной дороги уже не было, и на деревьях вокруг стали зажигаться те самые миниатюрные, не больше подушечки пальца величиной, фонарики. Он улыбнулся и сказал, что ждал меня. На плечах его была мантия из воронового крыла, на голове корона из веток, угля и звезд. В разных глазах его было что-то древнее и мрачное, но сейчас в этом не чувствовалось угрозы, а потому, вопреки всему происходящему, я почувствовал себя в безопасности рядом с ним. Я смотрел на него и не знал, что сказать, а потому заявил, что согласен. Улыбка его стала шире, но не сделалась плотоядной, что меня успокоило еще больше. Я шагнул к нему и оказался заключенным в крепкие объятия самой смерти, чей первый поцелуй украл мой последний вздох.
И вот, что я уяснил: если голос зовет вас в чащу – идите; если на пути вам встречается девица с ветками и травой в волосах – забудьте обо всем и следуйте за ней; если услышите сирен, сидя на палубе, не затыкайте уши; каждый вечер выставляйте на улицу мисочку молока и окраешек теплого хлеба, потому что по ту сторону жизни только волшба, пляски у костров, истории, которые боятся писать в книгах, и сказки до того древние, что забытые. По ту сторону есть король в мантии из воронового крыла с глазами цвета неба и глины, у которого есть тысяча лиц и сотни имен, но любит он не хуже, чем умеют любить живые. И есть по ту сторону его светловолосый принц, который носит паутину замест шелков и украшает волосы свои мертвыми цветами, он ютит в птичьих гнездах души погибших в лесах детей и птицы заботятся о них, как о родных. Он сам заботится о тех, кто давно почили, как о родных братьях и сестрах. И он любит своего короля так, как не смог бы полюбит ни одного живого. И потому прошу, путник, иди куда ведут; если в полночь видишь в воде красавицу с тиной в волосах – люби ее; если ребенка твоего украли маленькие проказливые феи – отпусти его. Тут любят крепче, костры тут пылают вечно, а хохот эхом разносится по лесу каждую ночь. У нас, путник, гибель никогда не была концом, хоть наши корабли и затонули, а кости наши выбелил дочиста дождь, хоть тела наши на дне самых древних болот, но души наши здесь, путник, рядом с тобой, и ты удивишься, насколько мы можем быть живыми. Не дай костям своим, путник, гнить на кладбище, где ни веселья ни смеха, потому что живые вечно мешают мертвым, тут, в лесу найди свое последнее пристанище и самое новое из всех начал.