Письмо

«В любом деле самое сложное – это начать». Так говорила моя мама. Что ж, спасибо и на этом. Она бросила нас, когда мне было 5. До сих пор вспоминаю, как быстро отец превратился из весёлого мужчины с горбинкой на носу и большими надеждами в осунувшегося старика, несущего перегаром и безысходностью. Я вспоминаю эту перемену с дрожью. Сейчас мне 22, и думаю, я просто не умею жить. Не научилась. Казалось бы, всё, что нас не убивает – делает сильнее. Но уход матери как будто дал в моей душе трещину, которая с годами превратилась в полотно из разломов, надрывов и пустот. Я боялась всего. Боялась быть непонятой, отвергнутой, неуслышанной. Поэтому предпочитала отмалчиваться, даже когда внутри кипела буря. Я винила во всём тебя, мама. Так мне было проще. Жалость к себе и ненависть к тебе помогали мне спокойно смотреть в окно без мысли выйти в него. Неважно, что живу на первом этаже. В моих разговорах с самой собой именно ты, мама, виновна в том, что у меня нет друзей. Это из-за тебя я вздрагиваю всякий раз, как вспоминаю первую учительницу и её презрительные взгляды на мою рваную обувь. Повторяя как мантру «это всё она, это всё она», я совсем поверила в это. И всю жизнь проклинала бы тебя, мама, если бы не он. Ясно помню первую встречу. Это было в метро. Или в парке? О господи. Главное, что он внезапно возник в моей жизни, хотя он утверждает, что всегда был рядом, сколько себя помнит. Антон просто постепенно, издалека начал подступать к моему сердцу, а потом разлился по артериям и венам по всему телу. Теперь Антон удерживает меня на земле, не самобичевание, нет. Благодаря Антону, я снова верю людям. Снова могу смотреть в глаза прохожим, совсем как в детстве, снова улыбаюсь во все зубы, не стесняясь расщелины между ними. Но только с ним, только вдвоём. Ведь и причиной моего смеха, по-детски заливистого, становятся его шутки. Не могу понять, как ему удаётся пробить меня на «ха-ха» такими нелепостями, как... Что же он в последний раз сказал? Такой нелепый. «Самое сложное – это начать», да? Согласна. Любой бы сдался, после пятнадцатой попытки сводить девушку в кино. Но не Антон. Не понимала и не пойму его упорства. Сколько раз я спрашивала после : «Почему?» - ответ один : - Почувствовал родную душу. Нет, нет и нет, родной! Ты восстановил мою душу из пепла. Во мне не было ни-че-го до тебя. Пустая безынициативная оболочка, ненавидящая себя, мать, всех вокруг. Что ж, начать отношения – сложно. Начать верить в себя – ещё сложнее. Но куда более трудно – начать любить. И я начала. Хотя Антон даже не догадывается, что творилось внутри меня после каждого касания наших рук. Или кратких взглядов. Или безмолвного сидения на заднем ряду кино, в которое он затащил меня обманом, обещая лишь проводить до дома. Я чувствую его с каждым днём всё ближе и ближе. Хотя первой близости в привычном понимании у нас не было. Стоит мне представить гримасу ужаса и отвращения на его веснушчатом лице, как внутренности превращаются в стальной ком. Да и как объяснить все эти шрамы на теле? Они повсюду, начиная от ключиц до внутренней стороны бедра. Эти уродливые белые полосы от ножа будто проступили изнутри. Как донести, что настолько хватило фантазии у обдолбанных подростков, развлекавшихся в переулке? Пятнадцать лет назад я окончательно утратила себя. Он не настаивает, но я слышу его дыхание, вижу его взгляды, ведь теперь сама смело смотрю в его глаза. Более того, тоже хочу этого. Рыжий убийца дедушки и копатель картошки, как Антон себя называет, может принимать поздравления. Он совершил невозможное, заставив меня полюбить жизнь и желать просыпаться по утрам, не смотря на пьяные дебоши отца в поисках «этой грёбанной заначки» или такой же бутылки. Ведь после утра всегда наступает день, а затем и вечер, когда Антон обязательно звонит, встречает и долго рассказывает о своём не всегда удачном рабочем дне и упорно расспрашивает о моём. И непременно вгонит в краску новыми комплиментами и тёплыми объятьями, подарит новый рисунок или букет одуванчиков, которые так ненавидит, но которые так люблю я. Он превосходно рисует, а эти цветы напоминают мне о нём. Мама говорила, что всё хорошее заканчивается рано или поздно. Кажется, так. После того, как начались первые симптомы, я уже ни в чём не уверена. Болезнь Альцгеймера. Впервые в жизни не могу обвинить мать. Даже смешно. Дело в генах отца и его родословной, ничего не поделаешь. Я редко видела бабушку, но навсегда запомнила лица папы и дяди, когда та скончалась. По ним читалось облегчение. Болезнь стариков. Похоже, жизнь подкинула ещё одну шутку. Я забываю, что делала в прошлый понедельник, что ела на завтрак и куда повесила счастливый свитер. Мой талисман. Его подарок. Ко мне вернулись страхи. Но теперь к ним прибавился ещё один. Я боюсь стать обузой. И я не позволю Антону страдать, мучиться из-за меня. Как и не позволю терпеть меня из жалости. Я хотела бы забыть многое. Но всё, что я пережила до нашей встречи, уже не имеет значения. Однажды я не узнаю его, и тогда зачем вообще… жить. Я всё решила. Но перед этим исполню свою мечту. Нашу мечту. Всегда любила Санкт-Петербург с его дождями. Город полностью характеризует моё состояние сейчас. Девушка сама не знала, для чего написала это письмо. Для того, чтобы разложить по полочкам свои чувства и не забыть их? Или для того, чтобы собраться с силами и уйти навсегда? Девушка не знала, как долго она сможет делать вид, что ничего не происходит. Девушка не знала, что Антон нашёл это письмо, когда уже в поезде залез в её чемодан, чтобы спрятать там свою новую работу, её портрет. Написанный аккуратным почерком, местами расплывшийся лист А4 был завёрнут в счастливый жёлтый свитер. Девушка не знала, какую боль испытал её возлюбленный. Он почувствовал её демонов с первой секунды, но не ожидал подобного. Зато Антон знал, что уже никогда не даст частице самого себя уйти. Он спас её однажды, и будет спасать ещё столько раз, сколько потребуется. Впереди много времени. Глядя в окно, Антон задумчиво рассматривал лесные пейзажи и перебирал пальцами непослушные волосы возлюбленной, крепче сжимая в кармане коробку с кольцом. В Питере их ждал серьёзный разговор и большие перемены.