Весенний лес

Разведчик или сдаётся сразу, или не сдаётся никогда. Не эти ли слова говорил Вальтер своему подчинённому, Максу Отто фон Штирлицу ещё недавно? Разведчик или хороший, или мёртвый. Это была аксиома, которую даже не требовалось произносить вслух. Бело-жёлтый, совершенно обыкновенный лист бумаги, который лёг перед Вальтером Шелленбергом в тот день, когда Штирлиц уехал, заставил его пересмотреть свою позицию. Это был итог почти пятилетней работы его отдела. Подробный набор фактов, дат, имён, событий и итог – Штирлиц – советский шпион. Хотя, особо полагаться на объективность напавших на след шпиона не стоило - несколько "фактов" вполне могли быть дописаны "для коллекции". Но вот позывной "Юстас" - неуловимый Юстас! - просто так приписать уважаемому человеку непросто... Хорошо всё-таки иметь в контрразведке своих людей – это гарантировало, что к Мюллеру эта бумага попадёт не сразу. Есть время подумать. Первым чувством была не ярость, не удивление, не злость - восхищение. Хитрый лис водил за нос всю Германию… Макс – хороший разведчик. Превосходный, как показывал этот лист. Он не может быть мёртвым – впервые Вальтер подумал об этом не с гордостью. А вот потом, после оценки профессиональных качеств врага, вдруг стало больно – где-то в том месте, где судорожно сжималось и разжималось сердце. Неужели разделённые только на двоих улыбки, дружеский смех и теплота взгляда были игрой? Неужели было игрой то понимание с полуслова, заботливые чашечки кофе и дружеская поддержка в трудный – да в любой – час? Как разведчик и профессионал, Вальтер знал, что это так. Как человек – не верил. Через два часа Штирлиц будет в Берлине. Через два часа Вальтеру нужно быть уверенным, что он поступит правильно… Как поступит разведчик-профессионал? – Костоломы Мюллера не задумаются над ответом ни на секунду. Как поступит человек? Больше всего Вальтеру не хотелось признавать, что Штирлица под допрос и расстрел он не отдаст – вражеская гадюка не просто пригрелась на груди, она ещё и ухитрилась врасти в плоть. Стать своей. Если бы можно было встряхнуть молчаливого коллегу за шкирку, как котёнка, посмотреть в глаза и спросить: «неужели то, за что мы боролись, было миражом?» И получить честный ответ. Трудности возникали с последним. Надо было что-то решать. Преданные люди из контрразведки преданы ещё и фюреру, так что игнорирование рапорта подставит под удар и самого Шеленберга. Игнорирование? Игнорирование того, что в сердце Родины пролез враг? Даже не пролез, а вошел широким, твёрдым, неспешным шагом. Но что есть Родина? Разве эта боль в глазах граждан, это бесчеловечное обращение с теми, кому не повезло родиться на другом клочке земли – это его Германия? Могущественная, богатая, процветающая – вот его Германия. Вот за что он борется. А не за захватывание земель, которых некем держать, не за уравниловку всех под одну гребёнку, не за расстрел за проявление инициативы. Не за Гитлера, который всё больше и больше сходит с ума… Германия сейчас далека от его идеала и она проигрывает, чтобы там не говорил фюрер. И сейчас уже чётко видны два лагеря, которые, как стервятники, будут делить её остатки – Запад и СССР. Шеленберг был патриотом и предпочёл бы, чтобы его милую Германию предоставили самой себе, чтобы она, как это уже бывало, воскресла из пепла, в который её превратили они сами – но это были лишь мечты. А он прекрасно понимал, что его в любом случае ждёт расстрел или тюремное заключение – пожизненное. Так не был ли этот рапорт шансом спасти себе шкуру? Патриотизм, это, конечно, прекрасно… Вальтер оборвал сам себя. Лицемером он не был и врать себе не желал. Не сможет он быть под пятой новых правителей. Он и на этой-то должности задыхался от невозможности что-либо сделать, чтобы не читать списки погибших детей, отправленных на фронт, и их матерей, покончивших с собой – именно этих матерей, желающих спасти детей, ловила внутренняя разведка. Воевали сами против себя. Штирлиц. Коммунист. Член партии. Тот, кто притягивал к себе взгляды одним поворотом головы. В дверь постучали. Вальтер повернул голову и посмотрел на часы. Два часа жизни и сомнений растаяли, как дым от сигарет. На пороге возник вышеупомянутый коммунист. Усталый с дороги, в запылённых сапогах. И с радостью встречи в глазах. Вальтер положил злосчастный рапорт на стол. - Хайль Хитлер, бригадефюрер! Вальтер кивнул. Рапорт притягивал взгляд. Шелленберг подошел к недоумевающему Штирлицу ближе. От того пахло лесом и дорогой. Мальчишкой Вальтер любил бегать по зелёной деревенской траве, лавируя между аккуратных домиков, забегать в маленький сосновый пролесок и прямо так, босиком, шлёпать по ещё не раскалённому солнцем утреннему асфальту. Решение пришло неожиданно. Какая разница, умереть месяцем раньше или позже? Может, у него есть всё-таки тот единственный, самый лучший друг, которому не важна ни национальность, ни политическая обстановка? А думать вдвоём всегда продуктивнее… - Простите, Штирлиц, что я вас прямо так, с дороги, впрягаю в работу, но… нам придётся проехаться. - Как скажете. Не обращая внимание на тревожный взгляд Штирлица, Вальтер аккуратно сложил рапорт и сунул его в карман. Проверил, разряжен ли пистолет. Пригладил волосы. Пора. - Поедем в моей машине. *** - Кажется, вы любите музеи? - Да, герр Шелленберг. - Хорошо. Единственные слова, которыми они обменялись в прослушиваемой машине. Вальтер уверенно рулил к тому самому лесу, где Штирлиц каждую весну выгуливал престарелую фрау Заурих. В лесу было тихо и спокойно. Птицы щебетали почти неслышно, не было ни городской суеты, ни звуков войны, ни ветра. Из-под весеннего месива талого снега и грязи пробивались первые стебельки травы, на деревьях наметились почки. Природа готовилась одеться в новый, по последней моде, наряд. Может, людям стоит брать с неё пример? - Ведите, Штирлиц, куда-нибудь, где можно полюбоваться хорошим видом. Считанные разы Вальтер видел своего коллегу растерянным. Но вот они вышли на прогалину – видимо, самую солнечную в этом лесу – земля была сухая и тёплая. Шеленберг сел там, где стоял, отвёл руки за спину, облокачиваясь ладонями на всё же сыроватую землю. Штирлиц опустился напротив. Предательский рапорт жег тело сквозь карман. - Читайте. Главное, держать лицо, смотря, как чуть заметно белеет бесстрастное лицо друга. Увы, над подобными физическими реакциями человек - даже самый волевой - не властен. Штирлиц дочитывает рапорт, аккуратно складывает его по линии сгиба и даёт Шеленнбергу. Вальтер смотрит в глаза своему… кому? В глазах боль. Такая же, как у него. Разведчик никогда не сдаётся? Никогда? - Почему? - Что? – Штирлиц чуть заметно хмурится. Хочется спросить, почему он его не убивает. Нет, логично, объявят в розыск… почему сидит так спокойно – да ждёт хода… Почему предал Родину? – А предал ли? Разве Гитлер её не предал, обещая величие, доведя до краха? Дрожат руки. - Почему ты? Самый нелепый вопрос из всех возможных. Да и время переходить на "ты", определённо, самое подходящее... Вальтер подтягивает ноги и сцепляет руки в замок, чтобы унять дрожь. Смотреть на Штирлица не хочется. Шелест одежды и движение навстречу кажутся оправданными. Тем неожиданней становиться объятие. Давно его так не брали за плечи. Пришлось поворачивать и смотреть прямо в холодные… тёплые грустные глаза. - Если я скажу, что тебя я никогда не предам, ты мне поверишь? – Голос, обычно мягкий и глубокий, непривычно хрипл. Вальтер всматривается в серые глаза с кое-где лопнувшими от недостатка сна сосудами. Верит. Не может не верить – просто потому, что тогда, как он понял чуть раньше, незачем жить. - Мне не во что больше верить. Но я очень хочу. Штирлиц… Макс опять бледнеет. Видимо, вспоминает разряженный пистолет. - Ты… пришел умирать? Зачем отвечать, когда и так всё ясно? Макс силой поднимает Вальтера с земли и буквально вжимает в стоящую рядом липку. Обнимает, утыкаясь лбом куда-то в плечо. Шеленберг автоматически отвечает на объятие. Ранней весной тело к телу – тепло. - Нет. Нет, - Штирлиц поднимает голову и смотрит на усталого начальника. – Ты не можешь! Ты разведчик! - Мне не за что больше сражаться. И не за кого. Я продолжал работать хотя бы для того, что бы вы, мои ребята, не теряли веру. Но, как оказалось... - Не говори больше ничего, - Штирлиц смотрел серьёзно и открыто. – Ты – лучший начальник. Наша опора – я говорю за всех немцев, работающих у тебя, хоть я и русский. Ты - мой учитель патриотизма. Мой учитель выдержки, интриги и дружбы. Вальтер тихо засмеялся. У него начиналась истерика. Значит, не предавший немец, а русский. Русский разведчик, который говорит «мы» про немцев. - Ты мой лучший ученик, Макс. Или не Макс? Я уже ничего не знаю. Ты превзошел учителя. Штирлиц ласково провёл ладонью по щеке Вальтера. Щека оказалась влажной. - Макс. Максим. Мне нравятся оба моих имени. Почему-то естественным показалось чуть повернуть лицо навстречу ласке и поцеловать мозолистую ладонь. - Юстас, не так ли? - Так. Позволь? Неважно, кто задал вопрос. Оказалось, что губы у Максима совсем не жесткие, а мягкие и сухие. Запах детства усилился и заставил забыть обо всём. В конце поцелуя - долгого и мягкого - щеки были мокрыми у обоих. - Всё будет хорошо, Вальтер. Будет. Шеленберг улыбнулся. Хотелось в это верить, но сердце болело и напрочь отказывалось биться. - То, что рапорт оказался у меня – чудо. Он предназначался Мюллеру, и его читали минимум два человека – писавший и мой человек в контрразведке. Не говоря уж о тех, кто анализировал и сопоставлял информацию. Я не знаю, что тебя ждёт, когда мы вернёмся. Максим прижал к себе голову Вальтера, зарываясь рукой в идеально причёсанные волосы. - Через восемь дней будет налёт. Бомбы будут направленны на наше здание. - У нас нет восьми дней, - Вальтер отогнал мысль о том, сколько времени Штирлиц знал об атаке. Ощущение тёплой ладони, запах - да, тот самый, из детства - кружили голову и заставляли дышать полной грудью в безуспешной попытке остановить время. - У нас есть возможность заправиться, взять вещи и уехать в командировку в Швейцарию, - Штирлиц говорил в своей обычной манере - неторопливо и чуть отстранённо. Только судорожное биение жилки на шее выдавало его состояние. Вальтер даже нашел в себе силы пошутить. - Ты точно русский разведчик? - Моя задача – сорвать переговоры Гиммлера с Западом – выполнена, - Штирлиц чуть улыбнулся, будто вспомнил что-то хорошее, - Кэт в безопасности. Меня не держит никто и ничто. Новых заданий нет. А из Швейцарии улетим в Канаду. Вальтер позволил себе на пару секунд прикрыть глаза и отдаться мечтам. Казалось, что всё, что говорит этот невозможный человек - уже сбылось. И не надо никуда бежать, не надо носить маску и просыпаться под звуки сирен... - У тебя нет ни жены, ни детей? - Вальтер сам не знал, как ему пришел в голову этот вопрос. Тем неожиданнее стал честный ответ. - У меня есть и сын, и жена. Сын – тоже в военной структуре, хороший парень. Для него я человек с фотоальбома. Для жены – призрак. Я её люблю, но сейчас уже скорее как подругу, - Вальтер поднял голову и посмотрел в серые глаза, наполненные дымкой воспоминаний. Рука Макса ласкала его шею, другая - до сих пор сжимала в объятьях. Только сейчас мелькнула мысль, что за одно подобное касание уже положен расстрел. Что за одно подобное касание он сам расстреляет кого угодно. Что мир, за последние четыре часа столько раз перевернувшийся, наконец обрёл точку опоры. - А меня? - Вальтер даже не понял, хотел он снова пошутить или спрашивал серьёзно. - А тебя... - Макс немного грустно улыбнулся, - без тебя меня нет. Ты - моя жизнь. Мне жаль, что я понял это только сейчас. Вальтер изо всех сил обнял своего… друга. Пока друга. И ощутил ответное объятие. Впитал в себя и тепло прижимающегося тела, и холод пустынного пролеска, и щебет неугомонных птиц, и лёгкое дыхание напротив... В усталом сознании впервые забрезжила надежда, что у него – у них есть будущее. В душе поселилась вера, что всё - абсолютно всё - будет хорошо.