Истории себя не пишут

      Истории себя не пишут.       Их пишут те, кто еще существуют, дышат, радуются тому, что пережили эту ночь, или ненавидят весь белый свет и хотят уничтожить его с собой заодно.       Пророчества тоже пишут, но они могут не сбыться, а ведь кто-то создал их, кто-то исполнил, потому что в него верил.       Да и письма сами себя писать не будут, а без слов бывает очень трудно понять желания и мысли друг друга.       Они, однако, понимают. Вот так просто, будучи друг напротив друга, достаточно пары шагов, чтобы оказаться совсем близко, и, может, не совсем понимают, о чем думает другой, но легко читают по лицам собственные чувства. По глазам, которые едва ли что-то выражают, но моргают реже, безотрывно всматриваются в каждое едва заметное движение мышц.       Преодолев совсем малую дистанцию, они притягивают друг друга в объятия, последние на этот раз, прощальные, тяжело вдыхая друг друга, словно воздух перед тем, как задержать дыхание, и уже не видят лиц. И, кажется, многое нужно сказать, обсудить, решить, что будет дальше, но это едва ли известно кому-то из богов, а они уже исчерпали все темы разговоров часами ранее. Так что они молчат, удерживая друг друга в хватке рук.       Спустившись сюда, она пахла жизнью и свежестью юности, страхом и ненавистью. Сейчас тот запах ощущается едва ли, пропитавшись тьмой подземелий, пылью и сыростью пещер, решимостью и холодом. Родной, словно его собственный, едва ощутимый по привычке.       Они не знают, надолго ли расстаются и когда увидят друг друга вновь. Однако этот день наверняка настанет.       И все же она цепляется за него сильнее нужного. Им обоим не хочется разъезжаться, оставлять друг друга, но бежать некуда и будет дальше, если сейчас не делать ничего, сложив руки и смиренно ожидая неизвестности вместе.       — Я буду тебе писать, — говорит она, немного отстранившись, заглядывает в лицо, приподняв голову.       — Не известно, куда нас занесет в дальнейшем, так что отвечать получится не всегда, — усмехается он едва, и она вздыхает, ладонь подняв к его лицу, чуть шершавыми пальчиками оглаживает скулы.       — Тогда ты мне пиши. Хотя бы пару слов. Чтобы я знала, что ты живой. — Он целует ее сухо точно в середину ладони, и это тот предел, который можно себе позволить на прощание.       Потому что иначе расстаться будет еще сложнее.       — Я постараюсь, Изабель.       Она улыбается кончиками губ и прикрывает глаза, кивая безмолвно, прежде чем прижаться к нему в последний раз.       Наверняка за свою хоть и недолгую жизнь Изабель прочла немало книг, что служат далеко не для учебных целей и в больших городах продаются едва ли не задаром. Наверняка у половины из них конец выглядел примерно так.       Даже если это должно было стать и их концом тоже, они этого не хотели допускать.       Потому что это все-таки была их история, и только в их силах было написать ее так, как угодно им.       — Я не прощаюсь, Раилаг, — говорит она, уходя.       — Еще свидимся, любовь моя.       Слова из слащавых романов терпко горчат на языке, но не кажутся лишними.       Последние взгляды, движения губ, прощальные жесты, означающие, что расставание их не будет долгим, – и они расходятся, рваными шагами удаляясь друг от друга, едва найдя в себе силы не обернуться, уповают на то, что совсем скоро встретятся вновь.       Если бы кто-то решился изложить их историю на бумаге, она бы не кончалась именно так.