Твое сердце будет принадлежать мне

      Юпитер не знала, сколько времени провела в плену. Казалось, здесь вообще нет времени — дни и ночи сливались с беспредельным звездным сводом, теряясь среди бесконечности. Мир медленно вращался в бездонных сумерках фиолетовых туманностей и далеких проблесков миллионов солнц.       Ее мучил вопрос, сколько планет открывалось с корабля Балема, и сколькими из них он владел — сколько из них населяли миллиарды людей, не ведающих о приближающейся гибели.       Возможно, Балем предпочитал такую жизнь, без теплых прикосновений дневного или лунного света, чтобы это не напоминало ему о том, сколько он прожил лет. Юпитер не знала, где или когда родился Балем, но понимала, что он был гораздо старше Калик и Титуса. Другие члены семьи Абрасакс сохранили налет человечности, который Балем утратил целую — забытую — вечность назад, когда его жизнь протянулась за пределы жизни самих звезд.       Воистину он не был человеком, поэтому ей не удавалось постичь его намерения.       Юпитер не видела его с тех пор, как он вошел в ее дом на Земле и сказал, что если она согласится сотрудничать, ее семье ничто не будет угрожать. На самом деле, конечно, это был не он, всего лишь проекция — иллюзия, как и большая часть его мира. Абрасаксы жили в пограничье между иллюзиями и реальностью. Потом он исчез, как призрак, и мистер Найт привел ее в пустые роскошные холлы корабля, который он называл «Заралекса».       — Он живет здесь? — спросила Юпитер, помня, что Титус называл домом свой корабль, а Калик жила на планете, которая, судя по всему, находилась в ее безраздельном владении.       — Это один из многих кораблей во флоте милорда. Этот самый маленький, предназначенный для его личных нужд, — ответил мистер Найт. Корабль не казался маленьким — наоборот, был невероятно огромным, по мнению Юпитер. Она бродила по нему часами каждый день и не могла отыскать ни начала, ни конца — вокруг высились только нескончаемые окна, за которыми тянулась бесконечная череда планет.       На корабле не имелось экипажа — во всяком случае, видимого. Единственным, кто навещал ее и уходил, оставался мистер Найт, коротко осведомлявшийся о ее благополучии. По прибытии он показал ей два помещения: одно представляло собой массивную прямоугольную спальню с широкими окнами без занавесок, кроватью и шкафом, заполненным черными туниками и мягких штанами — одинаковыми, как униформа. Ничего похожего на наряды, в которые ее наряжали Калик и Титус.       Вторым помещением являлась соединенная со спальней гостиная со множеством низких парчовых диванов. Потолок там настолько уходил ввысь, что Юпитер не могла разглядеть его, исчезающего под сводами — он таял в тенях. На корабле будто бы вовсе не имелось дверей, а тонкая, похожая на пергамент ширма на ощупь напоминала стекло, но она только отделяла ванную от спальни.       Одну из стен гостиной испещряли сотни ниш, как в мавзолее. При ближайшем рассмотрении Юпитер поняла, что они группировались — по двадцать квадратов с небольшими ручками, и каждый излучал бледно-голубой свет, вращаясь на своем месте в стене. Больше всего это напоминало замысловатый шкаф, созданный волшебником-безумцем.       Но в конце концов Юпитер наскучило изучать корабль, и она принялась читать. Большинство полок слева заполняли отчеты, непонятными списки, кодированные своды номеров, координат и множество цифр. Они быстро утомили ее. На центральных полках была собрана информация по истории, которую она изучила с большим интересом, пытаясь отыскать хоть какие-то намеки на свою прошлую жизнь.       Справа внезапно нашлось целых две полки, посвященных шахматным правилам и стратегиям. Когда-то мать учила ее играть, как до того ее саму — бабушка Юпитер, поэтому к двенадцати девочка превосходно освоила шахматы, без труда одерживая верх над всеми членами семьи и одноклассниками. Игры, описанные на полках, отдаленно напоминали вариации земных шахмат, многие фигуры и описываемые ходы были схожи.       Пока Юпитер продолжала поглощать информацию, визиты мистера Найта становились более редкими — или, может быть, дни начали казаться длиннее — и Юпитер забеспокоилась. Кейн находился в тюрьме, как уверил Титус — или был мертв, как подозревала она. Аэгису никогда не найти ее снова… Наверное, они считали, что она благополучно вернулась к своей жизни на Земле. Или, возможно, знали правду, но Балем попросту купил ее судьбу, как купил судьбы многих других людей.       Шахматы завладели ее мыслями. Ей хотелось сыграть, отрешиться от своего одиночества, но на корабле не нашлось подходящей доски, во всяком случае она так и не смогла ничего отыскать. Впрочем, здесь вообще было мало вещей. По большей части комнаты пустовали и напоминали покинутые храмы с непременными золотыми статуями на фоне глубокого космоса. Юпитер выбрала помещение, соседствующее с ее покоями — у нее язык не повернулся бы называть их банальной спальней — и решила устроить доску из того, что было под рукой.       С последнего визита мистера Найти ей удалось поспать три раза. Возможно, его занимали другие дела, например, сажать под замок очередных пленников по приказу Балема, поэтому Юпитер сочла, что сможет без помех заняться своим проектом. Да и что ей сделает мистер Найт, если застанет за этим делом?..       Она быстро назначила кандидатов для фигур — в ванной обнаружилась целая коробка с брусками мыла, отлично подходящими для пешек.       Еду ей доставляли дважды в день. В отсутствие Юпитер в гостиной появлялся поднос, на котором неизменно стоял стакан с жидкостью, похожей на воду, хотя немного странной на вкус. Юпитер предположила, что это как-то связано с фильтрацией и не особо зацикливалась на этом. Еще ей оставляли нож и вилку для того, чтобы она могла отведать некую зеленую субстанцию, и миску рисоподобных зерен. Поразмыслив, она принялась прятать тарелки и приборы под кроватью.       В общем и целом понадобилось шесть приемов пищи, чтобы собрать все, что нужно. Она беспокоилась, что тот, кто занимался едой, рассердится, или того хуже — расскажет о ее маленькой затее мистеру Найту, но когда седьмой поднос прибыл, как обычно, она позволила себе вздохнуть с облегчением. Она оставила тарелку на подносе, как ни в чем не бывало выждала для порядка, но ничего особенного не случилось.       Впрочем, с доской все еще сохранялись некоторые трудности. Юпитер было нечем сделать разметку, так как в ее распоряжении не числилось даже допотопных карандашей. Но зато имелись простыни. Кровать была застлана пятью покрывалами различной толщины — хотя зачем, на космическом корабле с искусственно поддерживаемой температурой она в них не нуждалась. Выбрав самое тонкое, она разорвала его на аккуратные квадраты, которые разложила в шахматном порядке. Одну из простыней она превратила в лоскуты, которые завязала в маленькие бантики, дополнив недостающие фигуры. Таким образом, ее проект подошел к своему завершению.       Она тщательно расставила фигуры, следуя инструкциям на вступительном свитке.       Стакан с правой стороны был королевой, перевернутый бокал слева — королем, места пешек заняло мыло, ножи превратились в коней, вилки — в ладьи, а миски стали слонами.       В свитках фигуры именовались по-другому, но их правильное наименование было написано на языке, явно более древнем, чем английский, поэтому Юпитер так и не удалось произнести их названия.       На первую игру у нее ушло примерно два периода сна. Она играла сама с собой, садясь за доску с фигурами и свитком в руках. Понадобилось еще три игры, чтобы почувствовать относительную уверенность, что позволило Юпитер перейти к новому свитку. У нее с детства был талант просчитывать ходы, и она сумела быстро перейти к более продвинутым стратегиям. Одиночество казалось не таким сокрушительным, когда дни проходили за занятием.       Ей не приходилось безмолвно наблюдать за пустотой за окнами, поражаться размаху смерти или глубокой безнадежности своего заточения… На игру она могла смотреть свысока.       Поэтому, когда в конце концов прибыл Балем, Юпитер этого почти не заметила.       Белая ладья собиралась взять черную ладью, пешки уже выбыли из игры. Белый король обещал пасть, черный лавировал, а оставшийся белый слон оказался загнан в угол. Юпитер стояла на коленях в центре доски, обдумывая следующий ход.       — Что ты делаешь? — спросил Балем. Ей думалось, что его голос искажался проекцией, но он оказался таким же глухим шепотом и в жизни. С плеч мужчины ниспадал длинный плащ черного цвета, расшитый золотой нитью — его полы волочились за ним, тяжелая с виду материя ниспадала мягкими складками, но выглядела текучей, как вода. Под стать шагам Балема.       — Играю в шахматы, — отозвалась Юпитер. — Мне было скучно. Я здесь уже целую вечность.       Настроение Балема практически не поддавалось определению, но сейчас он выглядел искренне удивленным и заинтригованным. Вполне вероятно, время более не имело для него никакого значения, и он не осознавал, что она пробыла взаперти много недель.       — Как ты научилась играть в эту игру?       — Свитки на стене, — призналась Юпитер, обнаружив в себе странное терпение, учитывая, что ей пришлось ждать так долго. — Так ты наконец-то объяснишь, почему я здесь? Или я останусь с тобой, пока не умру?       Радушие Балема дало трещину. Он постоянно был переменчивым и непостижимым, что немного пугало Юпитер, если честно.       — Ты можешь отречься от престола, — изрек он. — И вернуться домой.       — Чтобы ты устроил Жатву на Земле.       — Время еще не пришло. Ты этого не увидишь.       — Не имеет значения! — огрызнулась Юпитер, чувствуя, как терпение испарилось. — Я предпочту зачахнуть здесь и умереть в плену, чем пожертвовать целой планетой!       Балем был явно задет. Он подступил ближе, смахнув по дороге черного слона.       — Значит, ты глупа. И ты умрешь.       — Отлично! Но ты не получишь Землю, даже если так. Аэгис рано или поздно найдет меня! Тебе известно, что противозаконно удерживать титулованных?       — Ты должна быть благодарна, что я оставил тебя в живых!       — Ты не можешь убить меня! — бросила Юпитер. — Как вы все мне надоели! Ты думаешь, что я такая же, как она, что меня волнует ваше безумное дерьмо о бессмертии! Вы все думаете, что сможете ее вернуть! Что ж, я не твоя чертова мать, но если ты продолжишь верить, что я — это она, то получишь шанс понаблюдать, как она умрет во второй раз!       Балем мгновенно пришел в ярость, и на секунду Юпитер показалось, что он действительно убьет ее. Но чужая рука не сомкнулась на ее горле. Кончики пальцев скользнули по челюсти — так слабоощутимо, что с тем же успехом это могло почудиться.       И он ушел, взмахом плаща разметав остававшиеся на доске фигуры.       С тех пор Юпитер еще долго никого не видела. Трудно предполагать, сколько часов прошло, сколько времени она провела, пытаясь воспроизвести различные вариации игры, описанные в пятом свитке. Но в разгар седьмого чемпионата по Дорескару ее снова прервали — в миг, когда ее ждало неминуемое поражение от чемпиона.       Прибыл мистер Найт с неким предметом, завернутым в черную обертку. Всего на ее памяти это был пятый раз, когда он вообще приносил ей что-то. Предмет оказался коробкой, которая знакомым образом раскладывалась в шахматную доску. Черные фигуры были вырезаны из гладкого легкого камня, а белые отлиты из золота. Они отдаленно напоминали фигуры, знакомые ей по земной жизни, поэтому их без труда удалось расставить в правильной последовательности.       — Спасибо, — поблагодарила она.       — Подарок от милорда, — подобострастно пояснил мистер Найт. — Надеюсь, теперь нам будет дозволено позаботиться о беспорядке в приемной?       — Валяйте, — рассеянно разрешила она, поскольку ее мысли теперь занимали только фигуры и открывавшиеся возможности. Кроме того, Юпитер с детства привыкла не воспринимать колкости.       Мистер Найт удалился, не справившись по своему обыкновению о ее здоровье.       И все же подарок вызывал смешанные чувства: одновременно восторг и подозрения, — и она сперва оставила его на столе. Но новенькая доска, поблескивая под тусклым светом, отчаянно манила ее встать с постели.       Закончив со свитками из гостиной, Юпитер почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы применить свои навыки на практике. Остатки ее прошлой импровизированной доски давно исчезли — вероятно, пока она спала — убранные той же невидимой персоной, которая приносила еду. Юпитер подобрала пешку, но не успела сделать первый ход, как Балем появился во второй раз.       Его одеяния выглядели не столь тяжелыми, как прежние, но были выполнены из не менее вычурной ткани. Под подбородком мерцал новый воротник, темный, как его волосы.       Юпитер смерила гостя взглядом, но тот не высказал приветствия. Ее до сих пор мучил вопрос: зачем он прислал ей шахматы. Существовало два варианта ответа: первый — он хотел, чтобы ей было комфортно и она была счастлива. Юпитер знала, что это, разумеется, неправда. Второе — Балем тоже играл. Его конечная цель представлялась неясной, но Юпитер не боялась. Это игра была ей по силам.       — Одна игра, — потребовала она, указав на расставленные шахматные фигуры. — Если я выиграю, ты освободишь меня. И никогда не тронешь ни меня, ни мою семью.       Балем не возразил, но по непроницаемому выражению его лица никогда нельзя было с уверенностью судить, о чем он думал на самом деле. Он сел напротив нее.       — Что получу я, если выиграю?       — Еще одну игру, — ответила Юпитер.       Он согласился, и они приступили к игре. На доске разворачивались военные действия, и это небольшое препятствие между ними добавляло Юпитер чувство определенной безопасности. Тем не менее, она не была настолько глупа, чтобы поверить, будто Балем неопасен или что Земля вылетела у него из головы.       На первый ход последовал быстрый ответ противника, но она упорно продвигалась вперед.       Юпитер понимала, что Балем наблюдает за ней. Она чувствовала, как он изучает ее лицо, пока она размышляла над следующим ходом. У нее же не было возможности проанализировать его в ответ, поскольку Балем в свою очередь делал свой выбор, не раздумывая. Сердце ухало вниз, когда он раз за разом предугадывал ее ходы и с легкостью отражал атаки — очевидно, в тех свитках не содержалось ничего такого, чего бы он не знал. Он безжалостно сокрушал ее позиции, уничтожив ее фигуры всего за восемь ходов.       — Не желаешь сдаться? — просипел Балем.       — Нет, — ответила Юпитер. Ее ударной силой по-прежнему оставалась королева, слон и две пешки. Не все потеряно, сказала она себе. И двинула пешку вперед.       Однако поражение было неизбежным. Он легко обыграл ее.       — Похоже, я должна тебе еще одну игру, — признала она.       — Да. Еще одну.       Юпитер не сдавалась. Но Балем знал все, что она сумела выучить о шахматах — за его плечами громоздились тысячи лет практики, тысячи противников, в отличие от нее. Однако он придерживался определенного этикета. И, вероятно, в этом заключался ее шанс — проявить креативность и застать его врасплох, вырвав победу.       Он приходил к ней, они играли, и она проигрывала. Это превратилось в некое подобие рутины, хотя Юпитер чувствовала, что промежутки между его визитами разнились. В свободное время она выматывала себя, практикуясь в тактиках, пока не осознавала, что испробовала все возможные контрходы. Иногда Балем возвращался, казалось, всего через несколько часов. И постепенно ей начали открываться другие стороны его жизни, просачивающиеся через пространство и время. Он появлялся то в позолоченных одеждах, то в непримечательных черных, не особо отличавшихся от предоставленных ей. Иногда проглядывали небольшие проблески человечности — в заметной усталости, в азарте игры, в самодовольстве при победе.       Разговоры нечасто сопутствовали их игре. Балем не был хорошим собеседником, а Юпитер хотелось сосредоточиться. Иногда он позволял себе сухое замечание о каком-то ее ходе или поправлял ее земную терминологию.       — Шах и мат, — вздохнула Юпитер, собирая фигуры под обращенным на нее взглядом Балема. — Это значит, я проиграла. Моему королю не спастись.       — Этому было дано настоящее название, задолго до того, как твоя планета была засеяна: нахимаирр, — произнес он, но Юпитер даже не надеялась, что у нее получится сымитировать эти звуки в правильном порядке. Произношение отличалось от любого языка, который ей приходилось слышать на Земле. Поэтому она слабо улыбнулась и принялась заново расставлять фигуры на доске.       Было сыграно еще немало партий, прежде чем ей, наконец, удалась задумка. Балем совершил ошибку, пожертвовав своей королевой, и Юпитер воспользовалась этим, ведь ее королева все еще находилась в игре, вместе с двумя слонами. Юпитер пришла в полное упоение, когда его король слетел с доски. Вот он — ключ к ее свободе! Но когда она вопросительно посмотрела на Балема, тот имел совершенно равнодушный вид.       — Ты же не думаешь, что я отпущу тебя из-за игры? — спросил он.       — Ты обещал мне, — выдавила Юпитер. Ее начинало трясти от ярости, но сил сдерживаться не хватало. Она сыграла сотни и сотни партий, теряя сон ради тошнотворной надежды, что сумеет спасти семью.       — Земля принадлежит мне, — ответил Балем, словно это было нечто решенное, само собой разумеющееся.       — Аэгис найдет меня! Капитан Сингх никогда не позволит тебе…       — Они верят, что ты мертва. Как и твоя семья. Как долго, по-твоему, ты находишься вдали от них, Юпитер? Сколько дней прошло в твоем драгоценном мире?       — Что ты хочешь от меня? — закричала она, наполовину обезумев от захлестнувшей ее тяжести одиночества, каждый день довлевшего над ней, сковывающего ее, как самые крепкие цепи. Словно во Вселенной не осталось живых существ, кроме Балема. А возможно, случился грандиозный коллапс и все, что она знала, исчезло?.. — Почему ты держишь меня в живых?! Неважно. Ты никогда не прикоснешься к Земле! Ты ничего не получишь…       Балем резко вдохнул, и Юпитер поняла. Ее словно озарило: он проявлял терпение к шахматам не ради обязательства и никогда не намеревался выполнять свою часть сделки. Он прозревал сквозь тени прошлого, пока она мучительно рассчитывала ход за ходом на доске, и желал того, что не видела она.       Но откровение принесло новую ужасающую ясность — Юпитер поняла, что ей хотелось прикоснуться к нему. Она так долго не чувствовала ничего живого, что уже сомневалась, жива ли сама и был ли Балем настоящим.       Его лицо сияло странной красотой, внезапно осознала Юпитер — и как только она не замечала этого раньше? Ее словно притягивало все ближе и ближе, пока пальцы не задели его кожу.       — Ты живой!.. — исступленно вырвалось у нее. Она чувствовала пульс на внутренней стороне его запястья, там, где расходился рукав. Черная рубашка с новым драгоценным воротником — на этот раз со вставками из серебра — оставляла открытыми лишь его лицо и руки. Юпитер позволила себе провести по его рукам и потом по линии скул.       Балем застыл.       Они все время играли в другую игру, ту, в которой Балем был безнадежно осажден. И Юпитер позволила своим губам легчайшим движением коснуться его рта.       — Шах и мат, — прошептала она.       И он ответил на поцелуй, стиснув ее волосы и прижав ее тело к себе. Ее ноги оторвались от пола, когда Балем без малейшего усилия поднял ее — он был гораздо сильнее, чем казался, намного сильнее, чем подсказывали логика и здравый смысл. Это служило отрезвляющим напоминанием о том, что он не являлся человеком в полном смысле этого слова — не был таким, как она, — но Юпитер поддалась сладкому мареву исступленного желания.       Реальность и иллюзия смешались, размывая движения и чувства. Она цеплялась за его одежду, но Балем швырнул ее на кровать. Он буквально выбил воздух у нее из легких, и все же она поймала его запястья, притягивая его к себе. Крепко обхватив его ногами, она удерживала его, принявшись за сложную застежку на его воротнике — та поддалась с громким щелчком, и Юпитер не глядя кинула воротник на постель.       Балем помог ей стащить ее тунику через голову, и они продолжили целоваться — но менее трепетно. Юпитер чувствовала, как его зубы терзают ее губы, но на это ей было плевать — ей мешала его одежда. Полурасстегнутая рубашка преграждала ей путь, и Юпитер со злостью порвала ее. Ненадолго отстранившись, она сняла с себя последнее — белья она все равно не носила, такого ей не предоставляли, и повернулась к Балему так, что они оказались лицом к лицу.       — Раздевайся, — приказала она.       Он не стал перечить, хотя она почти ожидала от него этого. Юпитер испустила довольный вздох, когда кожа, наконец, встретила кожу — живую, человеческую и теплую. Когда Балем прижался к ней, она впилась зубами во внутреннюю сторону его запястья, пока он кусал ее с такой силой, что она чувствовала, как кровь течет под его языком, но он не дал ей возможности попробовать ее вкус. Его губы спустились ниже, размазывая кровь, оставляя синяки и укусы на груди и животе.       Зубы сомкнулись на нежной коже ее бедра, и Юпитер впилась ногтями в его плечи. Под его напором лопались крошечные сосуды, увлажняя красным разгоряченную кожу. Это было восхитительно больно, и каждая отметина пульсировала с настойчивым постоянством. Он не жалел ее. Юпитер чувствовала, как напряжение, зревшее с первого укуса, одолевает ее, принося с собой волны покалывающего удовольствия, полыхнувшего, когда в нее проник сначала один, а потом сразу два его пальца.       Юпитер потянула его за волосы наверх. Она поцеловала его и слизнула кровь с нижней губы. Балем впился в ее шею с другой стороны, и она толкнула его, опрокинув на спину, а затем оседлала его. Она сжала его бедрами, прижимая его руки к постели и нетерпеливо опускаясь вниз. Юпитер не колебалась. Член проник в нее одним плавным движением, и ее почти залихорадило от давления, боли и жажды большего.       Терзать Балема было прекраснее любого физического наслаждения, поэтому Юпитер двигалась не спеша. Она целенаправленно подводила его к краю и отталкивала, снова и снова, пока капли крови стекали по ее коже, собираясь в ручеек между грудями. Его ногти вонзились в ее бедра, но она почти остановилась, не щадя его, вынуждая умолять об освобождении.       — Проси меня, — приказала Юпитер. Балем издал звук — наполовину стон, наполовину рычание, и она замерла, переместив вес так, чтобы не позволить ему сесть. И нагнулась, оказавшись с ним лицом к лицу. — Ты получишь то, что хочешь, если попросишь меня. Вежливо.       — Пожалуйста… — прошептал он.       Юпитер коротко поцеловала его и спустилась к шее, а он подхватил ее под бедрами, переворачивая на спину. И пока она засасывала его кожу, чтобы непременно оставить синяк, Балем снова вошел в нее, обдавая все тело жаром. Юпитер задрала ноги, вынуждая его быть еще ближе, слушая его несвязные стоны, среди которых не звучало ее имени.       Кончив во второй раз, она почувствовала, что Балем достиг собственной разрядки. Он поцеловал ее, но она впилась зубами в его губу под аккомпанемент их совместного тяжелого дыхания. Ее глаза проследили за тем, как он устало отстраняется, и она сама провалилась в беспробудный сон.       Когда Юпитер проснулась, Балем уже не прижимался к ней, лежа рядом за ее спиной, на расстоянии вытянутой руки. Ее взгляд наткнулся на окно перед ней, и она молча наблюдала за вращавшейся за ним Вселенной — темной, многоцветной, расплывчатой и мерцающей, как огоньки свечей. Могло почудиться, что пейзаж из туманностей неторопливо кружится вокруг них, но на самом деле они двигались своим неизменным путем во времени и пространстве. Юпитер попыталась различить знакомые очертания созвездий, которым успела дать прозвища, ярких красных карликов, но ничто не было таким, как прежде.       — Как долго я спала? — спросила она, чувствуя, что Балем бодрствовал, хотя и не двигался. Его тихое дыхание мерно касалось ее спины.       — Пятнадцать часов по-земному.       Юпитер охватил холодный страх, и кровь в ее венах словно превращалась в лед, медленно достигавший того места, где должно находиться сердце. Но там была только тьма.       — И как долго я здесь?       — Семьдесят три года, — просто ответил Балем.       Должно быть, это сон, решила Юпитер про себя. Голос Кейна эхом пронесся в ее голове, все еще свежий, будто прошла от силы неделя. Любой сказал бы, что это сон.       — Нет, — отказалась она, но это было все, что она могла сказать. Балем провел рукой по ее волосам.       — Юпитер Джонс мертва. Насколько всем известно.       Она обхватила себя руками, ощутив ни на йоту не изменившуюся кожу. Ее волосы были такими, как прежде, не подернутыми налетом седины. Она чувствовала себя так, словно ей только-только исполнилось двадцать пять, но не могла вспомнить, сколько раз спала, ела или купалась, потому что не знала ни дня, ни ночи. Но она была уверена, что три четверти века с тех пор, как она покинула Землю, никак не могло пройти!       — Я все еще жива, — выговорила она вслух, в основном чтобы успокоиться и доказать, что Балем ошибается. Ей не могло быть девяносто девять. Ее тело казалось легким, а разум ясным. Воспоминаниям о семье не могло быть больше нескольких недель.       — Не нужно купаться в «Регениксе», чтобы ощутить его эффект. Ты ела нашу пищу, пила нашу воду. Теперь твое место здесь, — объявил Балем. Его глаза горели, впиваясь в нее, хотя она и не смела смотреть на него. — Истинный Абрасакс.       Он провел по кровоподтекам, по маленьким темным галактикам, которые оставил на ее коже. И там, где проходились его пальцы, кожу ощутимо пощипывало. Юпитер зашипела, но Балем не отвел руки.       Она впитывала нектар с каждым приемом пищи, медленно поглощая сотни, если не тысячи жизней.       Но отвращение все не приходило.       На холодном пустом корабле существовала лишь холодная, пустая реальность. Балем придвинулся к ней так, что она чувствовала стук его сердца.       — Вся моя семья мертва? — спросила она.       — Те, кого ты знала. Но Земля остается… такой, как всегда.       Юпитер, наконец, обернулась, чтобы взглянуть на него. Она видела истину в его глазах — ему никогда не была нужна Земля. Дело было в ней, всегда только в ней.       Они будут жить, пока все солнца не остынут и не отдалятся друг от друга настолько, что планеты превратятся в бесплодные камни. Или они выживут и станут свидетелями того, как Вселенная поглощает саму себя в сингулярности, которая неизбежно уничтожит все сущее.       Возможно, такова судьба. Возможно, это были те пути, которых не по силам постигнуть ни ей, ни Балему, — воля Вселенной, сводившая людей из жизни в жизнь.       Или, возможно, настал решающий ход в игре, в которую они играли.       Юпитер придвинулась к нему, и Балем собрался поцеловать ее, но она отвернулась.       По крайней мере, Земля пока еще вращалась так, как она это помнила.       — На колени, — приказала она. — И заставь меня забыть.