ma muse

Во всегда ясную просторную комнату свет сегодня проникал незаметно и пробегался по стенам настолько быстро, что за ним невозможно было уследить. Солнечные лучи мягко проскальзывали по потолку и, медленно опускаясь ниже, вскоре вновь уходили за пределы комнаты, скрываясь в лазурном небе. Игра света в такой день очень забавляла Ыйджина, почти всегда привыкшего работать в тишине и при искусственном освещении, однако такой расклад событий радовал не меньше: при естественном свете настроение становилось лучше, а от настроя мастера, как известно, зависит и качество его работы. Скульптура обещала быть совершенной. Она, как и все его работы, была олицетворением того, что он любил, и того, что он мог бы, в прямом смысле боготворить. По стечениям судьбы, объектом сочетания молодого человека оказалась девушка, появившаяся в его жизни совсем недавно, а имя ей - Юн. Сидя перед выточенным мрамором и осматривая почти законченное произведение, Ыйджин думал о той, которой посвящена его работа. Он, несомненно, любил её, однако совершенно не любил показывать это публично. Любовь для него была чем-то интимным и скрытным, и наедине он любил так, как не любит, наверняка, никто другой. Дверь в проветренную мастерскую тихо приоткрылась, тут же заставляя Ыйджина устремить взгляд в сторону выхода. В дверях стояла Юн и мягким взглядом смотрела на своего любимого, который, в свою очередь, уже не сводил глаз с неё. Медленно открыв дверь, девушка нерешительно вошла в помещение, тут же начав осматриваться и с нескрываемым интересом смотреть на мраморную фигуру, что возвышалась над скульптором, сидящим рядом с ней. — Если ты будешь сидеть здесь целыми днями, то, вероятно, перегреешься, – тихо произносит Юн, нерешительно поднимая взгляд на Ыйджина, который смотрел на неё, словно на что-то необычное и совершенно новое. — Ты чего? Я чем-то удивила тебя? Или обеспокоила? — Всё в порядке, – Ыйджин тут же отреагировал на слова девушки и, накинув на уже почти законченную скульптуру лёгкую белую материю, вновь сел рядом с Юн. Девушка медленным и нежным движением аккуратно коснулась шеи молодого человека, на которой закоптились остатки побелённого мрамора, которые также были и на его ладонях. Аккуратно проведя по шее блондина кончиками пальцев, Юн стерла почти неощутимую белую пыль, тут же растерев её. Ыйджин, внимательно следящий за движениями девушки, совершенно не был озадачен. Ему, наоборот, нравилась нависшая над ними тишина, нравилось чувствовать лёгкую неловкость со стороны Юн, нравилось её смущение. Нравилось смотреть на её слегка дрожащие пальцы, подрагиваюшие ресницы и катастрофически редкие вздохи, которые очень некстати заставляли молодого человека впасть в забвение. Сподвигнутый неизвестно чем, Ыйджин легко сжал запястья Юн и, нависнув над ней, решительно посмотрел в её совершенно нерешительные и бегающие глаза. Девушка упёрлась лопатками в твёрдый пол, а дыхание её учащалось с минуты на минуту. Теперь она уже фактически не моргала и сфокусировалась лишь на Ыйджине, нависшем сверху. Она смотрела на его губы и прекрасно понимала, что сейчас безумно хочет поцеловать их, но сделать этого не может: уступает первый шанс ему, начиная заводить ещё больше и, наконец, получая долгожданный чувственный поцелуй. Поочерёдно сминая губы девушки, Ыйджин начал поглаживать её талию, забравшись побелённой рукой под лёгкую ткань футболки. На теле девушки тут же осталась светлая копоть. Вскоре такая же оказалась на её шее, ключицах, скулах и щеках. Ыйджин совершенно не жалел Юн, с каждым прикосновением принося ей все больше наслаждения и делая её более похожей на себя: такой же белой, бледной и чувственной до самого предела. С губ Ыйджин медленно перешёл на шею. Он нежно целовал каждый миллиметр бледной кожи девушки, иногда оставляя багровые пятна, что давали на её шее вампирский контраст, выглядящий очень завораживающе. Ыйджин подмечал такие вещи: будучи творцом, он всегда совершал искусство. На этот раз объектом его творчества стала Юн, которая в очередной раз поддалась чарам своего мастера, который обязуется выполнить лучшую работу. Спустя некоторое время вся одежда девушки уже была разбросана по студии, а сама она изгибалась под Ыйджином, словно змея. Она жаждала большего. Она хотела, чтобы он вновь сделал её своим холстом, разрисовал её, расточил заново, словно скульптуру, которые являлись, наряду с ней, смыслом его жизни. Она хотела стать его вечной скульптурой, той, которая всегда будет олицетворять его желания, скрытые позывы и тайны. Ыйджин делал из неё искусство. Мягко проводил руками по телу девушки, покрывал его поцелуями, обходился с ней, как с хрупким монументом, самой важной драгоценностью. Юн поддавалась его прикосновениям, двигалась навстречу им, всем своим видом показывая, что принадлежит ему полностью, давая ему неограниченную свободу действий, показывая, что готова принять всё. Молодой скульптор совершенно точно понял то, что его искусство, изнемогая от внутренней борьбы, буквально бьётся в агонии. Ыйджин прекрасно понимал, что Юн хочет большего, и был готов дать ей это в той мере, в которой пожелает сам. Он мог бы мучить её ещё очень долго, наблюдая за тем, как она изнемогала от желания, однако предпочёл, наконец, подарить ей то, чего она ждала так долго. С первым толчком из уст Юн вырвался тихий стон, проласкавший ухо Ыйджина, наклонившегося предельно близко. Он нежно припал губами к шее девушки, с каждым движением всё ускоряясь, заставляя Юн стонать ещё громче, выгибаться под ним. Ему нравилось чувствовать власть над ней, чувствовать то, что она принадлежит лишь ему. Юн олицетворяла его творение: совершенное, идеальное и безизъянное. Ыйджин же был художником без кисти, который, продумывая своё произведение, мог бы рисовать его, сколько угодно, пока не получит исходного результата, полностью его устраивающего. Уже отрывистые стоны Юн доносились до Ыйджина, тут же пробиваясь в его ушах звоном. От них кружили голову, мутнел рассудок. Ыйджин то ускорялся, то замедлялся снова, слушая, как возрастает и утихает тембр голоса девушки, как повышается и понижается его тональность. Он слушал и понимал каждый её вздох, адресованный персонально ему, и звучавший благодаря нему. На пике наслаждения Ыйджин, выдохнув в губы Юн, мгновенно впился в них, начиная покусывать и целовать всё яростнее. С последним стоном, прозвучавшим сквозь страстный, чувственный поцелуй, Ыйджин вновь оосознал, что создал искусство: пусть и порочное, роковое и закрытое, но оно было таким, каким ему хотелось бы его видеть. Его муза была прекрасна. Яркие багровые метки по всему телу, контрастирующие с бледной от мраморной побелки кожей, сбитое дыхание, приоткрытые губы, покрасневшие от бесконечных поцелуев, лёгкая дрожь по коже – всё это делало её такой, каким Ыйджин видел своё личное искусство. Для него оно заключалось лишь в любви, проявление которого являлось сюжетом.